Питер Акройд - Лондонские сочинители

— Смеяться тут нечему.

— Но и удержаться от смеха невозможно. Как еще прикажете мне отвечать на наветы?

— Ты отлично знаешь как. Нужно представить им твою покровительницу.

— С какой стати я должен проявлять хоть толику уважения к этим господам? Они для меня — пустое место.

— Они для тебя — всё. И судьи, и присяжные. Ты должен непременно объяснить им происхождение рукописей.

— Это исключено.

— Прости, что настаиваю, Уильям, но нужно учитывать еще и мнение широкой публики. Это твой долг перед английским народом. Он имеет на рукописи все права.

— Я же сказал. Имя моей благодетельницы огласке предано не будет. Эти бумаги она мне отдала, строго-настрого наказав хранить всё в тайне. Кто знает, как она поведет себя в присутствии сих джентльменов? Вдруг станет отрицать, что вообще знакома со мной и родом моих занятий? Подумайте сами, что тогда будет, отец.

— Ты должен ее уговорить…

— Уговорам она не поддастся.

— Представь только, Уильям, какими последствиями это мне грозит.

— Но вы же помните, отец, условия, на которых я отдавал вам рукописи.

— Ты очень жесток к собственному родителю.

— Зато предельно честен.

Уильям поднялся наверх и сразу лег.

Наутро принесли письмо, адресованное У.-Г. Айрленду, эсквайру. Письмо было от мистера Ритсона, который учтиво спрашивал, не соизволит ли мистер Айрленд ответить на вопросы, возникшие у некоторых ученых мужей после внимательного осмотра обнаруженных недавно старинных бумаг, написанных будто бы самим Уильямом Шекспиром. Они надеются расспросить также мистера Малоуна и мистера Сэмюэла Айрленда…

— И мое имя упомянуто? Какая гнусность! — воскликнул Сэмюэл Айрленд.

— …в ходе расследования, которое будет проводиться без малейшего намека на порицание или осуждение. Ученые выражают надежду, что мистер Айрленд воспримет данное письмо в том духе, в каком оно и было задумано, то есть в духе приглашения к открытой и беспристрастной дискуссии.

— Их тяжеловесный стиль вызывает у меня только презрение, — дочитав письмо, заявил Уильям. — Слова у них душат друг друга.

— Обычно так бывает, если совесть нечиста. Вспомни леди Макбет.

— Она-то грешила из честолюбия, а не из зависти. Как же эти люди глупы! Они не стремятся доказать либо опровергнуть что-то. Для них главное — опорочить.

— Что ты напишешь в ответ?

— А вы, отец, что предложите?

— Предложу? Что я могу предложить? Вчера вечером я дал тебе совет. Больше мне сказать нечего.

— В таком случае оставлю письмо без ответа. Буду выше этих людишек.

Его решимость подверглась суровой проверке уже на следующий день в «Пэлл-Мэлл ревю» была напечатана заметка под заголовком «Шекспир и Айрленд». В ней речь шла о «грехах отца», что пали на «злосчастного сына», и упоминалась история Авраама и Исаака. Завершалась заметка следующей фразой: «Не принесут ли юного Айрленда в жертву на алтарь честолюбца-отца ради умиротворения членов комиссии?»

— Непереносимо! — вскричал Сэмюэл Айрленд и отшвырнул журнал. — Почему этот позор обрушивается именно на мою голову?

— Понятия не имею, отец.

— Как это несправедливо. Незаслуженно. Я даже не знаком с твоей покровительницей. В глаза не видел дома, в котором хранятся рукописи.

В лавку спустилась Роза Понтинг и какое-то время безмолвно слушала разговор, но тут не выдержала:

— В чем тебя обвиняют, Сэмми?

— Меня обвиняют, Роза, в подделке рукописей Шекспира.

— Ну что вы, отец, вовсе нет. Они всего лишь подозревают вас в том, что вы воспользовались ими…

— Нет, Уильям, по-моему, не в этом. Письмо прозрачно намекает, что я мошенник и гнусный фальсификатор.

— Господи помилуй! — в воображении Розы тут же возникли тюремная камера и виселица. — Сэмми — преступник!

— Ну, до этого, Роза, дело не дойдет, — ровным голосом сказал Уильям, твердо решивший сохранять присутствие духа.

— Не дойдет, если ты выполнишь свой прямой долг, Уильям Айрленд. Ты обязан рассказать им все.

— А я-то с какой стати должен отвечать на их вопросы? — Уильям повернулся к отцу. — Я ведь не просил вас показывать рукописи мистеру Малоуну. Или мистеру Шеридану. Меня вполне удовлетворило бы, если бы эти документы постепенно, без спешки, стали известны всем. А вот вы навлекли на нас бурю.[117] Она подхватила нас и вынесла в самый центр общественного внимания — только из-за вас.

— Не смей так разговаривать с отцом, — Роза была сама суровость. — Он и без того весь извелся.

— Я говорю чистую правду. Позвольте полюбопытствовать, отец. Предположим, сэр, что это не подлинные рукописи Уильяма Шекспира. Что тогда?

— Невозможно, — покачал головой Сэмюэл Айрленд. — Если бы даже предполагаемый фальсификатор, стоя передо мной, сам признался в подделке, я ему не поверил бы.

— Таково ваше безоговорочное мнение?

— Рукописи слишком объемисты. И несут все приметы своего времени.

— Хорошо. Я всего лишь хотел уточнить. Решено. Будучи уверенным в нашей невиновности, я напишу мистеру Ритсону и сообщу, что готов выполнить его просьбу.

— А что будет с твоим бедным отцом? — спросила Роза. — Надо же и о нем подумать.

— Я сам предстану перед этими господами и сниму с него все обвинения.

— Обвинения?!

— Всю ответственность.

— Взгляни-ка, Мэри.

Чарльз сложил газету так, чтобы видна была заметка о скором вызове Уильяма Айрленда на заседание следственной комиссии, и протянул сестре.

Мэри быстро пробежала заметку глазами.

— Это травля, — проговорила она.

Чашка выпала из ее пальцев и звякнула о блюдце. Мистер Лэм испуганно вздрогнул.

— Значит, Уильяма будет допрашивать и издеваться над ним человек, который провозглашает себя высшим судией? — Ее горячность удивила Чарльза. В последнее время у него сложилось впечатление, что Мэри утратила всякий интерес к Уильяму Айрленду. Она казалась очень спокойной и умиротворенной. — Кто посмеет усомниться в подлинности этих произведений? Напиши ему, пожалуйста, Чарльз, вырази нашу поддержку, хорошо?

— Я не уверен, что он нуждается…

— Ладно. Я сама напишу. Если ты не считаешь необходимым — как порядочный человек — открыто поддержать друга, я сделаю это за тебя. — Она поднялась из-за стола. — Напишу ему прямо сейчас. Сию минуту.

Мистер Лэм взглянул на дочь:

— Сегодня без сладкого. Сладкое всегда на завтра.

— Не распаляйте себя, мистер Лэм. — Миссис Лэм бросила на дочь взгляд, в котором сквозила неприязнь. — Сядь, Мэри. Не сомневаюсь, Чарльз с удовольствием сам напишет мистеру Айрленду.

— Не надо говорить за Чарльза.

— Тиззи! Принеси кипятку.

— Ты слышала, мама, что я сказала?

— Я всегда тебя слышу. Мэри. Хотя порой мне этого и не хочется.

— Разумеется, я ему напишу, — вмешался Чарльз, встревоженный громогласной решительностью сестры. — Выражу наше общее беспокойство.

Вернулась Тиззи с чайником в руках; Мэри опустилась на стул.

— И еще нужно твердо сказать, что мы свято верим в подлинность рукописей.

— Нужно?

— Это крайне важно.

Миссис Лэм метнула взгляд на сына.

— Ничего плохого в том нет, Чарльз. И сестра твоя будет довольна. — При этих словах Мэри принялась полировать концом своей шали нож для масла. — Ты уверена, Мэри, что это благовоспитанный поступок?

— Я читаю Боэция,[118] мама. «Об утешении, доставляемом философией».

— Какое это имеет отношение к нашему разговору?

— Благовоспитанность — не более чем игра. А жить надо в мире вечном.

— Там и пребудем, если будет на то Господня воля. Но пока что мы живем здесь.

Решив, что буря улеглась, Чарльз снова взял газету и сразу наткнулся на сообщение о недавнем убийстве на постоялом дворе «Уайт-Харт-инн». Жертвой оказалась пожилая прачка; ее бездыханное тело нашли засунутым вверх ногами в пивную бочку. Убийцу не поймали. Чарльз начал читать заметку вслух, но Мэри его остановила.

— Мне невыносимо слушать про эти зверства, — сказала она. — Куда в Лондоне ни пойдешь, повсюду видишь варварство и жестокость.

— Города — это обиталища смерти, Мэри. — Своенравный бесенок в душе Чарльза не унимался: дергал его за язык, чтобы поддразнить сестру. — Я недавно прочел, что первые города строились на месте погостов.

— Стало быть, мы ходячие мертвецы. Слышал, папа?

Мистер Лэм издал трубный звук и засмеялся.

Глава тринадцатая

Уильяма Айрленда вызвали на заседание Шекспировской комиссии спустя неделю после того, как он письменно известил ученых мужей о своем согласии предстать перед ними. Заседание проходило воскресным утром в небольшом зале над кофейней на Уорик-лейн. Зал принадлежал Каледонскому[119] обществу, и на стенах красовались многочисленные гравюры с изображениями солдат Хайлендских полков[120] разных времен. Уильям приехал вместе с отцом, но Сэмюэл Айрленд пристроился за дверью зала и сразу потребовал принести ему из заведения этажом ниже кофе, жареных хлебцев и бренди. В ту минуту, когда Уильям должен был давать показания, его отец чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы слышать, что происходит в зале.