Человек из прошлого - Евгений Евгеньевич Сухов

республики официально вошел в черту города. Однако в действительности мало что изменилось: как был поселок окраиной, на которую городские власти еще со времен царского режима обращали внимание постольку поскольку, так таковой окраиной и остался. Пойменные овраги и болотистые низины резали поселок вдоль и поперек и делали его малопригодным для нормального жилья. Так что тут селился люд неприхотливый, не собирающийся по разным причинам выставлять свою жизнь напоказ. Не отличались жители этих мест сентиментальностью и добродетельностью. Да и разжалобить их было непросто. Ну только если какую-нибудь подвыпившую бабешку достать каким-нибудь грустным рассказом. Да и то не факт, что она после этого всплакнет. К тому же пьяные слезы малого стоят…

Много было на Калугиной Горе беглых преступников (в том числе и дезертиров, до которых не дотянулись в свое время органы НКВД и бравые ребята из СМЕРШа), скрывающихся на малинах, каковых в поселке было предостаточно. В них можно было проживать месяцами и даже годами, поскольку исполнительная власть в лице органов милиции до них практически не дотягивалась. А когда все же случались весьма нечастые рейды и облавы, то малины оказывались пустыми. Ибо, как только милицейский сапог ступал на землю поселка, об этом тотчас становилось известно держателям малин — весть об этом разносилась по поселку с помощью шустрых пацанов с быстротой молнии. И постояльцев, у которых были нелады с законом, сдувало в неизвестном направлении, будто бы ветром.

Много было на Калугиной Горе жуликов разных мастей, мошенников, аферистов, беспросветных пьяниц и прочего люда далеко не лучшей человечьей породы. Так что людям, занесенным в поселок нелегкой судьбой и пытающимся сохранить человеческий облик, жилось в поселке непросто. А уж каково было детям этих нормальных людей — про то разговор особый. Несладко им жилось, одним словом. А Тимуру Бекетову было не то что несладко, а очень даже горько. Старших братьев у него не было, отец — слепой, из защитников только старшая сестра, которая и сама нуждалась в заступничестве, так что вступиться за пацана было некому. И Тимура били и отбирали последнее, что у него было. Делали это его сверстники, кто постарше и даже кто младше его. А он, хилый и болезненный, да еще малого росточка, не мог дать отпор, даже если и хотел. Для одиночки выжить на Калуге — задача практически невыполнимая…

Друга Тимур обрел не сразу. Однажды в овражке недалеко от дома он обнаружил сильно избитого мальчишку значительно старше его, который лежал и не мог двигаться без посторонней помощи. Тимур осторожно подошел, помог пацану подняться, и вдвоем они кое-как доковыляли до дома Бекетовых. Альбина, как смогла, перевязала кровоточащую рану на руке парня, помазала чем-то синяки и ссадины, и они оставили мальчишку у себя. Вернувшийся с работы отец против постороннего парня в доме не сказал ни слова: главой семьи как-то негласно стала считаться Альбина, и все делалось так, как решила она.

Костя — так звали избитого парня — прожил у Бекетовых три дня, а потом, когда немного оправился, ушел. Молча. Не попрощавшись.

— Хоть бы спасибо сказал, — посетовала Альбина и осуждающе посмотрела на Тимура. Что означало: «Кого ты привел, братец. Чтобы больше никого похожего на этого в дом не приводил».

Однако Костя оказался не таким уж и неблагодарным. Через четыре дня он заявился, держа под мышкой целую баранью ногу. В этот день все наелись мяса до отвала, чего никогда не было при жизни Тимура, после чего Костик — как стала звать его Альбина (Тимур звал его Костяном) — стал по разным причинам, а иногда и без оных частенько бывать у Бекетовых. Как-то Тимура послали в лавку за хлебом. Когда он уже подходил к хлебной лавке, его окружили трое пацанов. Одного из них Тимур знал: это был Генка Кныш. Он верховодил среди местных уличных пацанов и уже не раз задирал Тимура, а порой избивал его в кровь.

— А-а, татарчонок. За хлебушком приканал? Деньги сюда давай, — произнес Кныш и недобро посмотрел на Тимура.

— Не дам, это последние! — весь сжался Тимур и посмотрел прямо в глаза Генке, чего раньше избегал делать.

— Ты смотри, осмелел, вижу, что подрастаешь, — обвел взглядом приятелей Генка. — Ничего, сейчас мы из тебя спесь-то выбьем.

Он поднял руку и хотел было наотмашь ударить Тимура, но был остановлен окриком:

— А ну не трожь его!

— Это еще кто у нас там вякает? — резко обернулся на голос Кныш.

— Я, — приблизился к нему Костян.

— И чо ты хочешь? — уже немного по-иному повел себя Генка, с которого слетела спесь, — он, несомненно, знал, кто такой Костян или, по крайней мере, был наслышан.

— Тебе уже сказано отвалить от него! — повторил Костя.

— А то что? — с вызовом выставил вперед ногу Кныш.

— А то — вот, — поднял низ надетой навыпуск рубахи Костян, оголив вместе с частью живота рукоять нагана, заткнутого за пояс.

— Слышь, Кныш, пойдем отсюда, — потянул за локоть Генку его приятель, с опаской поглядывая на Костяна. — Мы его потом подловим, когда он без пушки будет. Никуда он от нас не денется.

Генка сплюнул в сторону Костяна длинной струйкой слюны через зубы и неторопливо пошел не оглядываясь. Верно, на душе его было хреново: какое-никакое, а поражение. И главное, при этом присутствовал чиграш[26] Бекетов. Теперь разнесет по всей округе, как Генка Кныш испугался одного вида засунутой в штаны пушки…

Когда троица во главе с Кнышем скрылась, Костян внимательно посмотрел на Тимура Бекетова и сказал:

— А ты никогда не ссы, пацан. До смерти дерись! В следующий раз, если нападут трое — всегда можно одному нос откусить или глаз выколоть. Держи всегда что-нибудь в руках, да поострее! Все не так обидно, когда тебя мочить будут…

Так однажды и произошло. Прицепились двое. Опять этот Кныш и его дружок Вовчик, ходивший за ним хвостиком. Он первый и ударил. Тогда Тимур недолго думая вцепился ему в горло и стал душить. Как ни бил его Кныш в надежде, что Бекетов отстанет от Вовчика, Тимур только сильнее сдавливал горло противника. Когда Генка с большим трудом оттащил Тимура от Вовчика (бить он перестал, потому что это не помогало), тот уже посинел и начал хрипеть. Оставалось секунд десять-пятнадцать до наступления смертельной развязки, что хорошо понимали и Вовчик, и Генка Кныш.

— Еще раз мне попадетесь, — сказал Тимур, глядя прямо в глаза Генке, — удавлю на хрен.

Потом встал и пошел прочь распрямившись.

После этого случая Тимура Бекетова больше никто не задирал. Младшие