Николай Волынский - Наследство последнего императора

Ознакомительный фрагмент

Митрополит поправил панагию, перекрестился и медленно и проникновенно заговорил:

– Ваше величество, вы ссылаетесь на нашу историю – историю Святой Руси и Династии. Но вспомните! Государь, Царь Михаил Федорович, когда он воссел на престоле российском, был очень молод, но, тем не менее, уже имел царский возраст[27]. И он был полноправным царем. А цесаревич Алексей Николаевич – еще полный младенец. Следовательно, вы сами изволили отметить, неизбежно и необходимо будет ввести регентство. Это совершенно иная ситуация. Это – совсем другие исторические и, если будет позволено мне так выразиться, другие общественные и политические условия. Они породят в народе и еще больший разброд, неповиновение законным властям, потому что найдется много охотников тем или иным способом проникнуть в Верховную власть и поставить ее себе на службу, ища личной выгоды. Ежели так случится и регентство будет введено, то уверяю вас: целых двадцать лет, а может и больше, вокруг императрицы Александры и Великого Князя Михаила Александровича будут неустанно плестись интриги, возникнут различные придворные и светские политические партии, которые начнут ожесточенную борьбу за влияние на регента, а потом на наследника еще до того, как настанет его царский возраст. И даже вы, Ваше величество, хоть если будете в сане Патриарха, не справитесь с ними – с теми, кто жадной толпой будет вертеться у трона. Я бы не стал преувеличивать возможности Патриаршей власти хотя бы потому, что нынче уменьшается численность православной паствы и все сильнее и откровеннее распространяется атеизм. Вы, как очевидно, полагаете, что численность верующих все равно останется большая, и те, кто не подался в атеизм, сохранят и даже умножат стойкость веры и преданность династии. Но – человек слаб! И в России, как и в любом другом государстве, найдется определенное число людей, которые, почуяв выгоды, отрекутся от православия и предадут не токмо своего государя, но и мать родную. Если бы это было не так, то Россию, ее сферы, уже давно населяли бы сплошь ангелы. Признаюсь, я не видел, не вижу и, наверное, не увижу в этой жизни на нашей грешной земле, хоть одного ангела…

Николай хмыкнул, но перебивать митрополита не стал.

– Большие соблазны охватят немало людей… И им, как никому другому, необходимо продолжать и поддерживать смуту, ибо только она дает временщикам и интриганам наилучшие возможности для утоления их притязаний, для личного обогащения, для удовлетворения их гордыни и тщеславия! Там, Государь, – указал Антоний перстом в окно, – там еще кипит революция, ее котел может взорваться в любую минуту от перегрева, и нам остается только молить Бога, дабы хоть через край не переливалось. При регентстве и вашем патриаршестве, вы уже не сможете издать указ или закон и не будет у вас средства заставить всех подданных исполнять уже изданные… Дай, Господи, будущему Патриарху хотя бы уберечь нашу Православную церковь! Усилия в этом направлении будут положительными, если престол займет иерарх, авторитетный в церкви и миру, знающий Закон Божий и Устав богослужений. Тот, кто давно известен и церкви и пастве своим благочестием. Тот, кого церковь и мир знают давно, а потому уважают и будут подчиняться ему без ропота и критики – с радостью. И поэтому…

– О чем вы говорите, ваше высокопреосвященство! – перебил его Николай, чего с любым собеседником он себе почти никогда не позволял. – О каком спасении Православной церкви вы говорите? Она стоит тысячелетия и стоять будет, ее не в силах разрушить даже самые алчные – и история об этом свидетельствует. И простоит еще века! Наш русский православный народ…

И тут митрополит Антоний позволил себе неслыханную дерзость.

– Наш русский православный народ… – неожиданно он перебил царя и вдруг замолчал. Выждав несколько секунд, продолжил: – Да, вы правы, Ваше величество, более православного народа, чем наш, на земле нет. Но осмелюсь повторить: нельзя преувеличивать это качество, упиваться им, ведь этак можно ослепнуть духовно и душевно. Теперь же каждый день до нас, до Синода, доходят вести, одна другой страшнее и печальнее: об ограблениях церквей и монастырей, об избиении и даже убийствах священников!.. И пусть бы грабили и убивали служителей какие-нибудь так преступные сектанты – так нет же! Зверства эти творят простые русские мужики – те самые православные, крещеные и еще вчера богобоязненные… И почему, откуда сия напасть, понять – но не оправдать – можно. Потому что повод к неуважению священства нередко подает само священство. Пьянство, разврат, мужеложство, педофилия, пренебрежение Уставом богослужения, воровство из церковных касс – вот какая напасть обрушилась на нашу церковь сейчас, в эти годы, в эти месяцы, на наших глазах… Да, найдутся такие, кто скажет: зло сие наблюдалось в церковных рядах и раньше. И что в других церквах, в первую очередь, в римско-католической и также в военно-монашеских орденах зла, стяжания и мерзости разврата было и есть еще больше. И что латинская церковь, а также ее лютеранские и кальвинистские ответвления давно перестали быть церковью и превратились в исключительно политические организации. Но сие утешение слабое. Потому что от этого наши беды не становятся менее тяжелыми. Точно так же можно сказать, что распад гниения и мерзость запустения принесло Русской православной церкви теперешнее «освободительное» движение – сейчас, на наших глазах! Но ведь снова не легче от тех слов! Выжигать язвы огнем, отсекать гниющие члены беспощадным мечом – вот чем придется заниматься новоизбранному Патриарху. Да: наказания, жестокие репрессалии, особенно, против священнослужителей, пусть даже явных отступников и преступников, – зло. Но достанет ли у вас сил, Государь, – сил творить зло добра ради? Сможете ли вы любить Церковь и ее паству так сильно, чтобы любовь ваша стала безжалостной, жестокой и беспощадной? Боюсь, что вы, Государь, не сможете. Неизбежно придется творить зло – ради того, чтобы утвердить добро, во стократ большее. Иной раз наказываешь собаку, ребенка – и уже сердце болит. А тут предстоит беспощадная чистка среди священнослужителей, даже я сказал бы – своего рода террор!.. Увы, достаточное число из братии – из тех, о ком я хорошо знаю, давно заслужило и каторжные работы, и вечную ссылку. Вы готовы взять на себя такое бремя, отчего вам сам Фома Торквемада[28] не позавидует? Опасаюсь, что не сможете. Это не по вашему характеру. И трон царский тоже будет брошен, отдан будущей камарилье, которая, конечно, существует и сейчас, но вырастет и окрепнет в сотни раз больше, когда вы уйдете из Зимнего дворца!

Митрополит перевел дух, потом беззвучно заплакал и тяжело сел в кресло. Его черные скорбные глаза, залитые слезами, прожигали душу Николая насквозь. И больше всего царю всего хотелось немедленно вскочить и убежать пешком к себе в Царское Село, в тишину и покой своего кабинета, куда не достигали бы страшные, истерические слова митрополита. Так они оба сидели молча – царь, оцепеневший от картины, которую ему нарисовал митрополит, и высокопреосвященный Антоний, погрузившийся в темную грусть. Наконец Антоний шумно вздохнул, приподнял полу рясы, под которой у него объявились обыкновенные офицерские брюки, заправленные в сапоги, достал из кармана сложенный вчетверо клетчатый носовой платок. Он аккуратно вытер глаза, усы и бороду, высморкался, снова сложил платок и сунул в брюки. И уже совершенно спокойным, но не терпящим возражений голосом произнес:

– Я имею счастье быть вашим духовником, Государь. Вы сами меня избрали для такого высокого и ответственного назначения. И тем дали право не лгать вам, даже во спасение, и предостерегать от гибельных шагов и тем паче мыслей – насколько это по моим слабым силам… И как ваш духовный отец, – тут голос Антония окреп и налился мощью, – я обязан вас предостеречь!

– От чего же предостеречь? – шепотом спросил император.

– Пока – по крайней мере, сегодня – ваше стремление стать Патриархом я могу расценивать не столько как желание послужить Господу, Его Церкви и Святой Руси. Но и как еще одно желание, пусть даже в душе еще отчетливо не высказанное: обеспечить себе личное удобство, как говорят за границами – «комфорт», избавившись от государственных хлопот и забот об Отечестве. Пребываю в надежде, что ошибаюсь! – быстро и примирительно добавил митрополит, увидев как протестующе и с обидой сверкнули глаза царя. – Но, согласитесь, такой – личный мотив тоже может иметь место, пусть даже как досужее предположение. И я считаю совершенно недопустимым для моего духовного чада его желание достичь личного спасения путем оставления своего царственного долга. Он на Ваше величество возложен Самим Господом Нашим Иисусом Христом. Вы – Его помазанник и не можете искать более легкой жизни. Потому что регентство, задуманное вами, не предохранит измученный народ наш от неминуемых опасностей и дополнительных страданий. И потому, если вы, Государь, сын мой, все-таки сочтете необходимым испросить моего духовного благословения на ваше оставление престола и на ваш переход в иноческое состояние, то я такого благословения и положительного напутствия дать не считаю возможным! Почему не считаю, – я попытался только что разъяснить. Если вы не согласны со мной, стало быть, я разъяснил плохо…