Влюбленный злодей - Евгений Евгеньевич Сухов

Скарабеевым, Григорий Померанцев находился в доме Беляева, что на углу Алексеевской улицы и Грузинского переулка у некой Агафьи Скорняковой, матери троих малолетних детей. Ее показания и показания самого Померанцева имеются в моем отчете… Так что, милостивые государи, свидетель Федор Осипчук, вне всяческого сомнения, фальшивый. А это значит, что вечером двадцать восьмого июля у особняка Борковских не было ни Григория Померанцева, ни поручика Скарабеева. И сношений между ним и лакеем Борковских Григорием Померанцевым не имелось и не имеется. Что в свою очередь означает, что никакой помощи от Померанцева Скарабеев не имел. А это еще одно доказательство того, что проникновения в спальню Юлии Александровны – по крайней мере со стороны поручика Скарабеева – не было. Ну не по воздуху же он к ней влетел, ей-богу!

Я оглядел помрачневшего окружного прокурора Бальца и несколько растерянного судебного следователя Горемыкина. Мне даже стало их немного жаль, поэтому я продолжил свое повествование спокойным и доброжелательным тоном:

– Теперь позвольте мне договорить далее. Итак, первые подметные письма появились в мае месяце, и это явилось началом драмы. Продолжением ее стал случай с неудавшимся утопленником, о чем я обещал вам рассказать. Так вот, рассказываю. – Я обвел взглядом своих слушателей. – В конце июня месяца сего года, днем, когда молодая графиня Юлия Александровна играла на рояле в гостиной, прямо напротив окна остановился некий молодой человек. Он стал смотреть в окно, после чего начал выказывать девушке свой восторг…

– Прошу прощения, а как проявлялось выказывание восторга? – поинтересовался окружной прокурор Бальц.

– «Всяко. И руками махал, и слова разные говорил, и на свидание барышню звал». Так ответила на подобный вопрос горничная Евпраксия Архипова, – отозвался я и тотчас пояснил: – Я ведь рассказываю вам о случившемся со слов горничной Евпраксии Архиповой, которая стояла рядом во время беседы Юлии Александровны и ее матушки и слышала, как юная графиня пересказывала произошедшее событие…. А потом молодой человек, закончив выражать свой восторг в адрес юной графини, как был в одежде, так и сиганул с набережной в Оку! Если бы не расторопные лодочники, находившиеся поблизости и вытащившие молодого человека за шкирку из воды, он непременно бы утоп. А на следующий день Юлии Александровне пришло анонимное письмо от того самого неудавшегося утопленника, который признавался, что намерение утопиться пришло к нему из-за неразделенной любви к юной графине. И из-за того, что этой любви никогда не суждено стать взаимной… Кстати, – посмотрел я на орденоносного старикана, – вы знали о неудавшемся самоутоплении в конце июня сего года?

– Нет, – не сразу ответил Николай Хрисанфович.

– Правильно… – кивнул я удовлетворенно в ответ. – Потому что если бы таковой инцидент случился на самом деле, уж кто-кто, а вы бы обязательно о нем знали…

– Что вы хотите этим сказать? – едва ли не в один голос спросили судебный следователь Горемыкин и окружной прокурор Бальц, устремив на меня рассерженные взгляды.

– Только то, что неудавшееся самоутопление молодого человека – всего лишь выдумка Юлии Александровны, – без тени сомнения ответил я. – Или «натуральная басня», как выразился один околоточный надзиратель, который по заданию пристава Протасова пытался найти свидетелей попытки самоутопления молодого человека и последующего его спасения, но ничего так и не нашел. Оказалось, что только Юлия Александровна видела этого молодого человека, который на ее глазах пытался утопиться и которого спасли лодочники. Сами же лодочники, которые едва ли не круглые сутки проводят на реке, об этом происшествии – ни слухом ни духом…

А теперь скажите мне, господа, не является ли все это нездоровой игрой воображения и галлюцинаций? И если так, то что это, как не явный симптом душевной болезни, которая к настоящему времени приняла уже более тяжелые формы? Далее, – обвел я глазами своих слушателей, – кто, по-вашему, написал и на следующий день подбросил письмо с признанием в любви, если ни самоутопления, ни молодого человека, пытавшегося это сделать, не существовало? Да никто… кроме самой Юлии Александровны. В этом у меня нет никакого сомнения, однако о письмах поговорим немного позже…

* * *

Надо было видеть, как поразились услышанным окружной прокурор Бальц и судебный следователь Горемыкин. Николай Хрисанфович вообще думал заткнуть меня и поставить на место контраргументами. Однако я продолжал сыпать доказательствами, в то время как Горемыкин оставался молчать, ибо возразить ему было нечем.

О чем думал Владимир Александрович, мне было неведомо. Скорее всего, он был разочарован в Николае Хрисанфовиче. Ведь не зря же он пригласил его присутствовать при сдаче моего отчета о проведенном расследовании. Верно, рассчитывал, что старик сумеет отстоять свою точку зрения и подмять мою. И тогда ему, прокурору Окружного суда, не придется портить отношения с таким влиятельным господином, как директор кадетского корпуса генерал-майор граф Борковский. Это если с бывшего поручика Скарабеева снимут все обвинения, а дочь генерала общество посчитает лгуньей или душевнобольной…

– Также является выдумкой Юлии Александровны и нападение на нее поручика Скарабеева, – решил продолжить я свою мысль о нездоровом состоянии юной графини. – Как я уже говорил, обе выдумки есть следствие ее болезни, которая началась не после мнимого нападения на нее в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июля, а, по крайней мере, двумя месяцами ранее.

Юлия Александровна весьма впечатлительна от природы. Это подтверждает в своем экспертном заключении врач-психиатр и психографолог Илья Федорович Найтенштерн, которого я специально вызвал из Москвы. Страдая начальными симптомами тяжкой болезни, что спутала ее воображение, Юлия Александровна стала считать себя жертвой навязчивого человека, то бишь Скарабеева, который якобы преследует ее письменными посланиями с оскорблениями и угрозами. Ненормальная игра воображения приводит девушку к тому, что она выдумывает покушение на себя, причем наносит себе побои и ножевые раны. Весьма тяжкие, по показаниям ее близких…

– Вы считаете, что эти тяжкие ножевые раны Юлия Александровна нанесла себе сама? – первым задал мне ожидаемый вопрос окружной прокурор Бальц (я полагал, что вопрос этот непременно задаст мне Николай Хрисанфович). – Да как же это возможно, право?

– Во-первых, раны были отнюдь не тяжкие, – начал я отвечать на вопрос окружного прокурора. – И когда Амалия Романовна решилась дать свое согласие на врачебный осмотр дочери – а прошло уже достаточно много времени после мнимого на нее нападения, – из трех ножевых ранений врач приметил лишь один небольшой след или рубец, который бывает от глубокой и загноившейся царапины. Не пореза даже, а царапины, – уточнил я. – Раны и побои отнюдь не мешают Юлии Александровне уже на второй день после якобы нападения на нее веселиться и танцевать на балу у губернатора.

– Во-вторых, – продолжил я, – нанесение себе увечий различной тяжести случается с подобными больными довольно часто. И ножевые ранения Юлии Александровны были ничто по сравнению с двумя случаями, о которых мне поведал уже упоминаемый мною доктор Найтенштерн.

Первый случай произошел в губернском городе Вильно в самом конце прошлого века. Молодая и привлекательная девушка из хорошей семьи задалась целью стать предметом восхищения и изумления мужчин и одновременно отомстить одному из них за то, что год назад он предпочел ей другую. Хочу заметить, что этот мужчина был блестящим ученым-медиком, известность которого вышла за границы Российской империи и грозила в скором времени распространиться на всю Европу. Перспективы его были исключительные, ведь ему было всего тридцать два года. Он ничего ей не обещал, не ходил в женихах и не ухаживал за нею. Просто из известных ему женщин он выбрал для дальнейшего знакомства не ее. Так вот…

Инструментом для мести она избрала себя. И свое здоровье. Начала она с того, что втыкала в себя сотни иголок, вызывая нагноение. Когда же начиналось воспаление, она требовала, чтобы его вырезали вместе с воспаленными частями тела. Этот бедный доктор не понимал, в чем тут дело, ведь лечение проходило так, как нужно. Болезнь должна была уйти, но она вдруг повторялась вновь…

Потом барышня перестала ходить по малой нужде. И по несколько раз на дню ей отводили мочу с помощью катетера, вводимого в мочевой пузырь. Более года она ничего не говорила, не двигалась,