Красный парфюмер. Новое дело Егора Лисицы - Лиза Лосева

дело отравительницы, в Англии, кажется. Она начиняла шоколадные конфеты стрихнином и рассылала людям, на первый взгляд ничем с нею не связанным. В моем проходном углу вдруг стало жарко. Все же психология преступления вовсе не бесполезная буржуазная прихоть! Машинально я отложил работу Тарновской, вернулся в комнату и, не обращая внимания на недовольные оклики «чего бродишь, туши огни!», настроил лампу на тумбочке у кровати. Это дело на фабрике – удачный повод попробовать одну штуку, которую мне хотелось применить давно. Создать психологический портрет или профиль личности преступника. Такие попытки уже предпринимались, например, в тот раз, когда в Англии пытались поймать Джека-Потрошителя. Мой кумир в криминалистике Гросс также советовал опираться на изучение, прежде всего, личности предполагаемого преступника. Вытащив все свои журналы и подшивки статей, я листал их в поиске нужной. Наконец, вот оно! Этьен-Жан Жорже, специалист по мономаниям. В своей работе перечисляет несколько типов мании: theomanie (религиозная одержимость), «эротомания», demonomanie (одержимость демонами) и понятие homicide monomanie, где рассматривает бессмысленные убийства. Жорже, я прочел, предлагал судьям в нашумевшем «деле вампира-винодела» исследовать в первую очередь психику убийцы. Преступники с манией выбирают жертв, подчиняясь логике своего бреда. Пожалуй, можно назвать этот тип преступника «одержимым маньяком». В трудах немецких криминалистов я встречал и термин «убийцы незнакомцев». Он отражает якобы случайность выбора жертвы, но это неверно – связь есть. Просто мы ее не видим. И преступления, те, на которые толкает мания, иные. Они… заметны, их можно выделить среди других. В них всегда есть повторяющийся элемент!

Дописывая, зачеркивая и начиная снова, я то и дело прерывался, чтобы пролистать журнальные подшивки. Какой тут сон! Многие мои коллеги не слишком любили эту часть работы. Их больше увлекали погони и стрельба. Я же считал ее крайне нужной. Меня завораживают поиски намека в анализе преступлений. Огонька, отблеска в тумане. Когда подспудно ты уже видишь очертания картины, но нужно «направить свет», чтобы увидеть все ясно и целиком. Иногда таким образом мне удавалось найти ответ на уровне не интуиции даже, а чутья – натренированного повседневной работой. Читал я и изводил бумагу, пока не кончился керосин в лампе. Напоследок еще обвел фразу «больные убеждены, что осуществляют преступления в пользу какого-то блага». Уже устроившись на ночь на своей узкой кровати, я лежал, уставясь в окно, пока небо за стеклом не посветлело.

32. Разговор у метро

Встал с тяжелой головой. Во сне, точнее, в полудреме, соседка Али по квартире, Ирина Львовна, угощала меня пирожками из фабричной столовой. Они резко, удушливо пахли одеколоном. Его подливал и подливал в тарелку Вася Репин. Тесто хрустело на зубах, как стекло, но я ел с удовольствием. А Ирина Львовна повторяла ласково: кушайте, кушайте!

На общей «кухне» я отвлек Репу от похождений авантюристов со стульями:

– Вася, скажите, а эта соседка Али, Ирина Львовна, как она вам?

– Тетка она хорошая, только не в себе маленько. Муж ее обижал. Бывало, и дрались. А ушел, она слегла. Вот и пойми! Но мужской пол не жалует. Алю стережет как цепная. Дверь затворить в Алину комнату – ни-ни!

Он нехотя отодвинул журнал, видно увлекся, но тут и вправду накипело.

– Аля, – тут уши у него загорелись, – как она там живет! Не знаю. Львовна эта все драит и драит комнаты их, место пользования опять же. Одно в комнатах несет то уксусом, то хлором, как в больничке. И все она злится, бывает, как я топчу. А я ж всегда обстучу ботинки, ты знаешь… Что ни возьми, у меня не так! Вот даже одеколон, что ты мне отдал, Але разонравился. Ну, может, я переборщил… Но думаю, это все Львовна. Внушает ей! Помыкает, что делать, а что нет!

Он вдруг поднялся, немного смущенно одернул пиджак.

– Все же думаю я жениться, Егор. С теткой договорюсь, сумею убедить в Ростов Алю отпустить, а там – пойдем, запишемся!

– Может, пока не спешить, Вася?

Он насупился.

– Это уж мы решим.

Весь длинный день в клинике во время дежурства я слышал шорох страниц своих записей, статей. Они настойчиво переворачивались в моей памяти, мелькали в голове моменты, отчеркнутые карандашом. Бессонная ночь давала о себе знать. В строчках и параграфах было то самое, ключевое. Оно трепыхалось на краю сознания, дразнило, всплескивало и уходило. Раз, едва мне показалось, что я ухватил эту мысль, – меня окликнули, сбили… Суета и непрерывная рабочая беготня на время вытеснили все другие размышления. Может, поэтому уже поздним вечером я вдруг понял, что нужно делать. Все, что мучило столько времени, наконец встало на свои места. Я был сосредоточен, пока собирался, машинально отвечал на вопросы Репы. Спокоен, когда подходил к месту стройки метро.

Улица, на которой шло строительство вестибюля новой станции, была перекопана. Плакат «Позор белоручкам и лодырям, которым чуждо строительство метро!» совершенно вымок от дождей, фамилии тунеядцев расплылись. Стройку огораживал дощатый забор. За ним гремели машины, голоса, торчал скелет какой-то строительной техники. Вокруг сновали рабочие с тачками, дымили дизелем грузовики-полуторки. Бывший муж (мужья, жены, пасынки – какое-то семейное, черте его дери, дело) Ирины Львовны работал здесь, на стройке метрополитена. Задиристый, лысый как колено, тощий, со следами застарелого пьянства на лице, в бесформенной брезентовой куртке, из кармана торчит замызганная кепка. Он долго отнекивался. Я наконец нашел подход – сунул денег, на «поправку здоровья», как он отметил, пряча их в карман брюк, подвязанных веревкой. Кивнул – отойдем. Отдалились от грохота.

– Ты чего узнать-то хочешь? – уточнил он, потирая ладони.

После пары вопросов заговорил, то и дело поглаживая карман с купюрами.

– Я чую, главное, луком несет, а то яйцом стухлым! А она мне, мол, нет! Ничего не чувствую, говорит. Все в порядке, это суп, мол. Я бывало, с опохмела не вникну в вопрос, да и поем. А после, – он сощурил красноватые в белесых ресницах глаза и понизил голос, – после мне смерть! Режет внутрянку, хоть ты ложись и помирай! Я грю, что ж ты, сволочь, делаешь! А она: все от водки, мол!

– А могло и от водки, говорю вам как врач.

– Ты что же, на ее, что ли, позиции?! – Он разгорячился, даже отступил.

Я тут же подтвердил, что, может, и не от водки.

– Вот и я – мол, вряд ли от белой! Мои ведь товарищи тоже употребили, и ничего. Продукт хороший, чистый.

– Что же вы дальше?

Тут он помрачнел, закусил губу.

– Бояться