Дэвид Дикинсон - Банк хранящий смерть

— Вы подозреваете, что мистер Чарлз может быть причастен к пожару? — спросил Пауэрскорт.

— Я не говорю ни да, ни нет, — ответил Харди загадочно, — но что-то не так в его поведении. Я повидал немало поджигателей, которые потом вели себя как невинные овечки.

Полицейские и пожарные отбыли на одной из пожарных машин. Пауэрскорт решил зайти к Самуэлю Паркеру и попросить довезти его до станции.

— Мистер Паркер, — начал он, когда они со старым конюхом оказались на тропинке, — как я понял, мистер Чарлз только что заходил к вам.

— Совершенно верно, сэр, заходил, и совсем недавно. Заглянул проведать мисс Харрисон, да только она спала. Леди Люси уехала, когда она уснула. Я отвез ее на станцию, милорд.

Старик отер лоб. Видимо, присутствие престарелой леди оказалось для Паркеров нелегким испытанием.

— Что, ей стало лучше? Я имею в виду мисс Харрисон.

Паркер покачал головой.

— Доктор обещал прийти еще раз завтра утром. Так, кажется. Когда я видел ее в последний раз, она все твердила об огне.

— Боже! Могу я попросить вас об одолжении, мистер Паркер? — Пауэрскорту не терпелось поскорее улизнуть из Блэкуотера. — Не могли бы вы и меня отвезти на станцию? Мне необходимо сегодня вечером быть в Лондоне. А утром я снова вернусь.

Пока они катили по проселочной дороге, Пауэрскорт задал вопрос, который давно собирался задать. Не то чтобы это было очень важно, а так, для проформы.

— А что дворецкий Джонс, тот, кто спас мисс Харрисон, давно ли он служит этому семейству?

— На самом-то деле он никакой не Джонс. — Самуэль Паркер правил очень осторожно и не сводил глаз с дороги. — Вот только не могу припомнить его настоящую фамилию.

— Он местный?

— Нет, милорд. Он тоже из Германии, как и Харрисоны. Голдман, Голдштейн, Голдфарб…

«Что, если впряженные в повозку лошади были названы немецкими фамилиями, известными Харрисонам по их прежней жизни в Германии?» — подумал Пауэрскорт.

— Голдшмит, именно так. Я хочу сказать, что именно это его настоящая фамилия. Голдшмит. Помню, Мейбл еще сказала, что это похоже на нашего Голдсмита. Голдшмит.

Паркер был доволен, что память его не подвела.

— А почему же он зовет себя Джонс? — спросил Пауэрскорт. — Ведь ему достаточно было лишь чуть-чуть подправить свою фамилию на английский манер — Голдсмит, вполне добропорядочная английская фамилия.

— Не знаю, милорд, — отвечал Паркер, — знаю только, что он приехал сюда вместе с Харрисонами, когда те перебрались в эти края из Лондона. Должно быть, и прежде у них служил.

— А не упоминал ли когда-либо старый мистер Харрисон его имя во время прогулок у озерa? — В голове Пауэрскорта вертелись обрывки возможных связей, большей частью малоприятных.

— Нет, милорд. Но поговаривали, что родственники этого Джонса были банкирами во Франкфурте. Да только все разом разорились, милорд.

Паркер явно был несведущ в финансовых вопросах.

— Тогда, возможно, две семьи были прежде знакомы, — заметил Пауэрскорт, выбираясь из повозки, остановившейся у станции. — Спасибо, мистер Паркер, большое спасибо. Вероятно, мы еще увидимся завтра. Я должен вернуться к одиннадцати часам.

Два часа спустя Пауэрскорт стучал в парадную дверь дома лорда Роузбери на площади Беркли. Лит, невозмутимый дворецкий Роузбери, несравненный знаток железнодорожных расписаний, провел гостя в библиотеку.

Роузбери и Пауэрскорт были знакомы еще со школы. Пять лет назад Роузбери негласно принимал участие в одном из расследований Пауэрскорта. С тех пор Роузбери удалось осуществить свою честолюбивую мечту — он стал премьер-министром, но через год с четвертью оставил этот пост. Поговаривали, что его премьерство расстроилось из-за разногласий и интриг в кабинете министров. Но некоторые считали причиной отставки неспособность Роузбери принимать решения.

— Все это пустые хлопоты, мой дорогой Фрэнсис, — заявил он Пауэрскорту через два дня после ухода с поста. — Куда приятнее заниматься лошадьми. По крайней мере, они не станут плести заговоров у вас за спиной.

Пауэрскорт поведал Роузбери о своем последнем расследовании, о череде трагических смертей, поразивших дом Харрисонов. Женитьба связала Роузбери с одним из самых богатых и влиятельных семейств банкиров в Европе. Его родственники были рассеяны по всему свету: от Парижа и Вены до Берлина, Лондона и даже Нью-Йорка, представляя всемирную банковскую империю Ротшильдов.

— Дворецким в Блэкуотере, Роузбери, служит человек, называющий себя Джонсом, — рассказывал Пауэрскорт, сидя в старинном кресле в библиотеке дома на площади Беркли.

— И что из этого? — спросил Роузбери. — Джонс — вполне добропорядочная фамилия. Один такой Джонс объезжал моих лошадей. Проклятые твари ни разу не завоевали ни одного приза.

— Дело в том, — продолжал Пауэрскорт, — что на самом деле он никакой не Джонс. Он немец, как и Харрисоны. Говорят, он несколько лет назад приехал из Франкфурта и происходит из семьи разорившихся банкиров. Его настоящая фамилия Голдшмит.

— Голдшмит? — переспросил Роузбери. — Ничего удивительного, во Франкфурте их полным-полно. Тебе, верно, нужны сведения об этих самых франкфуртских Голдшмитах? И чтоб, как говорится, из первых уст? Или хотя бы из уст Ротшильдов?

Пауэрскорт улыбнулся своему другу. Он отметил, что тот как-то неожиданно быстро постарел. Долгие годы у Роузбери было лицо херувима. Но вот следы времени коснулись и его. В этот вечер он был похож на сморщенного херувима.

— Роузбери, а что, если банкротство Голдшмитов как-то связано с Харрисонами, которые в те времена тоже были банкирами во Франкфурте? Возможно, не все еще до сих пор улажено…

— Бог мой, Фрэнсис, ну и горазд ты строить догадки! Хотя, видимо, в твоем деле без этого нельзя. Ты полагаешь, что между двумя семьями существует кровная вражда? И этот дворецкий приехал вслед за Харрисонами в Англию, чтобы отомстить за катастрофу двадцатилетней давности? Почему же он так долго ждал?

Пауэрскорт пожал плечами.

— Не знаю. В этом расследовании я пока блуждаю как впотьмах. Мне не хватает информации.

Роузбери потянулся за писчей бумагой, лежавшей на столе.

— Человек, который тебе нужен, живет совсем рядом — на Чарлз-стрит. Это пожилой джентльмен по имени Бертран де Ротшильд, ему сейчас уже под восемьдесят. Не думаю, что он когда-либо интересовался банковским делом. Сказать по чести, не думаю, что и родственники-банкиры хотели видеть его своим партнером. Он ученый, собиратель редких книг и рукописей, совсем как я. А еще у него есть парочка отличных Пуссенов.

Уже двадцать лет он пишет историю Ротшильдов. Как ты знаешь, у них были связи во Франкфурте. Сомневаюсь, что сей труд когда-либо будет завершен. Когда его спрашиваешь, как продвигается работа, он всякий раз сообщает, что вот только что нашел новые документы, которые собирается изучить. Но если в Британии есть человек, способный просветить тебя по поводу этих франкфуртских Голдшмитов, так это Бертран де Ротшильд. Хочешь с ним встретиться?

— С превеликой охотой, — кивнул Пауэрскорт.

— Судя по твоему оживлению, ты хотел бы увидеть его безотлагательно — этим вечером или завтра утром, а то и раньше? Я ему сейчас напишу. И велю посыльному подождать ответа.

А в шести милях к северу в это самое время колокола Святого Михаила отбили последний удар, возвещавший о наступлении восьми часов. Какое-то время их звон эхом отзывался в домишках прихода, а потом звонари приступили к своей еженедельной репетиции.

— Тише, Руфус, тише! Ради Бога, не тяни так сильно!

Ричард Мартин вывел на прогулку соседского пса. Старушка соседка упала и ушибла ногу, и теперь Ричард каждый день утром и вечером прогуливал рыжего ирландского сеттера по окрестным улочкам.

Миссис Мартин заметила, что перед вечерними прогулками сын становился оживленнее, и подозревала, что тот тайком встречается с Софи Вильямс.

— Незачем претворяться, что ты заботишься о собаке, когда на самом деле это лишь предлог для встреч с той девицей, Ричард. Тебе известно, что я о ней думаю. И знаешь, как к этому бы отнесся твой отец. Этак ты сведешь меня в могилу раньше срока.

Она сидела у камина и с ожесточением перелицовывала воротнички рубашек сына.

— Прогулки идут мне на пользу, — из вечера в вечер убеждал Ричард мать. — Отличная разминка, очень полезно пробежаться под конец дня с собакой. Ты ведь знаешь, как я люблю собак.

Но за двадцать два года жизни Ричарда его мать не замечала у сына никакого интереса к четвероногим созданиям, будь то кошки или собаки, даже ребенком он никогда не просил завести себе котеночка или щеночка.

— Как дела, Ричард? — Софи возникла из тени и радостно устремилась ему навстречу.