Рита Мональди - Secretum

Я прочел первый девиз, а за ним и остальные.

«Скромность – мать всех добродетелей».

«Не все авторы – мудрецы».

«Хороший друг лучше сотни родственников».

«Один враг – слишком много, сто друзей – мало».

«Один мудрец и один безумец знают больше, чем просто один мудрец».

«Уметь жить важнее, чем уметь говорить».

«Одно порождает другое, а мир управляет ими».

«Имея немного ума, можно править миром».

«Миром правят мнения».

По сторонам лоджии были расположены полуколонны, и на них тоже было достаточно цитат:

«Никто при дворе не веселится больше, чем дурак»;

«Загородный дом – лучшее место для размышлений и наслаждений мудреца».

– Я уже слышал о надписях на «Корабле», – сказал Атто, вместе со мной изучая, их, – но я никогда не думал, что их так много и что они повсюду. Действительно, достойный внимания груд. Браво, Бенедетти! Хотя не все они выросли на его навозе, – с коварной улыбкой заключил он.

– Что вы хотите этим сказать?

– «Миром правят мнения», – процитировал Атто елейным дребезжащим голоском, одергивая одежду так, чтобы она походила на скуфью, потом со строгой миной на лице поднял брови. И приложил два пальца к верхней губе, изображая усы.

– Его преосвященство кардинал Мазарини! – воскликнул я.

– Одна из его любимых поговорок. В отличие от других, эту он никогда не записывал.

– А какие изречения, кроме этого, вы узнали еще?

– Дай посмотрю… «Скромность – мать всех добродетелей» – это изречение Папы Климента IX, моего хорошего друга, царствие ему небесное. Потом… «Хороший друг лучше сотни родственников». Это часто повторяла мне когда-то ее величество Анна Австрийская, покойная мать христианнейшего короля Франции… Ты что-то сказал?

– Нет, синьор Атто.

– Ты уверен? Я мог бы поклясться, что слышал что-то похожее на… да, на шепот.

Мы осмотрелись, немного обеспокоенные. Ничего не обнаружив, мы продолжили нашу экскурсию, как вдруг снова раздалась та же мелодия, только в этот раз гораздо слабее, почти неслышно.

– Фолия, – сказал аббат, – а здесь она и вправду служит хорошим фоном.

– Действительно, здесь все как-то слишком высокопарно, – согласился я.

– Ты не знаешь, что это? Мелодия, которая там звучит, – это вариации на тему фолия. По крайней мере, мне так кажется по тому маленькому отрывку, что я услышал.

Я промолчал, так как не знал, что означает тема фолия в музыке.

– Речь идет о народной песне из Португалии, первоначально народном португальском танце под названием «фолия», – пояснил Атто, отвечая на мой невысказанный вопрос. – Это очень известная тема. Ее основа – музыкальная канва, назовем это так, очень простая структура, на которой музыканты импровизируют множество вариаций и виртуозных контрапунктов.

Мы затаили дыхание еще на минуту, прислушиваясь к музыке, которая постепенно вырисовывалась в мотив, то серьезный и строгий, то милый, то меланхоличный, но никогда не повторяющийся.

– Это прекрасно, – прошептал я, чувствуя, как кружится голова от этой волшебной музыки.

– Это бассо остинато, тоже с вариациями, который сопровождает контрапункты: он всегда покоряет мечтательные натуры вроде твоей, – захихикал Атто. – Однако в данном случае ты совершенно прав. До сих пор я всегда считал, что нет лучше вариаций на тему фолия, чем созданные маэстро Марэ из Версаля, однако эти, на итальянский манер, просто очаровательны. Действительно талантливый композитор, кто бы он ни был.

– А кто же был первым автором фолия? – полюбопытствовал я, когда отзвучала музыка.

– И все, и никто. Как я тебе уже сказал, это народный напев, старинный танец, который существует так же давно, как и память человеческая. Даже само название фолия окутано тайной. Подожди, дай мне прочитать, здесь что-то написано о Лоренцо де Медичи, – ответил Атто, стараясь прочесть какие-то стихи, однако почти тут же прекратил свою попытку. – Ты слышал? – прошептал он.

Я тоже это слышал. Два голоса. Один мужской, другой женский. Совсем рядом. И скрип гравия под чьими-то ногами. Мы огляделись. Никого.

– Ну, в конце концов, мы тут находимся с дружескими намерениями, – сказал Атто и перевел дыхание. – Нам нечего бояться.

Мы снова продолжили наши исследования. На меня произвели глубокое впечатление изречения на стенах «Корабля», прибывающие удалиться от мирской суеты и искать правду и мудрость В надежной гавани природы.

«Странно, – подумал я, – именно в этом месте, где мы ищем свидетельства тайной встречи трех кардиналов, читались слова о том, что следует презирать политические и деловые хлопоты». Сам я уже почти полностью отошел от общественных дел: я отказался писать для газет и окопался вместе с Клоридией на своем маленьком поле. Атто же, наоборот, и спустя семнадцать лет занимался этим, да еще как. Однако в этот момент (впрочем, я мог и ошибаться) мне показалось, что эти строчки, с мягким нажимом указывающие на бренность сего мира, наложили на его лицо тень сомнения и раздумий.

– Какие стихи! Ты их знаешь, читаешь в сотый раз, но тем не менее кажется, что они всегда могут сказать тебе что-то новое, – заметил он про себя.

Между арками мы прочли прекрасные стихи о временах года Мариино, Тассо и Алеманни, а также двустишия Овидия. И сразу же наше внимание привлекли новые мудрые мысли, которые мы обнаружили высеченными в нише между окнами на стене палаццо:

«Кто потерял доверие, тому уже больше нечего терять»;

«Кто не имеет друзей, не будет счастлив»;

«Тот, кто быстро обещает, чаще всего потом очень долго жалеет об этом»;

«Тот, кто всегда смеется, тот часто обманывает»;

«Кто бежит за игрой, обеднеет в конце»;

«Кто пытается обмануть, тот часто бывает сам обманут»;

«Кто плохо говорит о других, тот пусть сначала подумает о самом себе»;

«Кто правильно предполагает, тот дает хорошие советы»;

«Кто имеет уважение, у того будет и все добро»;

«Кто хочет иметь много друзей, тот пусть испытает немногих»;

«Кто не рискует, тот не выигрывает»;

«Кто верит, что знает много, тот понимает меньше».

– Проклятие, – вдруг прошептал Атто.

– Что с вами?

Он на мгновение замолчал.

– Как так может быть, что ты ничего не слышал? Какой-то звук, прямо передо мной.

– Честно говоря… Мне показалось, что треснула ветка.

– Ветка, которая ломается сама собой? Это было бы очень интересно, – поддел он меня, оглядываясь по сторонам и с трудом переводя дыхание.

Я не хотел говорить ему о своих впечатлениях, но наша разведка как будто шла двумя параллельными путями: письмена, которые мы расшифровывали, и таинственные звуки, которые пугали нас. Словно это были две разные реальности: начертанные слова и звуки из ниоткуда, бросающие вызов одни другим.

Еще раз набравшись храбрости, мы отправились дальше. Список изречений продолжался во второй нише:

«Кто хочет иметь все, тот умрет от жадности»;

«Кто не ведает лжи, тот верит, что все говорят правду»;

«Кто привык делать зло, не думает ни о чем другом»;

«Кто оплачивает долги, тот извлекает из этого прибыль»;

«Кто хочет много, не должен требовать мало»;

«Кто проверяет каждое перышко, никогда не застелет постель»;

«Кто не уважает других, не заслуживает уважения к себе»;

«Кто не ценит других, того не ценят другие»;

«Кто покупает вовремя, тот покупает выгодно»;

«Кто не знает страха, тот подвергает себя опасности»;

«Кто сеет добродетель, тот пожнет славу».

И в третьей нише:

«ОСТЕРЕГАЙСЯ:

Бедного алхимика,

Больного врача,

Внезапной ярости,

Подстрекаемого безумца,

Ненависти господ,

Общества предателей,

Лающей собаки,

Молчащего мужчины,

Общения с ворами,

Нового трактира,

Старой проститутки,

Ночной ссоры,

Мнения судей,

Сомнения врачей,

Рецепта аптекарей,

«И так далее» нотариуса,

Злобы женщин,

Слез проституток,

Лжи торговцев,

Воров в доме,

Возвращающейся служанки,

Ярости народа».

– Старым шлюхам и мнению судей доверять нельзя, это уж точно, – согласился Атто с улыбкой.

Наконец, в четвертом углублении был последний ряд мудрых сентенций.

«ТРИ ВИДА ЛЮДЕЙ СТОИТ НЕНАВИДЕТЬ:

Высокомерного бедняка,

Жадного богача,

Сумасшедшего старика.

СЛЕДУЕТ ИЗБЕГАТЬ ТРЕХ ВИДОВ ЛЮДЕЙ:

Певцов,

Стариков,

Влюбленных.

ТРИ ВЕЩИ ОСКВЕРНЯЮТ ДОМ:

Куры,

Собаки,

Женщины.

ТРИ ВЕЩИ ДЕЛАЮТ МУЖЧИНУ УМНЫМ:

Любовная связь,

Проблема,

Спор.

ТРИ ВЕЩИ ДОСТОЙНЫ ЖЕЛАНИЯ:

Здоровье,

Хорошая репутация,

Богатство.

ТРИ ВЕЩИ ЯВЛЯЮТСЯ СОВЕРШЕННО ОПРЕДЕЛЕННЫМИ:

Подозрение, если оно возникло, не исчезнет больше;