Игнасио Гарсиа-Валиньо - Две смерти Сократа

— Зато теперь ты свободен от наваждения.

— Вино обостряет ум и память. Хочешь секрет, приятель: я помог отцу обвинить Сократа.

Продик помолчал, обдумывая сказанное Антемионом.

— Значит, ты успел помириться с отцом. Молодой человек задрожал. Он стал доказывать, что согласился на это, чтобы осуществить правосудие и спасти свою честь. Отомстить старому врагу. Вновь обрести семью. Отдать старые долги, прежде чем сойти в царство Аида.

Антемион дрожащей рукой поднял кубок. Молодой человек почти забыл о собеседнике, погрузившись в пучину застарелой боли. В его глазах, смотревших сквозь «конченные стены таверны, мимо помойки и грязного пустыря, в какую-то несуществующую даль, вспыхивали огоньки неутоленной ярости. Продик знал, что означает этот взгляд.

— Кто убил твоего отца?

Этот вопрос моментально вывел Антемиона из хмельного оцепенения:

— Если бы я знал, кто убийца, он давно был бы мертв.

— Мы говорили о Платоне.

— Платон сильный человек, настоящий фанатик, но не убийца.

— Откуда ты знаешь?

— Платон из тех, кто управляется с пером лучше, чем с ножом. Сейчас он заперся у себя в Мегаре, чтобы записать великие мысли своего учителя, по памяти.

— Он мог нанять убийцу.

— Едва ли. Ты знаешь, сколько восторженных юнцов окружало Сократа? Я сам был таким, а Платон таким и остался. Тот, кто живет идеями, не думает о мести. Он не способен к активным действиям.

— Возможно, ты и прав, — признал Продик.

— Хочешь знать, что я думаю?

— Разумеется, я за этим и пришел.

Антемион огляделся по сторонам, чтобы удостовериться, что их никто не подслушивает, и понизил голос.

Я думаю, его убили заговорщики, которые хотели спасти Сократа?

Он узнал их имена?

Это мне как раз неизвестно. Мне отец ничего не говорил, хотел сначала все выяснить и донести судьям.

Антемион глубоко вздохнул и закатил глаза. Выглядел он ужасно. Молодой человек протрезвел, но казался совсем больным. Взяв себя в руки, он продолжал:

— Ходят слухи, что друзья Сократа пытались его освободить. Это правда, я точно знаю. Он отказался, хотел принести себя в жертву. Чтобы весь город терзался муками совести: а что если мы казнили невиновного? Что если он был прав? Сократ хотел остаться в истории героем, достойно принявшим несправедливое наказание.

— Он был помешан на идее бессмертия, — подтвердил софист.

— Мы с отцом сразу же заподозрили неладное, но решили: пусть бежит. Пусть все знают, что он виновен. Да мы бы сами устроили этот побег, если бы друзья Сократа нас попросили. — Антемион усмехнулся. — Но Сократ оказался умнее и предпочел остаться в тюрьме. Впрочем, эта история и так всем известна, куда интереснее то, что было дальше. Всю правду знал только мой отец, но он уже никому ничего не расскажет. Я думаю, у заговорщиков был еще один план, безупречный, такой, который и сам Сократ принял бы, но мой отец его раскрыл. Вот только что это был за план? Понятия не имею. Сократ ни за что не согласился бы прослыть преступником.

— Он стал бы отрицать свою вину даже после побега?

— Вот именно. С трудом верится, не правда ли? Только не спрашивай меня, как это возможно: быть преступником, бежавшим от правосудия, и в то же время ни в чем не повинным человеком. Но заговорщики что-то придумали. Отец узнал, что они собирались перевезти философа в Мегару, но в последний момент что-то сорвалось. Удайся их план, и Сократ, и Анит остались бы живых. Мой отец нашел неоспоримое доказательство. Он начать новое расследование, чтобы вывести заговорщиков на чистую воду. Такое доказательство, которое убедило бы Ареопаг. Отец держал его в руках, а потом оно каким-то непостижимым образом исчезло. Или было похищено. Но оно все еще здесь, в Афинах, я знаю. В «Милезии» или где-нибудь поблизости от нее.

— Ты уверен? — насторожился софист.

— В последние дни отец туда зачастил, хотел найти свое доказательство. А нашел смерть.

— Это человек или предмет?

— Понятия не имею.

— Тогда Анита убили, — заключил Продик, — чтобы спасти заговорщиков и защитить доброе имя Сократа.

— Должно быть, так оно и вышло. Убийца знал, что отец охотится за уликой.

— И следы ведут в «Милезию», — задумчиво покачал головой Продик.

— Теперь ты понял, кого я подозреваю? Приметы: близкий друг Сократа, но не ученик, отважный, умный, влиятельный, способный придумать хитроумный план, имеет отношение к «Милезии».

— Аспазия из Милета, — прошептал софист. Дрожащая рука не удержала кубок. Софист наклонился, чтобы поднять его, и его искаженное страхом лицо отразилось в багряной винной лужице.

ГЛАВА XXVI

Вгустом и тяжелом хмельном тумане колебалось пламя свечей, мелькали неясные тени, извивались гибкие, бесстыдные, дразнящие обнаженные женские тела, плавали сладкие ароматы, звучали голоса и звонкий смех. Развалившись на широких ложах или прямо на полу, мужчины жадно следили за стройной танцовщицей, которая извивалась и кружилась в неверном свете факелов на фоне тяжелого занавеса, звеня браслетами и встряхивая роскошными волосами.

Услужливые, ласковые, соблазнительные женщины разливали гостям вино. Гетеры, нежные и послушные, словно комнатные собачки, разводили мужчин по комнатам; всюду витал дух сладостного разврата: в таинственных складках занавесей, в причудливых танцах и манящих звуках кифары, в шепоте и смешках, в опасной близости чужого тела, в потной коже, в плоти, трепетавшей в томительном и радостном предчувствии. В каждом взгляде, в каждом движении босой ножки или крутого бедра, в каждом прикосновении, улыбке, смешке таилось обещание невиданных наслаждений, удовольствия на грани безумия и гибели.

В «Милезии» стиралась граница реальности и сна. Игра света и тени, колебание свечей, отраженное в бесчисленных зеркалах, таинственный лунный блеск мозаичных стен, хмельное и сладкое вино, чарующие ароматы помогали гостю погрузиться в обманчивый, фантастический мир. Дом свиданий манил тех, кому хотелось осязать мечты.

Лежа на чудесном мягком ложе и наслаждаясь превосходным массажем, который ему делала Необула, Продик рассматривал гобелен на стене: привязанный к мачте Одиссей внимал пению обольстительных и хищных крылатых сирен. Мореплаватель всеми силами старался порвать путы и броситься в черные волны Понта навстречу дивному пению.

Вдыхая терпкий запах кипрских благовоний, которые гетера втирала в его спину, Продик думал, не из рода ли морских сирен сама Необула. В ее руках софист был совершенно беспомощен, словно рыба на разделочном столе. Ловкие, ласковые пальцы разминали старческие мышцы, и напряжение постепенно уступало место мучительному наслаждению.

В уютные покои почти не долетал шум разудалого празднества, которое продолжалось в главном зале. Продик позабыл обо всем на свете, отдавшись невиданному блаженству. Когда гетера принималась массировать плечи и шею софиста, он видел ее ноги, стройные, сильные и совершенно гладкие. Чтобы коснуться их, довольно было протянуть руку, но софисту совсем не хотелось двигаться. Годы брали свое: Продик все чаще предпочитал другим видам наслаждения абсолютный покой.

Быть софистом и послом, наверное, очень интересно, — промурлыкала Необула. — Ты познал немало прекрасных женщин и написал много замечательных книг.

Гетера повязала каштановые волосы лиловым платком. Любимыми цветами гетеры были фиолетовый, синий и красный: вот и сегодня она выбрала лиловый дорийский пеплум и накидку цвета моря на закате.

— Совсем немного поистине красивых женщин и кучу плохих книг.

— Софиста у меня еще никогда не было. Вас очень мало, и вкусы у вас странные. Впрочем, я люблю всякие извращения.

И она принялась разминать Продику плечи ребрами ладоней. Софисту казалось, что к его телу возвращается юношеская гибкость.

— Ты ничего не потеряла, — произнес он ровным голосом.

— Вы, мудрецы, не верите в настоящую страсть. — Она скорчила забавную гримасу.

— Разве в этом мире есть хоть что-нибудь опаснее страсти? Из-за нее разгораются войны, рождаются и умирают люди.

— Кажется, я знаю твое слабое место, — усмехнулась Необула. — Ты слишком полагаешься на здравый смысл. Стараешься держать голову в холоде.

— К несчастью, это не всегда удается.

Необула кивком головы указала на гобелен с Одиссеем и сиренами. Продик покосился на связанного мореплавателя.

— Вот пример истинной мудрости, — заметила гетера. — Он выжил, потому что не доверял собственной холодной голове и знал всю силу страсти. Потому и велел себя связать. Отказался от свободы выбора.

Продик не мог скрыть восхищения. Слова, достойные самой Аспазии!

Непринужденно беседуя, гетера и софист старались нащупать слабые стороны друг друга и прикинуть, откуда ждать нападения.