Господин следователь. Книга пятая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Случайное убийство в театре, на съемках — вполне возможно. Если не изменяет память, так погиб сын Брюса Ли. И Алек Болдуин не так давно стал невольным убийцей, выстрелив в сторону женщины-оператора.

Степан Лукич рассказал, что некогда он был вполне респектабельным чиновником, служил в МПС, дослужился до чина коллежского асессора, а что касается актерства — поигрывал себе в домашних театрах. Кому от этого плохо? Ну, а потом, когда ему было уже под сорок, словно что-то прорвало и он решил уйти со службы и посвятить себя профессиональной сцене. Отказался от собственной фамилии, взял себе звучный псевдоним. Арбенин — это откуда? Из Лермонтова[1]? Десять лет странствовал по провинциальным театрам, подобно героям тех же пьес Островского — Счастливцева и Несчастливцева, терпел насмешки. А десять лет назад решил вдруг создать свой собственный театр. Понятно, что даже арендовать, не говоря уже о том, чтобы построить собственное здание, собрать труппу, речи не шло, но отчего бы не попробовать себя в качестве импресарио? Собрать горстку таких же как он — талантливых и неприкаянных, купить лошадей, кареты, да и не поискать ли счастья в провинции? Реквизит и бутафория должны быть минимальными. Если брать современные пьесы, можно не тратиться на сценические костюмы. А грим, да все прочее — зачем они вообще нужны?

Есть же художники, именуемые передвижниками, которые возят по империи свои картины, устраивают выставки, да еще и деньги зарабатывают. Чем плохо? Вроде бы, в сорок восемь лет сложно что-то начинать, но он не испугался, и все получилось. За сезон — с ноября по март, каждому из актеров удается заработать по тысяче, а то и по две тысячи рублей. Не каждый из столичных артистов сумеет заработать столько за год.

Разумеется, состав труппы меняется. Девицы замуж выходят, кому-то дают место в императорском театре. Но не беда. На роли всегда имеются желающие. И выступать людям хочется, и денег подзаработать.

Выбор маршрута оказался интересен. Труппа выезжала из Петербурга в ноябре, добиралась до Тихвина, потом шла очередь Олонца, из него в Каргополь. И так далее, по дуге. Из Вельска поворачивали на Кадников, потом село Кубенское, а из него уже до Череповца.

Я прикинул, что бродячий театр посещал не меньше десяти городков и сел. Нет, что-то не сходилось. С десяти городов по тысяче-две не заработаешь.

— Степан Леонидович, а как вы умудряетесь деньги зарабатывать? — не утерпел я. — Если всего одно представление даете, так расходы всю прибыль съедят. За гостиницу платить, лошадей кормить, то-сё.

— Еще добавьте, что за аренду залы в Дворянском собрании не меньше двадцати рублей берут, — усмехнулся Чижаков.

Вот оно как. А я думал, что дворянство предоставляет зал из любви к искусству.

— И как, с одним-единственным представлением?

— Так отчего же единственным? — невинно посмотрел на меня импресарио. — Это мы на первой афише пишем — мол, только одно представление, цена билетов по пять рублей. А завтра будет висеть — мол, по многочисленным просьбам, даем еще два-три представления, а цена уже будет меньше. Рубля два, а то и рубль. В первый день идут те, у кого денег много, да из соображений престижа. А в остальные дни все прочие.

Хитро, однако. Впрочем, ничего нового. В моем мире тоже пишут про какую-нибудь звезду — уход со сцены, потом торжественное возвращение. Единственный тур, а может — еще один, самый-самый последний. Маркетинг. Еще раз убеждаюсь, что все хитрости и трюки для привлечения денег уже выдуманы давно. Кроме, разумеется, телефонных мошенников. Но думаю, нечто похожее есть и сейчас, просто, без технических наворотов.

— Степан Леонидович, как так вышло, что вместо бутафорского пистолета на сцене оказалось боевое оружие?

— Случайно, — вздохнул Чижаков. Снова посмотрев на меня, сказал: — Вы же меня до сих пор не спросили — чей это револьвер?

Я только плечами пожал. До этого вопроса я бы дошел. Но, раз свидетель спрашивает, извольте. Задам я такой вопрос.

— Итак, кому принадлежал револьвер системы «Смит-Вессон»?

— Револьвер принадлежал… принадлежит? В общем, револьвер принадлежит мне. Я его приобрел в восьмидесятом году у пьяного ротмистра. Непорядок, разумеется, но почему бы не купить, коли за него три рубля просят? В оружейной лавке такой револьвер стоит дороже, да и не купить. Покупка оружия — преступление?

Я махнул рукой. По законам империи — это не преступление. А выяснять — продал ли ротмистр личный ствол или казенный, не мое дело, хотя в голове не укладывалось — как офицер может продать свой револьвер? Как бы, допустим, мой отец продал табельное оружие?

— А вам он зачем? Для самообороны?

— И это тоже, — кивнул Чижаков. — Но более всего — для самоуспокоения. Я же, бывает, к концу гастролей десять тысяч везу, а то и больше. Мы же всю выручку в общий, так сказать, котел складываем. И за расходы я сам плачу — за гостиницу, за трактиры и прочее. Четыре месяца в дороге тяжеловато. И отдохнуть нужно, и выспаться, в бане помыться, постираться. И женщинам новое платье купить, вместо старого. Да и мужчинам нужны обновки. Но обо всех покупках и тратах сообща решаем.

— Да у вас настоящая коммуна! — не удержался я.

Думал, что импресарио не поймет, но он все понял.

— Именно так, коммуна! А как иначе? К этому привычка нужна, но так удобнее. Нет, разумеется, что-то по мелочи я выдаю, чтобы можно было какую-нибудь ерунду купить. Я, после каждого спектакля отчет даю — сколько потрачено, сколько выручили. А уже потом все оставшееся делим, когда в столицу возвращаемся. Сразу скажу, что мне полагается сорок процентов от общей суммы, но это никто не оспаривает. Все-таки — это моя идея, я и с помещением вопросы решаю, и с прочим. Так что, деньги большие, а с револьвером спокойнее. Правда, инцидентов каких-то — тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, у нас не было, но лучше заранее быть готовым, а не после того, как петух жареный задницу клюнет. Раньше возил с собой старый кремневый, но он очень уж неудобный. А револьвер — красота! У меня для него и кабура есть.

Любопытненько. Он же говорил, что из чиновников, а слово кобура произносит, как кáбура. Это же социолект, принятый в армейской среде. Да и то, не во всей. Мой отец говорил правильно, с учетом норм русского языка, но кое-кто из его коллег именно так, через а. Еще приятель, ушедший после универа служить в полицию, тоже стал называть кобуру кáбурой. Но этот-то просто выделывался вначале, потом привык.

— А вы в армии служили? — полюбопытствовал я. — Кажется, по возрасту под всеобщую воинскую повинность попасть не могли.

— В 1855 году в ополчении был. Сами понимаете, добровольцем. Медалью «В память Крымской войны» на Владимирской ленте награжден. Вон, на такой же, как на вашем ордене, — кивнул импресарио на мой крестик.

— Ого! — восхитился я.

Все-таки, воспитание мне дали правильное и человек, ушедший воевать за свою страну, вызывал уважение. А у Чернавского, пусть и здешнего, на той войне дед погиб. Значит, это и мой дед.

— Да ну… — смутился Чижаков. — Незаслуженно я ее получил. Наша дружина даже до Крыма не дошла, в госпиталь с тифом слегла. Из ста человек тридцать богу душу отдали.

Об этом я только читал. Тиф и дизентерия в Крымскую войну косили русскую армию похлеще, нежели пули и снаряды англичан с французами. Великий русский поэт и писатель Алексей Толстой (троюродный брат Льва Николаевича), едва не погиб в инфекционном бараке. Если бы не супруга, отыскавшая мужа среди крови и нечистот, выходившая его, то не знали бы мы ни «Князя Серебряного», ни «Семью вурдалаков», ни песни «Колокольчики мои». Да и иное осталось бы неизвестным. Но Алексею Константиновичу повезло. А как быть с сотнями, а то и тысячами простых солдат?

— Ну, здесь вашей вины нет, — покачал я головой. — Вас можно уважать уже за то, что вы на войну пошли. А уж что там дальше — все в руках божьих.

Вот теперь можно вернуться к главному вопросу. И я спросил:

— Неужели вы использовали на сцене настоящий револьвер? Если вы были в ополчении, каким-то навыкам вас научили…