Эллис Питерс - Ученик еретика

— Ого-го! — сказал Эдмер-старший, выпрямляясь и едва не роняя с колен книгу. — Да ты, старина, вновь собрался в путь!

— На сей раз не дальше Аттингема, — ответил Кадфаэль.

— А как поживает тот молодой нечестивец-монах, с которым ты путешествовал весной? — И тут же он через гряды обратился к племяннику: — Положи мотыгу, Эдди, и угости брата Кадфаэля элем. Принеси кувшин и прочее.

Эдмер-младший вскочил и весело зашагал в дом, проворный и длинноногий. Кадфаэль присел на скамью рядом со стариком священником, всколыхнув вокруг себя волны тимьянового аромата.

— Хэлвин вернулся к своим перьям и кистям — и работает весьма успешно. Путешествие принесло ему пользу: он воспрял духом. И ходит он уже не так плохо: заметно постепенное улучшение. Как ты тут поживаешь? Я слышал, что твой племянник, вот этот самый молодой человек, недавно стал священником.

— Да, месяц назад, сейчас он ждет, что предложит ему епископ.

Кадфаэль поглядел, как юный Эдмер стремительными шагами подошел к ним, неся на деревянном подносе кувшин с элем и стаканы, с какой ловкостью он обслужил и дядюшку, и гостя, и подумал, что трудно не запомнить этого молодого священника: высокий, прекрасно сложенный, он обладал завидной внешностью, но, к счастью, не осознавал своих преимуществ. Молодой Эдмер, поставив на стол кувшин и стаканы, устроился в ногах у стариков. Упоминание о благосклонности епископа он встретил с почтительностью, но без подобострастия. Счастливец, перед которым открываются все двери и дороги ложатся прямые, как стрела. Но как знать, раздумывал Кадфаэль, станут ли счастливей люди, с которыми сведет его судьба?

— Хорошо мне тут с вами сидеть за чаркой эля, но боюсь, я не вправе терять время, — с сожалением сказал Кадфаэль. — Ведь я пришел сюда по делу. Мне нужно поговорить с твоим племянником и поскорей возвращаться назад.

— Со мной? — удивился молодой человек.

— Ты навещал отца Бонифация в день празднества перенесения мощей Святой Уинифред, верно? И пробыл в аббатстве с половины кануна и вплоть до вечера праздничного дня, отслужив за отца Бонифация повечерие?

— Да, мы с отцом Бонифацием еще недавно служили вместе дьяконами, — уточнил молодой Эдмер и, протянув длинную руку, не приподнимаясь с земли, подлил в стаканы эль, — А что случилось? Я, наверное, что-нибудь потерял, когда разоблачался? Надо бы зайти в аббатство, прежде чем уезжать отсюда.

— Ты заменял его весь день от утренней мессы вплоть до повечерия? Приходил ли к вам кто-нибудь за советом или с исповедью?

Темно-карие глаза Эдмера-младшего смотрели на Кадфаэля открыто и серьезно. Кадфаэль прочел, предугадал ответ, прежде чем услышал:

— Да. Один человек приходил.

О полном успехе говорить было рано, поэтому Кадфаэль спросил с осторожностью:

— Что за человек? Какого примерно возраста?

— Лет пятидесяти, с поредевшими седоватыми волосами. Немного сутулый, морщинистый. Он был очень подавлен я озабочен, когда пришел ко мне. Нет, не ремесленник. Судя по рукам, скорее, мелкий торговец или чей-нибудь слуга.

«Еще теплее», — подумал Кадфаэль и продолжал расспрашивать:

— Ты хорошо его рассмотрел?

— Это было не в церкви, он пришел ко мне в дормиторий над галереей. Спрашивал он отца Бонифация, но вместо него оказался я. Мы столкнулись лицом к лицу.

— Итак, он не был тебе знаком?

— Нет, я мало кого знаю в Шрусбери. Я был там впервые.

Ясно было, что юный Эдмер не присутствовал утром на капитуле, иначе бы он узнал Олдвина. Кадфаэль даже не стал уточнять. Молодой человек осознавал свои скромные права и не пытался выйти за их рамки.

— Ты выслушал исповедь и отпустил грехи?

— Да. И тем помог ему. Разумеется, ты понимаешь, что о содержании этой исповеди я ничего не могу сказать.

— А я и не спрашиваю. Мне нужно только убедиться, что это тот самый человек и что душа его очистилась через покаяние. Ибо, видишь ли, — продолжал Кадфаэль, уважительно воспринявший серьезность юного Эдмера, — если только здесь нет ошибки, этот самый человек уже мертв. И приходской священник, пекущийся о заблудших душах, хочет утвердиться, что он вправе приступать к похоронам в соответствии с ритуалами и правилами церкви. Вот почему он обошел всех приходских священников в городе.

— Как! Тот человек умер? — переспросил потрясенный Эдмер-младший, — Он выглядел довольно крепким для своих лет… Как такое могло случиться? И потом — он ушел от меня такой радостный… Почему он вдруг умер? Не понимаю…

— Ты, наверное, слышал, что на следующее утро после праздника в реке нашли мертвеца? Не утопленника, но убитого ножом в спину. Шериф ведет следствие.

— Так это его убили! — воскликнул потрясенный молодой человек.

— Да, и необходимо заверить, что он был на исповеди незадолго до смерти. Однако я не вполне еще убежден, что именно он был у тебя.

— Я не знал его имени, — поколебавшись, сказал молодой человек.

— Но ты бы узнал его в лицо, — коротко заметил дядюшка. Дальнейших слов не требовалось: Эдмер-младший, оперевшись ладонью о землю, вскочил на ноги и наскоро отряхнул полы рясы.

— Я иду с тобой, — обратился он к Кадфаэлю. — Искренне надеюсь, что смогу свидетельствовать о покойном.

Над телом Олдвина, прилично уложенным на козлах в ожидании похорон, собрались четыре человека: Жерар, отец Элия, Кадфаэль и молодой Эдмер. В тесном сарае, чисто выметенном и украшенном зелеными ветками, не нашлось места для других. Но и этих четырех было достаточно

По дороге в Шрусбери Эдмер и Кадфаэль почти не разговаривали. Эдмер, стремившийся сохранить тайну исповеди, не желал даже упоминать о ней, поскольку не был уверен, что покойный и приходивший исповедоваться верующий — одно и то же лицо. К тому же это был первый человек, который ему исповедовался — смиренно и благоговейно.

Они сразу же направились к отцу Элии, чтобы вместе с ним идти в дом Жерара: если освидетельствование окажется действенным, суровый духовник со спокойной совестью может приступать к похоронам. Старик с охотой заторопился к покойному. Встав в изголовье гроба, как ему и полагалось, старческой рукой, дрожавшей от волнения и напоминавшей птичью лапку, он отвернул край савана и открыл лицо усопшего. В изножье стоял Эдмер, молодой священник, и глядел на старика — ветхого, но стойкого и изведавшего, как непросто исцелять человеческие души.

Эдмер молча смотрел в лицо покойного, которое, по мнению Кадфаэля, лишилось присущего ему при жизни выражения испуга и подозрительности. Мышцы щек и челюсти расслабились, отчего исчезла унылая гримаса и лицо стало казаться безмятежным, почти юным. Эдмер, смотревший на покойного с изумлением и жалостью, выдохнул:

— Да, это он.

— Ты уверен? — спросил Кадфаэль.

— Да.

— Он пришел к тебе на исповедь и получил отпущение грехов? Хвала Господу! — Отец Элия закрыл лицо покойному. — Теперь можно отбросить все колебания. Перед самой смертью он облегчил свою душу. Сказал ли он все, как должно?

— Да, мы оба произнесли все, что требовалось, — заверил старика Эдмер. — Пришел он ко мне в большой тревоге, но уходил утешенным. Не было нужды в епитимье. Человек этот, как мне показалось, из числа тех, кто слишком усердно кается: иные предъявляют к себе слишком большие требования. И потому, думаю, надо относиться снисходительно к их мелким прегрешениям.

Отец Элия бросил на Эдмера неодобрительный взгляд, но промолчал: юности, как известно, свойственна нетребовательность, граничащая с легкомыслием. Эдмер, однако, совершенно искренне ничего не заметил. Подняв на старика свои честные темно-карие глаза, он продолжал:

— Как я рад, святой отец, что брат Кадфаэль успел прийти ко мне! И еще больше рад тому, что оказался на месте, когда этот человек пришел ко мне со своей тяготой. Бог свидетель, какой я дурной священник! Ведь я был раздосадован, что этот человек, спотыкаясь на лестнице, поднялся ко мне. Я едва не сказал ему, чтобы он пришел в другое время, — и все потому, что боялся опоздать к вечерне, но, по счастью, взглянул ему в лицо…

Эдмер сказал это так просто, что поначалу Кадфаэль не придал особого значения его словам. Жерар уже вышел во двор, и Кадфаэль повернулся, чтобы выйти вслед за ним. Солнце было подернуто облаками, и сумерки казались жемчужными. Прозрение явилось столь внезапно, что он даже споткнулся о порог. Оглянувшись, он уставился на молодого священника.

— К вечерне? Ты боялся опоздать к вечерне?!

— Ну да, — беззаботно подтвердил Эдмер. — Я уже почти взялся за дверную ручку, чтобы спуститься вниз по лестнице, когда он пришел. Вечерняя служба была уже на середине в то время, как исповедь закончилась и исповедник ушел от меня, утешенный.

— Боже милостивый! — с благоговением произнес Кадфаэль. — А я даже спросить не догадался, когда это было! В самый день праздника, говоришь? Не накануне?