Том Харпер - Мозаика теней

— Можешь описать этого монаха? — наконец спросил я.

— К сожалению, нет. У него на голове был капюшон, скрывающий лицо. Я видел разве что его костлявый морщинистый подбородок.

— А не говорил ли монах о том, как именно он собирается осуществить это злодеяние?

— Он сказал, что верные ему люди есть в ближайшем окружении императора. Единственное, в чем он в данный момент испытывает потребность, так это в золоте.

— И ты дал ему золото?

Доменико страдальчески поморщился.

— Конечно же нет, Деметрий! Я питаю к вашему народу самые теплые чувства. Ведь это мои земляки, а не твои сговорились воспрепятствовать моему честному предприятию. Ты можешь не сомневаться в моей лояльности. Я не только отказал ему, но и пригрозил сдать его охране, если он не уберется отсюда.

— Говорил ли он что-нибудь еще?

— Он тут же удалился, — ответил Доменико, облизывая губы. — Возможно, мне стоило надавить на него и выпытать еще какие-нибудь детали, но я испугался. Как известно, у императора много ушей, даже в этом уголке его владений, и мне не хотелось бы, чтобы меня заподозрили в готовности к предательству.

Какое-то время я обдумывал услышанное. Вне всяких сомнений, информация была полезной (и давала мне основания замолвить эпарху словечко за этого торговца), но она никуда меня не вела. Цели монаха были известны мне и прежде, и я уже давно подозревал, что он имеет тайных агентов во дворце. Кроме этого — ничего нового.

— Это произошло недели три назад? — спросил я, подразумевая, что монаху пришлось где-то раздобывать деньги, чтобы нанять болгар и поехать с ними в лес.

Доменико решительно замотал головой.

— Конечно нет! Неужели ты думаешь, что я молчал бы целых три недели? Ведь речь идет не о каких-то пустяках, а о жизни императора! — Торговец нервно сглотнул. — Монах был здесь не далее как позавчера.

ιγ

Всю следующую неделю в городе росло напряжение, словно сами стены давили на нас. Каждый день толпы на улицах становились все гуще, и каждую ночь колоннады главных улиц переполнялись людьми, искавшими там приюта. Церкви не закрывались ни днем ни ночью, а ипподром превратился в огромную гостиницу под открытым небом. Цены росли, а запасы съестного таяли. Не жаловала город и погода. С севера подул пронзительный ветер — его называли русским по названию дикого племени, жившего в той стороне, — и даже самые богатые горожане прятали свои изысканные наряды под плащами. По ночам улицы озарялись трепетными огоньками свечей священников и монахов, которые без устали трудились, чтобы спасти бедных и бездомных от замерзания, и на каждом углу пахло дымом от костров. Никогда еще пекари не были так популярны.

Тем временем по городу бродили самые противоречивые слухи о приближении огромной армии варваров. Одни говорили, что эта армия будет сражаться на стороне императора с турками и сарацинами. Другие, настроенные пессимистически, утверждали, что пришедшие с запада варвары продолжат дело норманна Боэмунда,[22] который захватывал наши земли и предавал мечу наши города. Они недоумевали, почему император Алексей не выдвигает против варваров своего войска, ведь улицы города были переполнены пехотой и кавалерией. Может быть, император поддался панике или, того хуже, предал свой народ? Иначе чем еще можно объяснить то, что он перестал появляться на людях и не пытается разъяснить обстановку?

Знакомые, прознавшие о том, что я бываю во дворце, искали ответа на эти вопросы у меня, однако мне было известно не больше, чем им. Крисафий пропустил мимо ушей мое сообщение о том, что покушение на императора может повториться, и с тех пор я его не видел. Не видел я и Сигурда: он, по словам Элрика, постоянно находился на городских укреплениях и вот уже трое суток не ночевал в казарме. Элрик по-прежнему охранял Фому, я же, будучи предоставлен самому себе, проводил все дни, задавая неприятные вопросы благородным господам, которые чувствовали себя при этом очень неуютно. Я ни на миг не забывал, что лесное имение принадлежит супруге севастократора, но, осторожно расспросив его слуг, ничего не добился: ни один из них и слухом не слыхивал о том, чтобы их хозяин вел переговоры с чужеземным монахом. Мне оставалось только признать — по крайней мере, пока я не добуду твердых доказательств, — что монах мог воспользоваться заброшенным имением и без ведома его хозяев.

Анна появлялась у меня дома через день. Она осматривала раны Фомы и меняла ему повязки. Если что-то и радовало меня в эти тревожные дни, так это ее визиты. На третий раз я предложил ей отобедать с нами.

— Моралист Кекавмен рекомендует нам быть осторожнее, обедая с друзьями, чтобы нас не заподозрили в составлении заговора и предательстве, — сказала она с улыбкой, пряча свободные концы повязки.

— Этот старый мизантроп помимо прочего говорит, что гость может высмеять моих слуг и соблазнить моих дочерей. Но, как видишь, слуг у меня нет, а дочерей я мог бы смело оставить на твое попечение. Не знаю, правда, понравится ли тебе их стряпня.

Анна убрала упавшую на лицо прядку волос.

— Ладно. Как насчет завтрашнего вечера?

Я надеялся, что она придет уже этим вечером, когда воскресное ослабление строгости поста позволит приготовить для нее какое-нибудь особенное блюдо. Но мне пришлось подавить разочарование и согласиться. Итак, в холодный понедельник накануне праздника Рождества Христова мы собрались за столом: Анна, Фома, Элрик, мои дочери и, естественно, я.

— Вы прекрасно справляетесь, несмотря на церковные ограничения, — похвалила Анна моих дочек, наливая себе в тарелку еще одну порцию горячей овощной похлебки. — Ох и толстые же будут у вас мужья!

Я потер рукой висок. Со стороны Анны было очень неосторожно заговорить об этом. Елена тут же безжалостно начала развивать любимую тему:

— Никаких мужей не будет, если папа не раскачается. Сколько раз к нам заходила тетка торговца пряностями, так он до сих пор не встретился с ней! Видно, он хочет, чтобы я заботилась о нем до самой смерти, пока сама не стану сморщенной старухой. И уж тогда мне точно не найти счастья с другим мужчиной.

— На твоем месте я перестала бы готовить так вкусно, — посоветовала Зоя. — Я бы варила ему какую-нибудь гороховую бурду да еще плевала бы в кастрюлю!

Я заметил, что Элрик и Фома пристально уставились в тарелки и стали есть маленькими порциями, как будто пытаясь что-то найти в еде.

— Когда я заработаю достаточно денег на приданое, чтобы ты могла выбрать достойного человека, то сразу с ним встречусь, — пообещал я. — Не захочешь же ты тратить свою жизнь на какого-нибудь жалкого бедолагу, от которого разит чесноком!

— Да ты не захотел бы, чтобы я тратила свою жизнь даже на принца из дворца, чьи владения простираются от Аркадии[23] до Трапезунда! — Лицо Елены запылало от негодования. — И кстати, как я узнаю, достойный это человек или нет, если мне приходится общаться только с рыночными торговками?

— Муж — это еще не все, — осторожно сказала Анна. — Вот я, например, прекрасно живу без мужа.

— Но ты сама это выбрала! У тебя нет отца, который скорее увидел бы свою дочь замужем в подземном царстве, чем в этой жизни. Наверное, папа считает меня Персефоной![24] К тому же тебе дает силы твое благородное призвание, я же только и умею, что готовить овощи.

— И делаешь это замечательно, — заметил Элрик.

Я повернулся к Анне, стараясь сменить тему разговора.

— Кстати, о призвании. Я должен поблагодарить тебя за исцеление Фомы. Это настоящее чудо. Когда я подобрал этого истекавшего кровью мальчишку, мне казалось, что он не доживет и до вечера.

Анна, кожа которой при свете свечей отливала золотом, улыбнулась.

— Жизнью и смертью распоряжается только Бог. Единственное, что я сделала, так это остановила кровотечение и очистила рану от грязи. Очень хорошо, что ты так быстро доставил мальчика ко мне. А потом взял к себе домой. В тюремной атмосфере немногие выживают.

Я смущенно пожал плечами.

— Я руководствовался эгоистическими соображениями. Фома нужен мне для работы. Впрочем… я рад, что помог ему. Мальчик нуждается в заботе.

— Ха! — воскликнула Елена.

Она сложила руки на груди и устремила испепеляющий взгляд на свою пустую тарелку. Я нахмурился.

— Ты не согласна? Да-а, глядя на тебя, начинаешь понимать, что решение запереть его в твоей компании трудно назвать актом милосердия.

— Ха! Его счастье, что в этом доме есть я! Ему нужно не только внимание, но и понимание. Ты же совсем не думаешь о его чувствах, о том, что творится у него в душе, пока он сидит здесь, как овца в загоне. Ты слишком редко бываешь дома, чтобы замечать подобные вещи.

— А ты, значит, печешься о нем, словно добрая самаритянка?