Сергей Лавров - Мултанское жертвоприношение

В хате жила одинокая вотячка Анна, курносая, низенькая и крепкая, косматая, что твоя медведица. Полаявшись с сотским, она впустила-таки постояльцев, поставила на стол горшок пустого толокна, едва-едва приправленного маслом, да миску прелой квашеной капусты, кинула деревянные ложки. Друзья с грехом пополам поужинали, при этом Шевырев с Кричевским давились, а монах, привычный к постной кухне монастыря, прочел себе и друзьям короткую молитву, и захлебал с удовольствием.

— Обрати внимание на ложку, — сказал он сыщику. — Вот первейшая символика языческая — медведь в жертвенной позе.

Полковник пригляделся: почернелый деревянный черенок старой ложки и впрямь представлял собою на конце морду медведя, зажатую между лап. Сделано было весьма искусно. Такие же изображения были и на большой деревянной ендове, висевшей на стене, и на плошках, и даже на застежках на платье хозяйки.

— Это муж ее покойный вырезал, — пояснил монах, задав вопрос хозяйке.

— Отчего в такой глуши, где нет крещения, у нее имя русское? — поинтересовался Кричевский.

— Анна — вовсе не христианское имя, а одно из древнейших языческих, — возразил брат Пимен. — Слышишь анаграмму посередине? Может быть, это было некогда не имя собственное, а просто слово, означающее женщину.

Языческая Ева собрала со стола остатки еды, добавила еще из чугунка в некое подобие корытца все с теми же медведями вместо ручек, и понесла на задний двор. «Видно, скотине домашней», — подумал Кричевский, наблюдая за нею. Воротясь, она молча притащила из сеней и швырнула на лавки три мешка, набитых травою, добавила к ним еще по маленькому пахучему мешочку и показала ладонью «Спите!», после чего вышла по хозяйству. Двигалась она быстро, споро, шумно.

— Боже мой! — застонал журналист. — Я хочу назад, в Люгу! Люга — центр цивилизации! Хочу на кровать, на перину бабки Марьи, дай Бог здоровьечка этой уважаемой женщине! В баньку хочу!

Он подошел, поковырял в импровизированной постели, пытаясь устроить ее поудобнее, взбить попышнее травяной мешок. Понюхал маленький мешочек, сморщился, чихнул, отбросил в сторону.

— Что за гадость! Здесь хоть вшей нет или еще какой нечисти? Юлия меня полгода к себе не подпустит!

— Вотяки — народ чистоплотный, — с укоризной сказал брат Пимен. — А та травка, которую ты только что выбросил, как раз предназначена для отпугивания гнуса и всяких насекомых. Это нам, между прочим, знак уважения.

Шевырев удивился, поспешно поднял мешочек и вернул его на прежне место. Выйдя по нужде на задний двор, он вскоре вернулся с заговорщицким видом и поманил обоих приятелей рукой.

Позади избы, почти что в огороде, у забора из заостренных кольев, лежала на специальных козлах большая медвежья голова, обращенная оскалом и пустыми глазницами к близкому лесу, черной стеной в полнеба стоявшему шагах в пяти от околицы. В глазницах вместо стеклянных глаз вставлены были оловянные солдатские пуговицы с орлами. Перед головой на чурбачке пристроено было то самое корытце с подношениями, которые, как ошибочно предположил Кричевский, предназначались домашней птице или свинье.

— Должно, у хозяйки украли что-нибудь, — пояснил монах. — На такой случай хранится в деревне вотяцкой обязательно медвежья голова. Голова и выставленное угощение должны приманить из лесу заступника-медведя, который найдет вора и распорет ему живот.

— Добрая женщина! — закатил глаза под очки Петька. — Я хочу в дом! Хвала Господу, я у нее ничего не брал! Вот только, боюсь, медведь об этом ничего не знает! Еще спутает меня в потемках с вором!

— А голова-то свежая! — сказал Кричевский, внимательно осмотрев чучело. — Выделка скверная, местная — но шерсть еще густа, и даже запах звериный сохранился! Я хочу завтра повстречаться с этим охотником!

— Мы же так далеко от этого Старого Мултана! — сказал репортер. — Какое отношение этот забытый край имеет к мултанской истории?

— Не так уж мы и далеко, — возразил брат Пимен. — Это по дорогам, вкруговую, долго выходит. А напрямик тут едва ли тридцать-сорок верст до железной дороги, на север. А там и до Мултана рукой подать. Полдня ходу для знающего человека.

— Это не для меня! — поднял обе ладони кверху Шевырев, будто защищаясь от предложенной пешей прогулки. — С меня хватило уже лесных прелестей! Я лучше снова на войну с янычарами пойду! Там, по крайней мере, всегда был буфет и веселое офицерское общество! А здесь одни колдуны да пиявки… Бр-р!

Когда улеглись, долго кряхтели и ворочались на узких лавках. Петька сверзился с непривычки на земляной пол, забранился и, забираясь обратно, сказал:

— Господин великий сыщик! Один черт, мы не спим! Прости, брат Пимен! Так расскажи нам хотя бы, ради чего мы терпим столь великие лишения, и долго ли нам их еще терпеть! Какая у тебя версия? Между прочим, хочу тебе напомнить, что суд два дня как идет в Старом Мултане, и ежели ты будешь так возиться, выводы твои могут утратить всякую актуальность! Что нового открыл ты за пять дней утомительных странствия наших? Боже! Эти пять дней — как пять лет! Хочу кофе и сигару! И шлепанцы!

— Это тайна следствия, — попытался отбояриться Кричевский, не любивший делиться непроверенными выводами.

— Согласись, мы имеем право знать! — возмутился Петька. — Пимен, чего молчишь?! Призови Господа в свидетели!

— Не словоблудь! — коротко, но с сердцем ответил монах.

— Хорошо, хорошо, расскажу, чтобы вы не разругались! — согласился полковник. — Только учтите — это еще рабочая версия.

Он присел на лавке, вытянув усталые ноги, уперев их в бревенчатую стену, за которой шумел неумолчно лес.

— Я почти уверен, что мултанские вотяки не замолили Конона Матюнина, — начал он. — Так что постановление Сената и ходатайство обер-прокурора Кони, на мой взгляд, верные, и делают честь нашей системе правосудия. Во-первых, язычники должны были скрыть тело, а не бросить его на тропе, хоть и на земле русской деревни. Во-вторых, я видел киреметище своими глазами. Это место очень укромное. В отличие от родового шалаша, расположенного рядом с сельской управой! В конце концов, невозможно себе представить, чтобы люди, хоть они и язычники, имели желание спокойно жить, любить, растить детей в доме, где свершают столь страшные обряды!

Во-вторых, полагаю также неправомерной версию о том, что Матюнина убили и изуродовали русские, чтобы на вотяков потом свалить. Зачем тогда на своей земле тело бросать? Две версты — и тело у вотяков окажется! Еще и на сосну его можно подвесить для пущей правдоподобности! В общем, на мой ум, все в этом деле настоящее, никаких притворств нет. Если бы были притворства — не было бы стольких очевидных неувязок, легко устранимых.

Порыв ветра загудел в трубе, что-то стукнуло в стену, точно живое. Близкий лес напоминал о себе. Кричевский поежился, проверил револьвер у изголовья на полу, и продолжил:

— По моей предварительной версии, это действительно жертвоприношение. Матюнина принесли в жертву кладоискатели, для открытия клада. Во-первых, эту мысль подал мне причетник Богоспасаев, когда рассказал, что сам убитый бродяжничал с заступом, и имел руки сбитые от долгого копания земли. Во-вторых, вся округа тут полна этими кладокопателями, и что-то находят ведь, раз монетки от поры до поры на базарах появляются. Вот отчего нищий Матюнин из села Нырты тащился в эдакую даль, за тридевять земель киселя хлебать. Счастья легкого искал. И проделывал он это, я полагаю, не один год кряду. Это можно будет легко проверить.

Сегодня я доподлинно узнал, что Матюнин ночь с третьего на четвертое мая ночевал в Кузнерке. Санников-старший припомнил, что у того, кто бумагу на фамилию Матюнина представлял, руки были перевязаны. А вот сын его, принимавший человека из Ныртов вечером четвертого мая, никаких повязок на руках не видел! Если добавить сюда этот злополучный азям с приметной синей заплатой, которую сын опять же не видел, то получается, что либо это был не Матюнин, либо руки у него вдруг выздоровели и азям он обменял! Кроме того, ночевал он третьего мая не один. С ним, со слов Санникова-отца, в доме ночевали еще двое бродяг, причем они разговаривали друг с другом. Утром Матюнин встал тихо и покинул дом, никем не замеченный. Двое других бродяг всполошились и тоже выбежали ни свет, ни заря. Возможно, они вместе искали клад, а когда найти его в очередной раз не удалось, родилась в их умах, воспаленных видениями сундуков с золотом, идея покропить эти сундуки кровушкой человеческой! А для этой цели нужен им был некто, обряды знающий. Кладоискатели — те же язычники, обрядам прямую силу придают, и неукоснительного соблюдения для удачи дела требуют.

— Жрец! — выкрикнул сидевший тихо, как мышь, Шевырев.

— Точно так, Петенька, — сказал Кричевский. — Жрец. Вот этого-то жреца я сейчас и ищу.