Макс Коллинз - Проклятые в раю

Наступила тишина, тишина, нарушаемая только доносившимся из соседнего холла чириканьем птиц в клетках и мягким, но неумолчным шумом прибоя.

Вперив в меня черные стекла своих очков Талия Мэсси сказала:

— Задавайте свои вопросы.

Я вздохнул, перевернул страницу.

— В течение нескольких часов, последовавших за изнасилованием, вы рассказали свою историю шесть раз и все время повторяли, что не смогли разглядеть номер автомобиля. Вы сказали это четырем разным полицейским, врачу и сестре.

Она пожала плечами.

— Затем, — продолжил я, — когда вы в седьмой раз излагали свои показания — в кабинете инспектора Макинтоша, — вы внезапно его вспомнили.

— Между прочим, — сказала она, вздернув подбородок, — я ошиблась на одну цифру.

— Номер машины Хораса Иды был 58-895, а вы сказали — 58-805. Почти точно. Однако ошибка на одну цифру делает ваши показания более правдоподобными. Но есть люди, которые говорят, что вы могли услышать этот номер в приемном покое больницы «Куинз».

— Неправда.

Я вздел брови.

— Радиофицированный полицейский автомобиль стоял как раз под окнами приемного покоя. Офицер полиции показал, что он слышал ориентировку на автомобиль под номером 58-895 как, возможно, связанный с нападением на вас, переданную трижды.

— Я ничего не слышала.

Я сел прямо.

— Вы ведь понимаете, что единственной причиной, по которой на самом деле разыскивалась эта машина, было небольшое дорожное столкновение и стычка, которые произошли в тот вечер несколько ранее и тоже были квалифицированы как нападение?

— Теперь я это знаю.

— Вы также сказали в ночь нападения, что, по-вашему, машина, в которую вас затащили, была старым «фордом», «доджем», а может быть, туристским «шевроле», с парусиновым верхом, старым истрепанным верхом, который при езде издавал хлопающий звук.

Она снова пожала плечами.

— Не помню, чтобы я это говорила. Знаю, что это всплыло на суде, но я этого не помню.

Выходит, память у нее все же не такая хорошая.

— Талия, машина Хораса Иды... на самом деле, это машина его сестры, насколько я помню... неважно, машина Иды — это «фаэтон» тысяча девятьсот двадцать девятого года выпуска, модель А. Новенький автомобиль, с абсолютно целым верхом. Тем не менее вы опознали его.

— Это был тот автомобиль. Или похожий на него. Я узнала, когда его увидела.

Прибыл завтрак, наша гейша сопровождала официанта, несшего красиво сервированный поднос. Талия слабо улыбнулась и спросила:

— Это все? Мы можем спокойно поесть?

— Разумеется, — ответил я.

Повисло несколько напряженное молчание, пока я поглощал яйца с беконом, а две девушки перебирали фрукты, в изобилии лежавшие на блюде — ананасы, виноград, папайю, фиги, хурму, бананы, нарезанную кубиками дыню и все остальное. Они тихонько беседовали, будто меня и не было за столом, обсудив, среди прочего, как поправляется после болезни отец Талии — майор — и как это мило, что отдыхающая в Испании мать миссис Фортескью прислала дочери телеграмму со словами поддержки.

— Бабушка написала, что настолько уверена в невиновности мамы, — сказала Талия, — что не видит смысла приезжать сюда.

Мы приступили ко второй чашке кофе, у Талии это была третья, когда я возобновил свои расспросы.

— Что вы можете сказать о лейтенанте Джимми Брэдфорде?

— А что вы хотите знать? — Талия держала свою чашку на аристократический манер — с оттопыренным мизинцем. — Он друг Томми. Возможно, лучший друг.

— Что он делал, бродя в ночь изнасилования поблизости от вашего дома пьяный и с расстегнутой ширинкой?

— Натан! — воскликнула Изабелла, глаза у нее расширились, в них сквозила боль.

— Полагаю, — сказала Талия, — что, выпив слишком много, он искал куст, чтобы облегчиться.

— Облегчиться каким образом?

— Нет смысла отвечать на этот вопрос.

— Тогда почему вы сказали ему, что все будет хорошо, перед тем как полицейские задержали его для допроса?

— Он оказался ни в чем не замешан, — сказала она. — За него поручился Томми. Томми был с ним весь вечер.

— Я не об этом вас спрашиваю.

— Нат, — вставила Изабелла, — ты меня расстраиваешь...

Расстраиваю. Таким образом богатые люди дают понять, что их достали.

Я обратился к Талии:

— Если вы не хотите отвечать на этот вопрос...

— Он друг, — сказала она. — Я ободряла его.

Ее только что избила и изнасиловала банда туземцев, а она ободряет его.

— По-моему, этот очаровательный завтрак слишком затянулся, — сказала Талия, положив салфетку с колен на стол и отодвигая стул.

— Пожалуйста, не уходите, — попросил я. — Не раньше чем мы поговорим о самом уязвимом пункте.

— О каком же?

— О расхождении во времени.

Ее рот снова искривился.

— Никакого расхождения во времени нет.

— Боюсь, что есть. Действия пятерых насильников весьма надежно зафиксированы. Например, нам известно, что в тридцать семь минут пополуночи они оказались участниками дорожного происшествия и драки, что и сделало их подозреваемыми номер один.

— Я ушла из «Ала-Ваи Инн» в одиннадцать тридцать пять, мистер Геллер.

— Очень точное время. Вы посмотрели на свои часы?

— Я не ношу часов, но кто-то из моих друзей ушел, когда начался танец в одиннадцать тридцать, а я ушла минут через пять после них. Моя подруга сказала мне потом, что посмотрела на часы, когда они уходили, была половина двенадцатого.

— Но ваше заявление, сделанное в ту ночь, гласит, что вы ушли между половиной первого и часом ночи.

— Должно быть, я ошиблась.

— А если вы действительно ушли между половиной первого и часом, у этих парней не было времени, чтобы добраться с пересечения Норт-Кинг-стрит и бульвара Диллингэм, где произошла авария и драка...

— Я вам сказала, — произнесла она, поднимаясь, — что, должно быть, ошиблась сначала.

— Вы хотите сказать, что затем ваша память освежилась.

Она сорвала очки. Ее серо-голубые глаза, обычно выпуклые, сузились.

— Мистер Геллер, когда в ту ночь и рано утром меня допрашивали, я была в состоянии шока, а потом находилась под действием успокаивающего. Что удивительного в том, что позднее я вспомнила все более ясно? Изабелла... идем. Беатрис.

И Талия пошла прочь, а Изабелла испепелила меня взглядом, на две трети презрительным, на одну — разочарованным. Беатрис последовала за ними. Я заметил, что маленькая служанка оставила свою сумочку и хотел было сказать ей об этом, но едва заметным движением головы она попросила меня молчать.

Когда они удалились, я сел, недоумевая и дожидаясь, когда Беатрис скажет хозяйке, что должна вернуться за забытой сумочкой.

Она вскоре вернулась и, забирая ее, прошептала:

— Сегодня вечером я свободна. Ждите меня у парка Вайкики в половине девятого.

И ушла.

Ну и ну. Ничего себе дела!

Похоже, несмотря на то, что Изабелла на меня разозлилась, сегодня вечером у меня все-таки будет свидание.

Глава 9

Нежный шорох пальм и экзотический запах раскрывающихся по ночам цветов кактуса отступил под натиском пронзительных автомобильных гудков и острого запаха китайского рагу, как только тихая жилая Калакауа-авеню внезапно превратилась в шумную и торговую улицу. И даже черный бархат неба, усеянный звездами, и золотистая луна померкли перед лицом ярко сверкающих и похожих на блестящую сыпь огней парка увеселений Вайкики, который раскинулся рядом с пересечением Калакауа и Джон-Эна-роуд.

Чтобы попасть ко входу в парк, я по совету указателей свернул с Эна-роуд налево. Через дорогу я увидел смахивающие на хижины ресторанчики для посетителей парка увеселений, дешевые кафе, кабинет красоты и парикмахерскую. Местные жители, как туземцы, так и белые, прогуливались в желтом свете уличных фонарей, пары шли по дорожкам, держась за руки или жуя сандвичи и запивая их шипучкой прямо из бутылок, или облизывая брикетики мороженого. Совсем недалеко отсюда начинался пляж. Несколько туземных девчонок, которым еще не исполнилось и двадцати, прохаживались здесь, надеясь подцепить матросов или солдат. Место было сомнительное, но в то же время относительно безопасное, какое всегда бывает поблизости от любого увеселительного парка.

Я закатил «дюран» миссис Фортескью на почти заполненную стоянку. Музыка здесь совсем не напоминала ленивое расслабляющее наигрывание гитары и укулеле в «Ройял Гавайен», призванное убаюкать богатых туристов и заставить их расстаться со своими деньгами. Тут звучала знакомая всей Америке песня — звенели колокольчики, визжали подростки, а мелодия каллиопы зазывала на карусель. Правда, этот мотивчик тоже был придуман для того, чтобы заставить дураков расстаться со своими денежками.

Она ждала снаружи, прислонясь к колонне у арки входа, как раз под буквой "А" сложенного из лампочек названия «Парк Вайкики», и держа в пальчиках с кроваво-красным маникюром сигарету. На смену белой блузке и длинной темной юбке явилось обтягивающее платье без рукавов и длиной до колен, сшитое из японского шелка, белого с пугающе яркими красными цветами, которые, казалось, росли прямо из ткани. Чулок на ее красивых ногах не было, и сквозь ремешки белых сандалий виднелись тоже покрытые кроваво-красным лаком ногти. Губы она накрасила помадой в тон цветам на платье, а в черные волосы — над левым ухом — воткнула настоящий красный цветок. От утреннего светского наряда осталась только белая сумочка с защелкивающимся замочком.