Цветок мертвецов - Ольга Михайлова

надо было стать лисицей, кицунэ, ведь лисы прочно ассоциируются с силой Инь, но это вовсе не значит, что все они — женщины, — заметил Тодо.

Наримаро презентовал ему лестный взгляд, каким одаряют лишь самого понимающего собеседника, и продолжил.

— Едва я это понял, трудности исчезли. Я, облачившись в церемониальное платье мёбу, начал репетиции. Я видел, что любая женщина кажется красивей издалека, в темноте и под алым зонтом. Я часами вспоминал знакомых женщин, их позы, нрав, телодвижения, но тут же забывал, ища лишь то, что делало их женщинами. И нашёл искомое.

На представление новых фрейлин шёл уже не я. Шла Хисогава-но Хироко: это имя мы выбрали вместе с императрицей. Как меня назовут, и где я появлюсь, принц Арисугава не знал.

— И императрица выбрала Юки Ацуёси на роль жертвы? — опечаленно спросил Тодо, заранее жалея жертву лисьей проделки.

— Нет, с чего бы? — удивился принц. — О нём вообще никто не вспомнил, уверяю вас. Выбран был один из сыновей хранителя печати Аривары — Хитаги. Скажу откровенно, я произвела… ой, произвёл фурор. Это было то странное чувство вовлеченности в танец бабочек возле свечного пламени, что возникает летней ночью после третьей чаши сакэ. Я демонстративно не обращала ни малейшего внимания на Хитаги и высокомерно игнорировала и даже откровенно пренебрегала принцем Арисугавой, нарочито громко спросив у соседки, что за противный длинноносый урод стоит слева от прелестной супруги микадо? Арисугава, считающий себя красавцем, услышав это, страшно разозлился. Но то, что позади принца стоял Юки Ацуёси, клянусь, я просто не видела. То есть не видел.

Тодо окаменел: пред ним вдруг мелькнул странный, встревоживший душу женский облик, но Наримаро тряхнул головой, словно отгоняя бредовый предутренний сон. Потом Тодо услышал, как заговорил мужчина.

— После представления фрейлин за мной в покои императрицы увязался Хитаги, но полная победа была в том, что я задел и разозлил принца Арисугаву. Он успел даже в присутствии трёх придворных пожаловаться императрице, что новенькие фрейлины, может, и недурны, но дурно воспитаны. Особенно нагла-де Хисогава-но Хироко, хоть и на диво прелестна, конечно.

— Неужели он не узнал вас?

Кривляка беспутно рассмеялся.

— Меня даже сестрёнка Цунэко не узнала. — Наглая лиса явно гордилась своей проделкой, не обнаруживая ни малейшего раскаяния в содеянном.

— Ну а Юки?

Принц Наримаро досадливо хмыкнул.

— Причём тут этот дурацкий Юки? Не было его тогда у императрицы! Рангом не вышел для императорских покоев! — брезгливо скривился он, вновь превращаясь в женщину, и продолжил. — Так вот, потом пришли принц Наохито и Канако. Императрица же потребовала, чтобы Хироко, обидевшая Арисугаву, извинилась перед принцем. Я вымолила у него прощение и ещё полчаса вволю дурачила его, намекнув, что при близком общении он кажется гораздо симпатичнее. И нос не такой уж и длинный… У него порозовели щёки, и явно отяжелел нефритовый стержень в складках хакама. В итоге этот нахал Арисугава откровенно напросился ко мне на ночь, я поупиралась было, но уступила, и тут состоялось разоблачение. Торжество супруги микадо было полным, ведь даже Наохито и Канако не узнали меня!

Принц пригладил волосы и усмехнулся.

— Я искренне думал, что на этом история и закончилась, правда, императрица Хисако попросила меня прибыть в таком виде в поместье Арисугавы и там тоже немного подурачить гостей. Я исполнил и эту просьбу, увы, явно недооценив свои «лисьи чары»: Юки Ацуёси потерял тогда голову. Он в поместье Арисугавы буквально дневал и ночевал у моих дверей в павильоне фрейлин. Я вволю позабавлялся с ним, а потом в последний день праздника всё открылось. Весь двор микадо хохотал, все были в восторге от моей проделки, сам император похвалил мой образ. Я думал, что теперь несчастный глупец Юки одумается и придёт в себя. Но оказался неправ.

«Я знаю, непрочен

жизненный удел.

Но неужели разорван

тот обет,

что в мире-сне

нас связывал…» — написал мне тогда Юки.

Тодо слушал, прикусив губу и не говоря ни слова. Наримаро же продолжал своё повествование.

— Я даже растерялся, клянусь. Что за дурачок? Какой обет? Когда и кого связывал? Никаких обетов я никому не давал! Но этим дело не кончилось. Глупейшие любовные письма безумец подбрасывал мне ежедневно. Иногда даже по два в день.

— И что вы сделали?

— Натурально, вначале попробовал отшутиться:

«Да, проходимцем оказался

Актёр театра Кабуки!

А ведь походил,

шельмец-лисяра,

на истинного самурая…» — написал я ему, намекая, что с этой шуткой пора кончать.

Но какое там! Ацуёси был как безумный, попадался мне навстречу в галереях, подстерегал в павильонах. От него снова и снова приходили сумасшедшие письма:

«Как слаб человек!

Любовью безжалостной сломлен,

Сколько раз

Ходил я сегодня

За вином в ближайшую лавку!..»

Пишу в ответ, уже скрипя зубами от злости:

«Ужель так ничтожны

Твои тревоги, что о них забываешь

После чаши сакэ?

Завидую. Как же ты близок

К постижению Пустоты!»

Увы! Сложно выиграть спор у умного человека, а у глупца — почти невозможно. Не понимает, не слышит, одержимый.

Следующее письмо разозлило меня. Он уже брызгал оскорблениями, среди которых мелькнуло слово «кагэма». Я говорил вам, что свободен от сословных предрассудков, но всему есть предел. Мужчину из рода Фудзивара сравнить с проституткой? Непростительно. Я встретился с ним и избил. Руками. И немного ногами. После этого ненадолго стало тихо.

Тодо показалось, что он понял.

— И тогда он решил убить вас?

— Ну да, — кивнул принц. — Он подкупил какую-то городскую голытьбу и велел убить меня. Но не со злости. Я сразу и не понял из его жалкого бормотания, в чём дело. А оказывается, он полагал, что уничтожив идеал красоты, который я создал, он сможет смириться с той бездной отчаяния, в которую я, дескать, погрузил его. Каково? Но убить меня сам, понятное дело, даже не пытался, — рассмеялся Наримаро, — только трижды нанимал каких-то проходимцев. Мне это надоело, и я пригрозил, что в следующий раз сделаю женщину из него самого. Он отстал и сник. Последние месяцы было тихо, он навещал Харуко и ещё нескольких фрейлин, и, наконец, угомонился окончательно.

— И вы не считаете себя виновным, Фудзивара-сама? — спросил Тодо, хоть ответ был для него очевиден.

— В чём? — кажется, вполне искренне удивился тот. — Я был иллюзией, но зачем же принимать иллюзию за явь? Вини свои глупые глаза и слепые чувства. Притом, там же был и Хитаги, но он-то не рехнулся, а просто посмеялся над моей проделкой. Не тронулся умом и Арисугава, тоже хохотал, как одержимый.

— А у вас самого не бывает иллюзий? — спросил Тодо.