Майкл Кокс - Смысл ночи

Так мы с ним переходили из класса в класс, постепенно приобретая все больше влияния в школьном сообществе. Он в значительной мере избавился от прежней своей застенчивости и теперь нередко похвально отличался на игровых площадках или на реке. Хотя я обзавелся широким кругом друзей, мы с ним еще долго продолжали находить удовольствие в особых доверительных отношениях, сложившихся у нас с первой встречи. Однако потом Даунт взялся за старое и принялся неодобрительно высказываться в адрес некоторых моих новых товарищей. Он появлялся в любое время дня с предложением заняться каким-нибудь делом, когда знал наверное, что я совершенно не расположен в нем участвовать или что у меня намечены другие планы. Казалось, он хотел, чтобы я водился только с ним одним, отказавшись от общения со всеми остальными. Он просто не оставлял меня в покое, и его упорная назойливость, идущая в ущерб моим отношениям с другими ребятами, наконец начала по-настоящему раздражать меня, хотя я изо всех сил старался не показывать этого.

Однажды, когда мы с ним возвращались с прогулки по Слау-роуд, он настолько разозлил меня своими настойчивыми требованиями прекратить общение с несколькими неугодными ему мальчиками, что я без всяких обиняков заявил, что мне с ним скучно и у меня есть другие друзья, которые нравятся мне гораздо больше. Я тотчас пожалел о своей резкости и извинился. Полагаю, именно этот наш разговор и послужил поводом для обвинений меня в «холодности», хотя я продолжал — вопреки своему здравому смыслу — уделять Даунту время при каждой возможности, даже когда я корпел над учебниками, не поднимая головы, в надежде получить Ньюкаслскую стипендию[63] по окончании школы.

Но вскоре после описанного выше случая произошло событие, показавшее мне Феба Рейнсфорда Даунта в истинном свете и ставшее причиной моего отъезда из школы. В своих воспоминаниях об Итоне, приведенных ранее, он упоминает о нем коротко и с похвальным тактом. Я расхохотался в голос, когда прочитал. Сейчас я изложу вам доподлинные обстоятельства дела — и судите сами, заслуживает ли наш герой доверия.

12. Pulvis et umbra[64]

Случилось это осенью 1836 года. Однажды в среду, когда я с группой товарищей, к которой без всякого приглашения примкнул Даунт, вернулся в колледж из Виндзора, меня вызвали в здание старшей школы к директору доктору Хоутри.[65]

— Полагаю, вы получили особое разрешение на пользование библиотекой научных сотрудников? — осведомился он.

Школярам доступ в библиотеку решительно возбранялся, но я подтвердил, что ключ от нее выдал мне один из научных сотрудников колледжа, преподобный мистер Картер — у него я учился, когда он занимал должность преподавателя младших классов. Прочитав несколько моих письменных работ, мистер Картер одобрил мой пылкий интерес к библиографическим изысканиям и в нарушение принятых правил дал мне временное разрешение посещать библиотеку, чтобы я мог собрать материал для следующей своей работы — по истории и составу данного книжного собрания.

— И вы пользовались этой своей привилегией недавно?

Допытливость директора слегка встревожила меня, но я знал, что не совершил никакого проступка, и вдобавок знал, что доктор Хоутри является известным библиофилом, а потому без колебаний сказал, что был в библиотеке вчера после полудня — делал выписки из геснеровской «Bibliotheca Universalis» (Цюрих, 1545).

— Вы были там один?

— Совсем один.

— А когда вы вернули ключ?

Я ответил, что обычно сразу отношу ключ мистеру Картеру, но вчера пошел на реку с Легрисом, а ключ оставил у него в пансионе, где и я сам занимаю комнату.

— И по возвращении с реки вы отнесли ключ мистеру Картеру?

— Да, сэр.

— Мистер Глайвер, должен вам сказать, против вас выдвинуто очень серьезное обвинение. Я получил сведения, дающие мне основания полагать, что вы без разрешения взяли из библиотеки чрезвычайно ценную книгу с намерением присвоить ее.

Я не поверил своим ушам — видимо, несказанное изумление явственно отразилось на моем лице, ибо директор знаком велел мне сесть, подождал, пока я совладаю с собой, и только потом продолжил:

— Речь идет о томе Юдолла. Вероятно, вы знаете, что он собой представляет.

Разумеется, я знал: экземпляр «Ральфа Ройстера Дойстера», одной из первых английских комедий, написанной Николасом Юдоллом, бывшим провостом Итонского колледжа. Исключительно редкое и ценное издание, вышедшее в свет примерно в 1566 году.

— Мы точно знаем, что во вторник утром книга находилась в библиотеке — ее видел один из научных сотрудников. Сейчас она пропала.

— Уверяю вас, сэр, я здесь совершенно ни при чем. Я не понимаю…

— В таком случае вы не станете возражать, если мы обыщем ваши вещи?

Я без колебаний ответил утвердительно и уже через минуту спустился по лестнице следом за облаченным в мантию доктором Хоутри и вышел на школьный двор. Еще через несколько минут мы были в пансионе Легриса — в комнате, где я держал личные вещи и завтракал. Открыв свой сундучок, я сразу увидел, что в нем кто-то рылся. Под ворохом одежды виднелся коричневый телячий переплет пропавшей из библиотеки книги.

— Вы по-прежнему настаиваете на своей непричастности к делу, мистер Глайвер?

Не дожидаясь ответа, доктор Хоутри вынул из сундучка книгу и велел мне проследовать за ним обратно в старшую школу. Там нас ждали мистер Картер и вице-провост (сам провост отсутствовал по делам в Лондоне).

Меня подробно допрашивали более получаса, и гнев мой возрастал с каждой минутой. Представлялось очевидным: я стал жертвой низкого коварства, совершенного кем-то, кто хотел уничтожить мою репутацию, покрыть меня позором и — самое ужасное — добиться, чтобы меня лишили стипендии и исключили из колледжа. Возможно ли такое? Ведь с первых моих дней в школе все называли меня «эрудированным мальчиком» и бурно рукоплескали моим подвигам у Стены. Ведь меня любили и мной восхищались все без изъятия — как ученики, так и учителя. И все же кто-то решил погубить меня — несомненно, из зависти к моим способностям и положению.

Кровь все громче и громче стучала в моих висках; гнев поднимался из недр моего существа, точно раскаленная вулканическая лава. Наконец я не выдержал.

— Сэр! — вскричал я, прерывая очередной вопрос. — Я такого не заслуживаю, право слово! Разве вы не видите, сколь нелепо, сколь смехотворно это обвинение! Прошу вас, посудите сами: ну зачем мне совершать подобный поступок? Ведь это форменное безумие! Неужто, по-вашему, я настолько глуп, чтобы пытаться украсть столь ценную книгу? Только полный невежда мог вообразить, что он — простой школяр! — запросто сумеет продать редчайшее издание, не вызвав подозрений. Или вы думаете, что я собирался оставить Юдолла у себя? Так это равно безрассудно — ведь разоблачение было бы неизбежно. Нет, джентльмены, вас ввели в глубокое заблуждение, а я стал жертвой гнусного ложного обвинения.

Должно быть, я являл собой впечатляющее, даже устрашающее зрелище, когда рвал и метал там перед ними, не заботясь о последствиях. Но неподдельность моего гнева не вызывала сомнений, и мне показалось, что на лице доктора Хоутри появилось выражение, внушающее надежду на благоприятный для меня исход дела.

Я еще несколько минут продолжал яростно настаивать на своей невиновности, саркастически указывая на смехотворность обвинения. Потом доктор Хоутри знаком велел мне снова сесть, а сам принялся шепотом совещаться с двумя своими коллегами.

— Если вы невиновны, как утверждаете, — наконец сказал он, — значит, кто-то другой взял из библиотеки том Юдолла и попытался выставить вас вором. Вы говорите, ключ находился в вашей комнате. Сколько времени вы провели на реке?

— Не более часа. Ветер вчера пробирал до костей.

Мои допросчики еще немного посовещались между собой.

— Мы проведем дальнейшее расследование, — хмуро промолвил доктор Хоутри. — Пока что вы свободны. Однако вам не разрешается пользоваться библиотекой и запрещается выходить в город до последующего уведомления. Вам все понятно?

На следующее утро меня снова вызвали к доктору Хоутри. Он незамедлительно сообщил мне: нашелся свидетель, клятвенно показавший, что своими глазами видел, как я прячу книгу в сундучок.

Я редко когда терялся настолько, чтобы не найтись что сказать; но тут я на несколько мгновений напрочь лишился дара речи, не в силах поверить своим ушам. Совладав наконец с собой, я возмущенно потребовал назвать имя свидетеля.

— Вы не можете рассчитывать, что я это сделаю, — холодно произнес доктор Хоутри.

— Кто бы ни был ваш свидетель, он лжет! — вскричал я. — Как я уже говорил, я стал жертвой злого умысла. Вне всяких сомнений, ваш свидетель и есть вор.