Тайный гость - Анатолий Олегович Леонов

совместного пребывания в монастыре дали отцу Феоне понимание того, сколько беспокойства и хлопот способен был привнести в жизнь людей этот могучий непоседа с чистой душой наивного ребенка.

Монах сидел на верхней ступени церковной площадки у самого входа в храм, а прихожане выстраивались к нему в длинную очередь, тянущуюся до самых ворот. Немного в стороне, на краю площадки, собрался весь церковный клир и молча с осуждением взирал на творящуюся «вакханалию», но в происходящее предпочитал не вмешиваться. Возможной причиной был крутой нрав пришлого монаха, пудовые кулаки которого внушали скромным служителям культа невольное уважение. Но скорее всего поведение их объяснялось простым корыстным расчетом и пошлой жаждой легких денег. С появлением на паперти Афанасия церковная казна стала столь обильно пополняться деньгами, что гнать монаха с насиженного места было бы равносильно убийству курицы, несущей золотые яйца. Этого клир позволить себе никак не мог! Бедняку в жизни не хватает многого, алчному – решительно всего. Средств целого мира не хватит, чтобы насытить человеческую жадность. Думается, что внешне изображавшие недовольство церковники, внутренне содрогались от одной мысли, что когда-то эта благодать может закончиться.

Отец Феона, не желая привлекать внимание, занял место в хвосте очереди, с любопытством разглядывая людей, спешивших поговорить с блаженным. Были они разные: зажиточные и оборванцы; мужики и бабы; в летах солидных и совсем юные. Сообразно тому и вопросы к «старцу» отличались порой самой несоразмерной нелепостью и пугающей глупостью. Чему не стоило удивляться, учитывая, что иным и спросить было не о чем, и шли они больше поглазеть, чем поговорить. Впрочем, откровением для Феоны оказались не вопросы праздных баклушников, а ответы Афанасия, заставившие монаха в какой-то момент задуматься, а так ли хорошо знал он своего друга.

– Скажи отче, что сделать, чтобы богатством прирасти? – спросил худосочный парень с унылым лицом, побитым оспой. – Уж больно разбогатеть хочется!

– А работать не пробовал? – ехидно усмехнулся Афанасий.

Парень яростно замотал головой.

– Не по мне это. Маменька говорит, ледащий я, слабосильный. Да и от работы не разбогатеешь!

Афанасий прикрыл глаза ладонью и кивнул головой.

– Смотрю, ты сообразительный малый! Тогда слушай: по весне возьми денег, сколь у тебя есть, сыщи в лесу гнездо гадючье и расстели у него белое полотно. А как выйдет из гнезда змеиный царь гулять, то оставит на полотне свою корону. А ты тогда наполни ее деньгами и неси домой. И с той поры каждый день будешь из той короны доставать столько, сколько первый раз в нее положил!

– Ишь ты! – восхитился недоросль. – Вот прям так и будет?

– Не сомневайся. Дело верное!

– И мне, батюшка, тоже растолкуй, что делать? – румяная молодка, поправляя платок, заискивающе заглядывала в глаза монаха. – Свекор у меня третьего дня преставился, да вот беда, наследством обошел. Весь дом перерыли. Пусто! Нет денег.

– Да были ли они?

– Как не быть?

Афанасий задумался.

– Третьего дня, говоришь? Стало быть, скорбь у тебя сейчас?

– Точно, батюшка! Не басурмане, чай, скорбим как положено!

Афанасий понимающе кивнул и шлепнул себя по колену.

– Что же, помогу я тебе, болезная! Возьми золотник чистого ладана, да золотник песку мелкого, да воска сколь надо, свари и сделай свечу. Свети той свечой во всех местах, и где деньги лежат, против того места свеча загаснет.

Молодка хотела еще что-то спросить у монаха, но ее грубо оттеснил тучный торговец в дорогом малиновом кожухе, подбитом горностаем.

– Моя очередь! – сварливо засопел он, заслоняя монаха своим телом. – Помогай, отче!

– Говори.

– Обнесли меня. Подголовник[87] вскрыли и все серебро из него забрали! Чую, свои – больше некому, да никто на правеже не сознался. Как узнать вора?

– Ну то вообще просто, – отмахнулся Афанасий и поманил купца пальцем ближе к себе, – собери всех, на кого думаешь, поставь в ряд и напиши на бумажке имена…

Монах замолчал. Купец удивленно посмотрел на него.

– Чего уставился? – рявкнул Афанасий. – Записывай, не запомнишь!

Купец вздрогнул и засуетился, ища на чем записать волшебное заклинание. Кто-то из приказчиков подсунул ему малый требник и чернильницу. Вынул гусиное перо из-за уха и угодливо подставил свою спину.

– Ну вот, – усмехнулся Афанасий, – пиши имена сия: Кантин, Кантат, Крот, Якрун, Таковид. Сверни и привяжи бумажку белому петуху на шею и води его меж тех людей, что крали. И тому, кто виновен, петух заскочит на голову и заголосит!

– Все? Так просто? – опешил купец.

– А ты чего хотел? Иди, любезный, не задерживай!

С подобными просителями Афанасий не утруждался долгими разговорами, и толпа двигалась быстро.

– А как видеть то, что другие не видят? – спросил у друга отец Феона, когда подошла его очередь.

Уставший от паломников Афанасий даже не взглянул в его сторону.

– Возьми желчи у кота и жиру у курицы, только обязательно белой! Смешай все и мажь себе глаза…

– Сам мажь! – не выдержав, засмеялся Феона. – Ты же для того здесь и сидишь, чтобы видеть, что другие не видят. Или ошибаюсь?

Пораженный Афанасий бросил на грубияна удивленный взгляд, и лицо его тут же расплылось в радостной улыбке!

– Брат! – заорал он и замахал на очередь руками. – Все, на сегодня закончили. Завтра приходите!

Золотой ковчежец на обнаженной груди монаха жалобно зазвенел, ударившись о наперсный крест.

– Брат! – еще раз взревел монах и заключил друга в крепкие объятия, точно расстался с ним лет десять назад, а не утром прошедшего четверга.

– Отпусти, медведь, раздавишь! – добродушно засмеялся Феона, освобождаясь от стальных объятий друга. – Лучше скажи, что за ересь ты сейчас нес: желчь кота, белый петух, куриный жир? Вздор ведь!

Афанасий смущенно усмехнулся и почесал за ухом.

– Понимаешь, бабка у меня знахаркой была, вот я с детства и нахватался!

– Тогда понятно!

Феона кивнул головой и тут заметил на левой щеке Афанасия новый шрам.

– А это чем тебя?

Афанасий потрогал свежую рану и, распахнув однорядку, снял висевшую на поясе дубинку.

– Вот этим епигонатием[88] причастили. Кое-кто решил, что я здесь лишний. Не так ли, сын мой?

Сидевший ступенькой ниже бывший владелец примечательной дубинки обладал теперь только распухшим сломанным носом и фиолетово-сизыми синяками под обоими глазами. Услышав обращение к себе, он вскочил на ноги и, заискивающе улыбаясь, залебезил:

– Да коли мы знали, отче! Да разве посмели бы?

– Ладно, ладно, – снисходительно махнул рукой Афанасий, – садись.

Отец Феона удивленным взглядом окинул подобострастную фигуру воровского клима, продолжавшего стоять.

– Чего торчишь как столб? Садись, не мешай.

– Ничего. Мы привычные! – Вор потрогал свой разбитый нос и зашипел от боли.

– Пуганая ворона и куста боится, – пробормотал он, отведя глаза