Метод чекиста - Валерий Георгиевич Шарапов

Мороженое было на редкость вкусное. Теперь бы запить его газированной водой. А, вон, около летнего театра, где наяривает оркестр духовой музыки, стоит будка с надписью «Пиво-воды». Очередь из жаждущих и вод, и пива внушительная.

Ну что же, постоим. Не растаем.

Только встал в очередь, а меня уже подпирают. Похлопал ладонью по карману — портмоне на месте.

Хорошо, когда у пиджака карманы широкие. В них много чего положить можно. Да еще эти карманы хороши, правда, не для хозяина, тем, что в них удобно шарить посторонним.

Через пару минут стояния в очереди я взял железными пальцами эту самую постороннюю и явно не относящуюся к моему карману руку.

— Пусти, дядя! — более возмущенно, чем испуганно завопил патлатый худой парень, стоявший сзади меня в очереди.

— Попался, гаденыш! — удовлетворенно произнес я.

Его свободная рука потянулась за пазуху.

Тут уж вообще стало не до церемоний.

Бил я его по башке не кулаком, а привычно — ладонью. Такой мой удар гарантированно вышибает дух без причинения серьезных повреждений.

В это время Дядя Степа сграбастал шустрого пацана, который подначивал меня в тире и высматривал для своего сообщника «клиента» с лопатником. Тот вырывался, шипел, как разъяренный кошак, и жалобно взывал к народу:

— Помогите! Он меня грабит!

Народ требовал объяснений. Дядя Степа объяснял, что поймал вора. Народ тут же предлагал свои услуги в том, чтобы прописать негодяю по шее, потому как они трудятся за свою трудовую зарплату без устали, а этот мелкий гаденыш у трудового люда честно заработанное ворует.

Подоспел постовой, которому Дядя Степа и сдал шкета с рук на руки, проинструктировав, что и как с ним делать.

— Держать в клетке. До моего прибытия ни с кем не давать общаться. О задержании пока не докладывать. Я за ним приеду, тогда все и оформим. Начальнику отделения скажи, что Китаев велел. Все ясно?

— Так точно, — кивнул фактурный плечистый постовой, прям с плаката, и встряхнул мальчонку, как волчью шкуру. Да, у такого не забалуешь и от такого не сбежишь.

Между тем карманник начал приходить в себя. Зашевелился на земле. Попробовал приподняться. Я нагнулся, завел его руки за спину и защелкнул наручники — они у меня были в другом кармане, куда вор не дотянулся.

— Силен ты, — оценил Дядя Степа, кстати, кандидат в мастера спорта по боксу. — Ладонью как таракана прихлопнул.

— Поработай с мое в отцовской кузне.

Задержанный верещал что-то нечленораздельное. Я поставил его на ноги. Пробежал по карманам. И нашел, что искал, — потертый вороненый пистолет парабеллум.

— Это ты меня застрелить хотел, — укоризненно произнес я.

— Подбросил, мусор поганый! — выкрикнул, как выплюнул, патлатый. — Давай понятых! Давай прокурора!

— Что еще тебе дать? Пошли уж, Стихоплет. Разговор у нас будет долгий. По душам… Ну и по ребрам, если не поймешь, — многозначительно пообещал я…

Глава 18

«Победа» ждала у бокового входа в ЦПКиО, где у дощатых пустых павильонов в ряд стояли грузовики. Там же скучающе прохаживался Добрынин в своем трофейном кожаном пальто, которое не снимал ни зимой, ни летом. Сегодня в связи с теплой погодой оно было не застегнуто.

К самому задержанию мы его не привлекали — слишком у него чекистская физиономия, вмиг бы пуганого карманника насторожил. Ему же хотелось в бой. Но бой прошел без него.

— О, нашли все же подонка! — искренне обрадовался он и зловеще посмотрел на закованного в наручники Стихоплета.

Карманник поежился, втянув голову в плечи. Но тут же очухался и с новой энергией заверещал, что его оскорбляют, что повязали ни за что, да и вообще он несчастная жертва грубейшего произвола. И по прибытии в милицию он на нас прокурору напишет все, что о нас думает. И тогда нам всем амба. Потому что думает он о нас исключительно плохо.

Добрынин алчно потер руки. Потом схватил вора за шкирку и без церемоний затолкал на заднее сиденье, не обращая внимания на писки типа «больно же, дылда!».

Потом он вытащил из загашника матерчатый колпак и нацепил на голову «пациенту».

— Э, вы чего? Вы что творите?! — завопил Стихоплет.

— Будешь шуметь, кляп засуну, — предупредил Добрынин зловещим тоном, а потом засветил кулаком устроившемуся на сиденье Стихоплету под дых так, что если тот и хотел бы продолжить дискуссию, то у него не получилось бы — воздуху бы не хватило.

Захлопали дверцы. Дядя Степа и Добрынин устроились на заднем сиденье по обеим сторонам от задержанного, а чтобы тот не смущал москвичей и работников ГАИ своей тупой башкой в колпаке, его пригнули мордой к полу. Он что-то ныл, канючил, но ему заехали кулаком по спине, и он все же заткнулся.

Зря он надеялся на милицию и прокурора. Ни в какое милицейское отделение мы его не повезли. А отправились в скромный частный дом сразу под Москвой, в поселке, планировавшемся под снос. Хорошее место: справа — лес, слева — Москва-река. Впереди — деревенская улочка. И забор глухой. Называется конспиративное помещение, которое мы использовали для разных изощренных секретных целей.

Там был обширный подвал. Стоял привинченный к полу стул. Стол — тоже привинченный, с яркой лампой, которая была направлена допрашиваемому прямо в глаза.

На стул Стихоплета усадили. Колпак содрали. И тут же услышали:

— Я ничего не делал! Ничего не скажу!

Это «ничего не скажу» и было причиной того, что его допрашивали не в милиции, а здесь. Жора сколько ни попадался, ни разу не давал признательные показания. Даже если на него сто человек покажут. Какой-то психический бзик. И вообще он был тем еще психом. Оказавшись в так хорошо знакомой милицейской обстановке, так и будет молчать, врать, извиваться и требовать прокурора. Конечно, обломается, но на него уйдут наше драгоценное время и вовсе не бесконечные силы.

— Правда? — удивился я, нагибаясь над ним.

— Ничего не делал! — долдонил он любимую присказку. — Власть превышаете.

— Да ну… Ты что, правда думаешь, мы из уголовного розыска?

— Ну не из блатных же!

— Точно. Мы где-то посредине. Те, кто улаживает проблемы. Иногда окончательно.

Стихоплет непонимающе посмотрел на меня.

— Понимаешь, Жора, от тебя очень много шума. Ты как кирпич, который уронили в воду и от которого круги идут, мешают уточкам корм клевать. Мокруха, шум, кровные обиды. Ты мешаешь работать.

— Кому?

— Тому, кто делает дела… Долго объяснять, все равно не поймешь.

Главное — напустить туману. А уж живое воображение поэта-воришки само дорисует нужные страшненькие картины.

И это срабатывало.