Филип Керр - Бледный убийца

– Ну какого цвета она была – зеленого, черного, коричневого? Давай, девочка, думай. Это важно.

Она сделала глубокую затяжку и нетерпеливо замотала головой.

– Старая форма. Какую раньше носили.

– Ты хочешь сказать, как у ветеранов войны?

– Да, что-то в этом роде, но только в нем было что-то прусское. Ну, знаете – напомаженные усы, кавалерийские сапоги. Да, чуть не забыла, на нем были шпоры.

– Шпоры?

– Да. Которые надевают, когда ездят верхом.

– Что-нибудь еще помнишь?

– На шнурке через плечо у него был бурдюк, похожий на охотничий рог. Он говорил, что в нем шнапс.

Я удовлетворенно кивнул, откинулся на диване и подумал: а как бы это было, если в я ее все-таки поимел? Я впервые заметил желтизну ее кожи на руках – отнюдь не из-за курения, желтухи или ее темперамента, а оттого, что она работала на фабрике боеприпасов. По такому признаку я идентифицировал когда-то тело, выловленное из Ландвера. Это то, чему я научился у Ганса Ильмана.

– Эй, послушайте, – сказала Хелен, – если поймаете этого подонка, окажите ему настоящее гестаповское гостеприимство, а? Тиски для сдавливания больших пальцев и резиновые дубинки, хорошо?

– Барышня, – сказал я, поднимаясь, – можете на это рассчитывать. И спасибо за помощь.

Хелен встала, сложила руки и пожала плечами.

– Ведь я тоже когда-то была школьницей, вы понимаете?

Я взглянул на Ивону и улыбнулся – понимаю, конечно. Потом кивнул в сторону спален, идущих вдоль коридора.

– Когда этот донжуан закончит свое следствие, скажите ему, что я поехал в «Пельцер» допрашивать старшего официанта.

Потом, подумал я, может быть, потолкую с управляющим «Зимнего сада» и посмотрю, что можно из него вытрясти. После этого, наверное, вернусь в Алекс и почищу пистолет. Впрочем, кто знает, может быть, по пути мне придется немного поработать полицейским.

Глава 9

Пятница, 16 сентября

– Откуда вы родом, Готфрид?

Человек гордо улыбнулся.

– Из Эгера, в Судетах. Еще несколько недель, и можно будет сказать – в Германии.

– Можно сказать и по-другому, – заметил я. – Еще несколько недель – и ваша партия судетских немцев втянет нас всех в войну. В большинстве районов, контролируемых СДП, уже объявлено военное положение.

– Мужчины должны быть готовы умереть за то, во что они верят. – Он откинулся на спинку стула и прочертил шпорой по полу Я встал, расстегнул воротник рубашки и перешел на другое место, потому что на меня падала полоса яркого солнечного света, пробивавшегося в окно. День был очень жарким, и в комнате для допросов стояла духота. В такой день чувствуешь себя неважно даже в пиджаке, не говоря уж о старой форме прусского кавалерийского офицера. Но Готфрид Бауц, арестованный сегодня утром, казалось, совсем не замечал жары, хотя его напомаженные усы начали потихоньку обвисать.

– А женщины, – спросил я, – они тоже должны уметь умирать?

Его глаза сузились.

– Не лучше ли вам рассказать, господин комиссар, зачем вы меня сюда притащили?

– Вы когда-нибудь были в массажном кабинете на Рихард-Вагнер-штрассе?

– Нет, не был.

– Вас очень трудно забыть, Готфрид. Не обратить на вас внимания – это все равно что не заметить человека, забравшегося по лестнице на белом жеребце. Кстати, почему вы до сих пор носите форму?

– Я служил Германии и горжусь этим. Почему я не могу носить форму?

Я хотел было сказать, что война давно закончилась, но вспомнил, что вот-вот должна начаться другая, и мои слова, собственно, лишены всякого смысла, особенно для такого болвана, как этот Готфрид.

– Так все-таки, – настаивал я, – были ли вы в массажном кабинете на Рихард-Вагнер-штрассе или нет?

– Может быть. Очень трудно запомнить, где находятся такие заведения. Я не имею привычки...

– Оставьте ваши привычки. Одна из девушек, работающих в этом кабинете, утверждает, что вы пытались ее убить.

– Какой абсурд!

– Она настаивает на своих словах.

– Эта девица подала заявление?

– Да, подала.

Готфрид Бауц самодовольно усмехнулся.

– Послушайте, господин комиссар. Мы ведь оба знаем, что это брехня. Во-первых, мне не устраивали очной ставки. А во-вторых, даже если бы что и было, то во всей Германии ни одна массажистка не станет заявлять в полицию. Это такой же пустяк, как и пропажа пуделя. Заявления нет, свидетелей нет, и я не понимаю, почему я должен сидеть здесь и отвечать на ваши вопросы.

– Она утверждает, что вы связали ее, как свинью, заткнули рот, а потом стали душить.

– Она утверждает, она утверждает... Послушайте, к чему вся эта болтовня? Это я могу обвинить ее.

– А про свидетельницу вы забыли, Готфрид? О девушке, которая вошла в тот самый момент, когда вы душили ее подругу? Я уже говорил вам – вас трудно не запомнить.

– Я готов предстать перед судом, чтобы он разобрался, кто из нас говорит правду, – сказал он. – Я, который сражался за свою страну, или эти две глупые маленькие пчелки. А они готовы предстать перед судом? – Последние слова он выкрикнул, пот блестел на его лбу, как глазурь на пирожном. – Вы занимаетесь ерундой, и сами это знаете.

Я сел и наставил указательный палец прямо ему в лицо.

– Не финтите, Готфрид. Здесь этот номер не пройдет. В Алексе и не таких раскалывали, это вам не во времена Макса Шмеллинга, и не думайте, что после нашего разговора вы отправитесь восвояси. – Я заложил руки за голову, откинулся назад и бесстрастно уставился в потолок. – Поверьте мне, Готфрид. Эта маленькая пчелка не такая уж бессловесная, и она сделает так, как я скажу. Если я посоветую ей попросить мирового судью, чтобы дело рассматривалось в открытом судебном разбирательстве, она это сделает. Все понятно?

– Шел бы ты к черту! – рявкнул он. – Уж если вы решили засадить меня за решетку, зачем мне самому ковать для нее прутья? Какого черта я должен отвечать на ваши вопросы?

– Ну что ж, не отвечайте. Я никуда не тороплюсь. Я вернусь домой, приму горячую ванну, хорошенько высплюсь. А затем вернусь сюда и посмотрю, как вы провели ночку. Что я могу сказать еще? Это место не зря называют «Зеленая тоска».

– Ну, хорошо, хорошо, – прорычал он. – Задавайте ваши чертовы вопросы.

– Мы произвели обыск в вашей комнате.

– Ну и как, понравилось?

– Клопы ваши нам понравились больше. Мы нашли кусок веревки. Мой инспектор полагает, что это специальная веревка для удушения, которую вы купили в «Ка-де-Ве». С другой стороны, вы могли связывать ею свои жертвы.

– Или использовать в своей работе. Я работаю в компании по перевозке мебели Рохлинга.

– Да, я это проверил. Но почему вы принесли веревку домой? Почему не оставили ее в машине?

– Хотел повеситься.

– Почему же передумали?

– Я немного пораскинул мозгами, и жизнь показалась мне не такой уж плохой. Но это было до того, как я познакомился с вами.

– А что вы скажете о запачканной кровью одежде, которую мы нашли в сумке под вашей кроватью?

– А, это! Менструальная кровь. У моей знакомой случилась маленькая неприятность. Я хотел сжечь эти тряпки, но забыл.

– Вы можете доказать это? Ваша знакомая подтвердит ваши слова?

– К сожалению, я почти ничего о ней не знаю, комиссар. Случайная связь, вы понимаете. – Он сделал паузу. – Но ведь есть же какие-то специальные анализы, которые подтвердят то, что я говорю.

– С помощью анализов можно установить, человеческая это кровь или нет. Я не думаю, что есть такие анализы, о которых вы говорите. Впрочем, не буду утверждать наверняка, я не патологоанатом.

Я снова встал, подошел к окну, достал сигарету и закурил.

– Хотите курить? – Он кивнул, и я бросил пачку на стол. Подождал, пока он сделает первую затяжку, а затем пустил в ход тяжелую артиллерию. – Я веду следствие по делу об убийстве четырех, а может, и пяти молодых девушек, – спокойно произнес я. – Именно поэтому вы здесь. Так сказать, оказываете помощь следствию.

Готфрид резко вскочил, языком вытолкнул изо рта сигарету, та покатилась по столу. Он тряс головой и никак не мог остановиться.

– Нет, нет, нет... Вы взяли меня по ошибке. Я абсолютно ничего об этом не знаю. Пожалуйста, вы должны мне верить. Я невиновен.

– А что вы скажете о девушке, которую изнасиловали в Дрездене в 1931 году? Вы ведь сидели в тюрьме за это преступление, верно, Готфрид? Как видите, я хорошо знаю ваш «послужной список».

– Это только по закону считается изнасилованием. Девчонка была несовершеннолетней, вот и все. Я этого не знал. Но она сама согласилась.

– Теперь давайте-ка обратим внимание, сколько ей было лет. Пятнадцать? Шестнадцать? Примерно того же возраста, что и убитые девушки. Может быть, вам нравятся именно очень молоденькие? Вы стыдитесь самого себя – зачем они заставляют вас это делать? – и переносите свою вину на них.

– Нет, это неправда, клянусь...

– И как это они могут быть такими противными? Зачем так бесстыдно провоцируют вас? Верно?