Дмитрий Лехович - Генерал Деникин

То, что сказал Ленин, ошарашило не только умеренных социалистов, но сконфузило даже его единомышленников. Противники Ленина с удовольствием потирали руки. Считая его проповедь бредом сумасшедшего, они надеялись, что он окончательно себя скомпрометировал.

Среди офицеров приезд Ленина вызвал возмущение. Возмущались, собственно, не Лениным с его выпадами против правительства, с его предательским поведением во время войны и призывом к гражданской распре. Возмущались правительством, давшим Ленину право вернуться в Россию. На Ленина в те апрельские дни одни смотрели как на платного немецкого агента, другие - как на лунатика, марксистского начетчика, фанатика и маньяка. Никто не понял опасность угрозы, исходившей от него.

А то, что говорил Ленин, не было гласом вопиющего в пустыне. Он оказался глашатаем и неоспоримым вождем движения, которое ложными и несбыточными обещаниями гальванизировало доверчивых людей до предельной глубины. Как ураган, ворвалось оно в мировую историю, направив ход ее в новое русло и оставив неизгладимый отпечаток на дальнейшем ее развитии.

6. Разложение

Почти одновременно с уходом Гучкова распался первый состав Временного правительства. Из него вышел министр иностранных дел П. Н. Милюков, самый упорный представитель его буржуазной части, лидер кадетской партии и известный историк.

В области внешней политики Милюков не мог мириться с социалистической формулой мира без аннексий и контрибуций. Против него началась травля Совета, и он принужден был подать в отставку.

Князь Георгий Евгеньевич Львов, бывший председатель Всероссийского земского союза, который, как и Гучков, приобрел во время войны репутацию дельного организатора, временно остался на посту Председателя Совета Министров и министра внутренних дел. Как и Гучков, после революции он оказался не на высоте положения.

В 1920 году, когда А. И. Деникин, покинув Россию, жил несколько месяцев в Англии, в разговоре с Милюковым, принимавшим деятельное участие в формировании Временного правительства, он спросил его: почему, собственно, безликий князь Львов стал премьером. На что Милюков откровенно ему ответил:

«Выдвигались два кандидата: один - заведомая жопа, а другого хорошо еще не знали».

Этим не совсем научным, но зато образным определением качеств первого премьера Временного правительства (записанным в неопубликованной рукописи А. И. Деникина) профессор Милюков осветил любопытную историческую подробность.

Как мы знаем, февральская революция явилась неожиданностью для всех. Однако еще с начала 1916 года и Милюков, и другие члены прогрессивного блока намечали состав министерства общественного доверия, которое, по их расчетам, должно было без революции сменить отжившее и негодное старое правительство. Список кандидатов, как писал историк С. П. Мельгунов, «не был устойчивым и твердым - он зависел от конъюнктуры дня». Но когда 1 марта под давлением событий пришлось наконец, всерьез задуматься над составом Временного правительства, то на помощь пришли заранее составленные списки кандидатов, где князь Львов намечался на пост Председателя Совета Министров. И здесь, на примере князя Львова, становится очевидной та необдуманная беспечность, с которой русские либералы подошли к кардинальному для них вопросу о выборе подходящих членов нового правительства.

Павел Николаевич Милюков (1859-1943) - ученый-историк, свидетель и участник больших событий, внес своими многочисленными печатными трудами чрезвычайно ценный вклад в русскую историческую и мемуарную литературу.

Но Милюков в роли политика проявил весьма мало дальновидности. Не желая падения монархии, а, стремясь лишь к ее изменению в строго конституционном направлении, своими думскими речами в 1916 году Милюков больше, чем другие, способствовал подрыву авторитета трона. А когда расшатанный трон, наконец, повалился, он бросился поддерживать его и уговаривать брата отрекшегося царя не отказываться от престола.

Заранее обдумывая и намечая преемников старой власти, он выставил на роль Председателя Совета Министров и министра внутренних дел кандидатуру почти неизвестного ему князя Львова, которого сам Милюков впоследствии обозвал человеком «гамлетовской нерешительности, прямо противоположным тому, что требовалось от революционного премьера».

Когда давление слева и надвигавшаяся волна анархии стали размывать шаткие устои буржуазного Временного правительства, то, несмотря на все происшедшие в стране перемены и на начавшийся развал Российской империи, Милюков, предаваясь нереальным мечтаниям, упрямо продолжал настаивать на Константинополе и проливах, на том, чтобы они отошли после войны к России согласно секретным договорам между союзниками и царским правительством.

В 1918 году, за несколько месяцев до полного крушения центральных держав, Милюков, решив, что Германия выйдет из войны победительницей, явился проповедником германской ориентации.

Такие же неожиданные политические изгибы проделывал Милюков и в период своей долгой жизни в эмиграции. До самого конца он мнил себя опытным политиком и реалистом-практиком. На самом же деле в этой области он оказался не профессионалом, а наивным любителем. И нашумевший на всю Россию вопрос, брошенный им с укором царскому правительству в Думе осенью 1916 года: глупость или измена? - с ударением на слово глупость, - в конечном счете обернулся бумерангом против политической репутации того, кто эту крылатую фразу пустил в ход.

А потому неудивительно, что непродуманная акция Милюкова и других русских либералов - людей благих намерений, но без практического опыта в государственных делах - свелась к молниеносной сдаче всех позиций напористому давлению Совета рабочих и солдатских депутатов.

Оглядываясь на прошлое и думая, по-видимому, о близких себе по духу либеральных кругах, Антон Иванович Деникин высказал в своих «Очерках русской смуты» верную мысль:

«Революцию ждали, но к ней не подготовился никто, ни одна из политических группировок. И революция пришла в ночи, застав их всех как евангельских дев, со светильниками погашенными. Одной стихийностью событий нельзя все объяснить, все оправдать. Никто не сделал заблаговременно общего плана каналов и шлюзов для того, чтобы наводнение не превратилось в потоп»

После ухода Гучкова и Милюкова в начале мая образовалась первая правительственная коалиция с социалистами. В правительство вошло шесть социалистов (три социалиста-революционера, два меньшевика и один народный социалист).

Самым видным из министров-социалистов был Александр Федорович Керенский. В марте 1917 года, когда он стал министром юстиции, ему еще не было 36 лет.

Генерал Деникин, издали наблюдавший перемены в Петрограде, отметил, что в Ставке к назначению Керенского на пост военного министра отнеслись без предубеждения. «Керенский, - писал он, - совершенно чужд военному делу и военной жизни, но может иметь хорошее окружение: то, что сейчас творится в армии, - просто безумие, понять это не трудно и невоенному человеку».

Керенский считал необходимым начать наступление. Но при развале армии это могло осуществиться лишь путем возбуждения в солдатах «революционного патриотизма». И Керенский взял на себя возбуждение этого чувства в разлагающихся войсках. Начались его бесконечные поездки по линии фронта и ближайшего тыла.

«Он говаривал, - писал о Керенском Милюков, - что массы не умеют признавать власть «в пиджаке». Он облекся во френч и очень быстро усвоил себе наполеоновские позы, повелительный тон, не допускающий возражений, гремящий голос, переходивший в нервический крик при попытке сопротивления, отрывистую рубленую речь в распоряжениях и торжественные карамзинские периоды в декларациях».

В этот сложный период, когда множество людей, выбитых революцией из привычной колеи жизни, кривили душой, подлаживаясь к новым политическим настроениям, Антон Иванович Деникин сохранил полное душевное равновесие. В его цельной натуре мысль не шла вразрез со словом и делом. В его письмах к невесте мы находим те же размышления и взгляды, которые он открыто высказывал строителям новой государственной жизни в Петрограде.

Выдержки из этих писем публикуются впервые.

5 апреля 1917 года

Политическая конъюнктура изменчива. Возможны всякие гримасы судьбы. Я лично смотрю на свой необычный подъем не с точки зрения честолюбия, а как на исполнение тяжелого и в высшей степени ответственного долга. Могу сказать одно: постараюсь сохранить доброе имя, которое создали мне «железные стрелки», и не сделаю ни одного шага против своих убеждений для устойчивости своего положения».

Говоря затем об утомительной и нервной рутине своей жизни в Ставке, Антон Иванович заканчивал письмо следующей фразой: «Все это пустяки. Если… только волна анархии не зальет армии».