Дороти Иден - Тайна Иерихонской розы

Снаружи я почувствовала себя свободнее, наслаждаясь ласковым ветерком, который трепал мои волосы. Я сняла туфли и пошла по прохладной траве босиком, снова переживая детские воспоминания. Воздух действовал успокаивающе; я привела в порядок свои мысли, и вдруг на меня нахлынули эмоции. Я почувствовала себя такой одинокой. Папа, ну почему мы не сможем совершить это путешествие вместе! Мне так часто кажется, что ты бы смог, если б только захотел… Ты мне так нужен.

Я нашла удобное место для отдыха: маленькую скамейку у огромного, с тяжелой кроной дуба. Я присела и посмотрела в сторону дома. Он был темный и мрачный, почти что зловещий. Я на минуту закрыла глаза и тут же снова открыла их, услышав частый стук копыт, приближающийся по дороге. Инстинктивно мое горло в ужасе сжалось. Темные колыхающиеся тени деревьев не давали разглядеть всадника, который подскакал к конюшне. Он пойдет в дом?

Ступеньки отражали яркий лунный свет, очень высокий человек, выйдя из тени, начал подниматься по ним, и я различила его силуэт. Мой страх пропал, и, все еще сомневаясь, я позвала его по имени.

Он обернулся и зашагал в моем направлении.

— Что, черт побери, вы здесь делаете? — накинулся на меня мистер Джон. Он снял черный плащ и перекинул его через руку. Все это время у меня ушло на то, чтобы оправиться от его грубости.

— У меня болела голова, сэр. Я подумала, что, может, воздух поможет.

— Вам же тысячу раз говорили, что вот так выходить одной опасно. Вам чертовски повезло, что вы ее не потеряли.

— Не стоит так сердиться, — сказала я ледяным тоном. — Если мне хочется выходить — я буду. Это моя голова.

Он скрестил руки и взглянул на меня, как на Пити.

— Тогда, полагаю, вы пользуетесь ею от случая к случаю. Ваше мужество поражает, но вы же не всесильны: красота не всегда усмиряет в мужчине зверя.

Теперь я была уверена, что он издевается.

— Возможно, вы тоже не всесильны, сэр…

Какой-то скрытый намек моих мыслей, видимо, промелькнул в моем голосе. Даже в темноте я могла различить горькую улыбку. Его прямота ошеломила меня.

— Думаете, я ездил на тайную встречу? С какой-нибудь девицей, без сомнения.

Моя гордость явно была задета.

— Это вы сказали, сэр, не я. И вообще это не мое дело.

— Действительно.

— Извините, что доставила вам неприятности, прогуливаясь здесь. Я как раз собиралась в дом, когда вы подъехали.

Я уже собиралась, было, отвернуться, но меня остановило выражение его лица. Я не смогла разобрать, был ли это гнев или ему просто было весело. Он вдруг засмеялся, не отрывая, однако, от меня глаз.

— Мисс Гэби, у вас ни стыда, ни совести. Невозможно себе представить, что у вас могут возникнуть такие мысли. Но поверьте, вы ничуть меня не смутили.

— Некоторым людям не по силам такие чувства как смущение, — ответила я на его издевку.

Его губы растянулись в улыбке.

— Скажите, мисс Гэби, а это имело бы для вас какое-то значение?

Я не ответила.

— Ну, скажите! Должно же ведь у вас быть свое мнение. Я его выслушаю.

Я покраснела — хорошо, что было темно. Что бы он сделал, если бы я ему сказала, какое это для меня имело значение?

— Насчет вас, сэр, у меня только одно мнение: вы упрямец, который, кажется, твердо вознамерился отгородиться от всего человечества.

Это были злые слова, и, едва произнеся их, я пожалела.

— Любое мнение — это уже лучше, чем никакого. Я покачала головой, ненавидя себя.

— Извините, сэр. Это было слишком зло. Я в последнее время немного не в себе.

— Задание оказалось слишком тяжелым для вас, — сказал он серьезно. — Думаю, мисс Гэби, — и наверняка вы согласитесь со мной, — будет лучше, если вы уволитесь. Признайтесь хотя бы себе: это слишком большое напряжение. Вы побледнели. Я хорошо вам заплачу и, если хотите, напишу вам отличные рекомендации.

Я разрывалась надвое: страшно было оставаться, но в то же время, если бы я уехала, это доставило бы мне боль. Но он сам предложил это.

— Если я вас не устраиваю, сэр, конечно же, я уеду. Я дрожала, и сердце мое колотилось. Он медленно покачал головой.

— Дело не в этом, вы должны знать. Я думаю о вас и о том случае с трясиной. С тех пор как это случилось, я все больше и больше склоняюсь к мысли, что вам нужно уехать. Остаться — значит очень рисковать. А вы не должны рисковать собой.

— Из-за того, что случилось с вашей женой? — спросила я, глядя ему в глаза.

Ярость отразилась на его лице. Я не успела двинуться — он взял меня за плечи, и я через плащ почувствовала тепло и силу его рук.

— Я не убивал свою жену! — хрипло прошептал он. Я снова посмотрела ему в глаза.

— Не было никакой необходимости мне это говорить.

— Тогда почему вы так дрожите?

— Сэр, мне больно.

Он тут же отпустил меня. Мне хотелось сказать что-то, чтобы дать этому человеку почувствовать, что хоть кто-то верил в его невиновность. Может быть, это и было рискованно, но это вдруг как-то перестало иметь значение.

— Сэр, я не думаю, что могу вас бояться. Я часто злюсь на вас, честно признаюсь. Но никогда не боюсь.

Он улыбнулся.

— Спасибо, дорогая Гэби.

Я вздрогнула от порыва ветра, который взметнул мои волосы и бросил несколько прядей на лицо. Он отвел их назад и немного помедлил убрать руку.

— Вам бы лучше зайти в дом, а то, ко всему прочему, еще и простудитесь.

В этот момент в одном из окон зажегся свет и показался высокий, стройный силуэт. Он на минуту задержался; казалось, он смотрел на нас.

Мы вошли в дом, и он снова попросил меня уехать, но я не могла ему ответить. Он легко дотронулся рукой до моей щеки, и я пошла в свою комнату.

Совершенно смущенная, переполненная эмоциями, я уже собиралась заснуть крепким, спокойным сном, как вдруг вспомнила, что он назвал меня по имени. Когда я засыпала, его лицо все еще стояло перед моим мысленным взором.

ГЛАВА 11

На следующее утро я проснулась с мыслью о моем хозяине и о приеме. Я оделась и поспешила вниз, готовая помогать везде, где только моя помощь потребуется. Сип Брауни навещал миссис Беатрис: он принес ей восхитительно пахнущее лекарство для желудка. Мы поговорили с ним на ступеньках. Он сказал, что будет на приеме и что с нетерпением ждет его, намекая, что надеется, мы познакомимся поближе. В хорошем расположении духа он вскочил на своего коричневого жеребца и ускакал, что-то насвистывая.

Когда я вошла на кухню, Клэппи ставила последнюю партию фруктовых пирогов в духовку. Ее лицо розовело больше, чем обычно, а руки были в муке по самые закатанные рукава.

Она улыбнулась, увидев меня.

— Чудесный день для праздника, мисс.

Я согласилась и спросила, чем могу помочь. Она указала мне на противни, на которых хранилось все, выпеченное за последние несколько дней. Я разложила их содержимое на белые с голубым фарфоровые блюда. Закончив, я поставила блюда на стол в центре комнаты, стойко сопротивляясь искушению попробовать чуть-чуть.

Всевозможные манящие запахи — от фруктовых начинок, соков и апельсинов до деликатесов, которые мне не дано было узнать — заполнили каждый уголок дома.

Коррин все время бегала взад и вперед, полная энергии. Она настояла на том, что сама расставит цветы. Сначала она привлекла к этому занятию миссис Беатрис, но та, наполнив одну маленькую голубую вазу, исчезла, и никто не стал тратить время и разыскивать ее; все отлично знали, что она опять где-то уединилась со своей колодой карт.

Под чутким руководством Клэппи мы с Полли занялись приготовлением перепелов, жареных в масле, омаров, оленины и сочных кусков ветчины — все это в неимоверных количествах. Я раскладывала это великолепие на огромные блюда цвета морской волны с тяжелыми серебряными крышками, украшенными маленькими витиеватыми ручками. Украшением служили, как и следовало ожидать, маленькие переплетенные розочки.

В большой комнате слышался голос миссис Марии, которая отдавала распоряжения по поводу столового серебра. Я направилась помочь расставлять бутылки шампанского, фронтиньяка, бордо и прочих напитков.

Присев ненадолго отдохнуть, я услышала музыку из большой комнаты. Кто-то играл на пианино; я прислушалась. С минуту я с удовольствием слушала и потом, не удержавшись, подошла к двери — посмотреть, кто может извлекать такое чудо из этого куска дерева и слоновой кости.

Миссис Беатрис, совсем не похожая на себя, почти по-царски сидела на скамеечке с черной подушкой и играла; мыслями она была в другом мире, в другом времени. Эта необычная безмятежность в ее чертах говорила о том, что ведь и у нее когда-то были надежды, планы, и она тоже когда-то любила кого-то. Я стояла никем незамеченная и слушала, пока не прозвучали последние ноты, а потом тихо скользнула обратно в столовую, пока она еще не поднялась. Моя слабая игра ни за что не смогла бы сравниться с ее мастерством.

Следующие несколько часов за работой я напевала эту мелодию себе под нос. Она так долго вертелась у меня в голове, что ко мне вернулись воспоминания. Конечно, папа частенько напевал эту мелодию. Это было, наверное, еще девять, или даже больше, лет назад.