Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

Ознакомительный фрагмент

– Я… я и заплачу больше, чем лошадь, обещаю, – промямлил ткач, который по пути в кожевенный квартал, похоже, порядочно набрался для храбрости.

– Мне от этого никакого проку, если ты возьмешь да и помрешь тут, – ответила Магдалена и влила снадобье Цайлингеру в рот. – В моем лекарстве столько альрауна и макового сока, что ты, чего доброго, ангелов услышишь. Что я секретарю Лехнеру тогда скажу, ну? Что главный трусишка Шонгау предпочел помереть у меня дома, лишь бы больной зуб не выдергивать? Меня же в Кошачьем пруду утопят за убийство.

– Но больно ведь, прямо сил нет! – пожаловался Цайлингер.

– Я сейчас отца приведу, он покажет тебе, как бывает больно на самом деле! – оборвала Магдалена. – А теперь замолчи наконец и открой рот. Ты готова, Марта?

Последние слова были обращены к знахарке Марте Штехлин, которая стояла позади всхлипывающего Цайлингера. Она крепко стиснула его голову, когда Магдалена зажала в клещах гнилой зуб и, тихо выругавшись, потянула черный пенек. Этот тупица вообще знал, сколько стоит териак? В состав чудодейственного снадобья, применяемого в том числе и для обезболивания, входило три десятка ингредиентов! Что ж, теперь заплатить ткачу придется столько, что очередной зуб он, наверное, выдернет себе сам.

Цайлингер снова дернулся и так яро замотал головой, что Магдалене снова пришлось вынуть клещи. Штехлин у него за спиной закатила глаза.

– А что, если мы подождем, пока твой муж не вернется? – боязливо предложил ткач.

– Симон вернется лишь через несколько дней, – ответила Магдалена с возрастающим нетерпением. – Сколько раз тебе повторять! Ты действительно хочешь столько ждать?

– Я… я мог бы сходить в город, к доктору, – предпринял Цайлингер очередную попытку.

– Ха, к этому шарлатану? – вмешалась Штехлин. Морщин на ее лице за последние годы заметно прибавилось, и оно теперь чем-то напоминало лежалое яблоко. – Этот так называемый доктор Рансмайер хоть и учился, а фиалку от незабудки отличить не в состоянии! – прошипела знахарка и насмешливо взглянула на дрожащего ткача. – Но пожалуйста, как тебе угодно. Я слышала, почтенный советник Штангассингер тоже ходил к нему выдергивать зуб. Ну а спустя две недели лежал в постели, бездыханный.

Эти слова возымели действие. Цайлингер наконец смирился с судьбой. Он раскрыл рот, и Магдалена вновь ухватила клещами зуб, уже заметно шатающийся. Последовал громкий хруст, и она торжествующе показала гнилостно пахнущий пенек.

– Превосходный экземпляр! – обратилась Магдалена к бледному пациенту. – Теперь можешь запить это дело настойкой.

Это требование Цайлингер выполнил с большой охотой. Он щедро глотнул из принесенного с собой кувшинчика. Глаза у него вдруг закатились, голова склонилась набок, и ткач мирно захрапел. Пустой почти кувшинчик покатился по полу.

– Теперь он хоть болтать перестанет, – заметила Штехлин с усмешкой.

– Я его болтовню тоже больше не вынесла бы. У меня опять голова закружилась.

Магдалена со вздохом опустилась на скамью и вытерла пот со лба. Лицо у нее стало бледным. Штехлин пока единственная знала, что Магдалена вновь была в счастливом ожидании. Даже со своей младшей сестрой Барбарой она не поделилась новостью. Уже трижды у нее не наступали месячные, зато тошнило все сильнее.

– Если б Цайлингер тянул еще дольше, меня, наверное, вырвало бы ему под ноги, – глухо проговорила Магдалена.

Она подошла к открытому окну и с облегчением вдохнула прохладный воздух.

– Зря ты не сказала Симону, что беременна, – посетовала Штехлин. – Все равно в толк взять не могу, как господин цирюльник до сих пор ничего не заметил. И это у собственной-то жены! У тебя живот растет день ото дня, а уж как тебя на соленые огурцы тянет…

– Я скажу ему, когда он вернется из Обераммергау, обещаю. Просто не хочу вселять ложных надежд… – Магдалена запнулась. – В который раз. Это… разобьет ему сердце.

Магдалена знала Марту Штехлин уже много лет. Ее отец, городской палач, в свое время спас знахарку от костра, когда ту обвинили в колдовстве и детоубийстве. С тех пор Штехлин была связана с семейством Куизлей крепкими узами благодарности. Хотя порой и надоедала Магдалене своей болтовней.

– Для Симона важно было самому отвезти Петера в новую школу, – продолжила Магдалена через некоторое время. – Туда всего день пути, но в ближайшие годы мы с ним так редко будем видеться… Я бы и сама поехала. – Она сглотнула. – Но кто-то ведь должен следить за цирюльней, иначе все наперекосяк пойдет. А Барбара еще слишком юна для этого, тем более что в лечебных травах она в общем-то не смыслит.

У Магдалены сердце сжалось при мысли о сегодняшнем прощании. Петер, хоть ему было всего семь лет, держался очень крепко и не плакал. В отличие от матери, которая не смогла сдержать слез. Даже Пауль, младший брат Петера, который никогда не упускал возможности позлить взрослых, вел себя на редкость смирно.

Цайлингер тихо забормотал сквозь сон и вывел Магдалену из задумчивости. Ткач рыгнул и вытер испачканный кровью рот. Магдалена с отвращением его растолкала.

– Эй, процедура окончена, – сказала она громким голосом. – Ступай домой. И помни: неделю только теплое пиво и ячменная каша, пока рана не заживет.

Цайлингер поднялся, покачиваясь, однако Магдалена удержала его за плечо:

– С тебя полгульдена.

Ткач мгновенно протрезвел.

– Полгульдена? – переспросил он и язвительно рассмеялся: – Ха, уж не из золота ли твои клещи?

– Нет, но ты вылакал почти весь мой запас териака. А он денег стоит. Так что раскошеливайся. – Магдалена требовательно вытянула руку.

Цайлингер направился было к выходу, но обе женщины загородили ему дорогу, скрестив руки на груди.

– А если я не заплачу? Что тогда? – предпринял ткач новую попытку.

– Тогда я попрошу отца, чтоб заглянул к тебе, – ответила Магдалена. – Он тебе и остальные зубы повыдергает. Совершенно бесплатно.

Цайлингер с недовольным видом нашарил кошелек на поясе и вынул несколько монет.

– Ладно, – проворчал он и положил монеты на стол. – Но смотри, знахарка, – ткач хитро взглянул на Магдалену. – Кто знает, что вы там намешали в это зелье… Может, там есть кое-какие запрещенные травы, о которых советникам лучше не знать? Друзей у вас там не то чтобы много. Совсем недавно бургомистр Бюхнер говорил, что…

– Пошел вон, пока я порчу на тебя не наслала! – прошипела Марта Штехлин. – Сначала помогаешь людям, а в ответ что?.. Заруби себе на носу: в следующий раз, когда захочешь снадобье, чтоб в постели не осрамиться, ко мне даже не суйся!

– Тоже мне! Твой афродизиак все равно не помогал. А раз уж об этом деле речь зашла… – Цайлингер покосился на Магдалену. – Я б на месте твоей сестры вел себя поскромнее. Больно уж она задом вертит по трактирам. Поговаривают, она околдовывает молодых парней…

– Убирайся! – велела ему Магдалена и сунула в руки его помятую шляпу. – И проспись, прежде чем вздор всякий нести!

Цайлингер заворчал себе под нос и удалился, не преминув скрестить пальцы для защиты от злых чар. Когда дверь за его спиной захлопнулась, Магдалена взглянула на Штехлин.

– Зря ты с этой порчей, – предостерегла она. – Знаешь ведь, как быстро знахарку можно превратить в ведьму.

Штехлин пожала плечами:

– Нас уж давно таковыми считают – уж сколько лет у нас за спинами шепчутся! Капли достаточно, чтобы через край полилось. Цайлингер верно говорит, что в городском совете нас просто терпят… – Знахарка запнулась, прежде чем продолжила: – А что касается Барбары…

Магдалена взглянула на нее выжидающе:

– Рассказывай давай, не держи в себе.

– Ну, твоей сестре и вправду следовало бы вести себя поскромнее. Я видела недавно, как она заигрывала сразу с тремя парнями в «Звезде». Она знает, что красива, и кружит головы подмастерьям. Разные слухи ходят.

– Господи, Марта, ей ведь семнадцать! Ты сама когда-то была молода.

– Да, но я знала свое место. – Штехлин посмотрела на свои морщинистые руки и обломанные ногти. – Мой отец был простым углежогом, мы жили в лесу. Конечно, на Кирмес[2] мы тоже приходили. Но я ни за что не посмела бы танцевать с сыновьями зажиточных крестьян.

– Ты это мне хотела сказать? Будь Барбара из хорошей семьи, то могла бы вертеть себе задом. Но раз уж она дочь палача, то сразу становится шлюхой?

Магдалена чувствовала, как в ней нарастает злость. Однако Штехлин, в общем-то, была права: Барбара временами перегибала палку. Она заплетала волосы, как принцесса, и иногда даже пользовалась соком красавки, чтобы придать блеска глазам. Зачастую она смеялась слишком громко и говорила слишком дерзко – по крайней мере, для безродной девицы из Кожевенного квартала. И не желала слушать ничьих указаний.

«По крайней мере в этом она пошла в отца», – подумала Магдалена.

– Мне иногда хочется, чтобы Барбара наконец нашла любящего и верного мужа, который ее усмирил бы, – проговорила она скорее для самой себя.