Питер Акройд - Лондонские сочинители

— Сейчас не время…

— Всегда не время. Вы могли развить у меня тягу к знаниям. А мне пришлось самому ума набираться.

— Точно так же, как мне. Лучшее образование…

— …это самообразование. Сколько раз от вас слышал. Что ж. Вы статью прочли. Судите сами, сумел я дать себе приличное образование или нет.

Они продолжали препираться и после ужина. Роза Понтинг ушла, громко заявив, что обсуждать «какие-то бумажки, чтоб им пусто было» ей неинтересно; тем не менее, притворив за собой дверь, Роза немедленно приникла к ней ухом. Было слышно, как Сэмюэл Айрленд в нескрываемом раздражении брякнул фужером о тарелку.

— У мистера Малоуна вообще никаких прав на эту бумагу нет. Такие документы на вес золота. Нельзя отдавать их любому встречному и поперечному.

— Уж не потому ли вы хотите сами их присвоить? Не потому ли коршуном кружите над ними, норовя зацапать очередную добычу и тут же сдать в залог? Их нашел я. Принадлежат они мне. И к Сэмюэлу Айрленду никакого отношения не имеют.

— Это нечестно, Уильям. Несправедливо. Кабы все в нашей округе не знали, что ты работаешь в моем магазине, твоя покровительница на тебя и внимания бы не обратила.

— Неправда.

— Позволь мне закончить. Всем известно, что ты мой сын. Стало быть, на карту поставлена не только твоя, но и моя репутация.

— Что ж, тогда вам лучше снять с себя ответственность. Напишите бумагу, что отказываетесь от всякого участия в этих делах, и поставьте свою подпись. Роза Понтинг, я уверен, с большой охотой засвидетельствует ваш отказ.

— Как ты можешь такое предлагать? Узы, связующие отца и сына, священны.

— И потому все мое — оно и ваше тоже?

— Это низко с твоей стороны. Речь совсем о другом. — Тяжело дыша, Сэмюэл Айрленд поднялся из-за стола. — Тебе может понадобиться моя помощь. Совет. Кто знает, что еще тебе подвернется?

— К примеру, любовное письмо к Анне Хатауэй?[77]

— К кому?! Прости, не расслышал, — Сэмюэл поспешно опустился на стул.

— Точнее, не письмо. Записка. Несколько нежных слов. Не мог же я позволить мистеру Малоуну заграбастать все разом.

Сэмюэл Айрленд громко расхохотался.

— Славно сработано, Уильям! Даже меня перехитрил. Доставай-ка. Дай мне хоть взглянуть на нее.

Уильям вынул из кармана записную книжку в кожаном переплете и раскрыл. Там лежал обернутый в тончайшую, как паутина, ткань листок бумаги, к которому едва видной ниточкой была прикреплена прядь волос. Уильям положил все это на обеденный стол. Сэмюэл Айрленд бережно развернул полупрозрачную ткань и бумажный лист и принялся разбирать рукописные строчки:

— Заверяю тебя, душенька моя, что ничья грязная рука не касалась сего послания. Твой Уилл[78] свершил все самолично. Желание у него есть, есть и умение. Ни золоченая безделка… Ни что-то еще… Неразборчиво. Извини. Я сам не свой от волнения.

Прядь рыжеватых волос на конце слегка завивалась. Сэмюэл Айрленд боялся даже прикоснуться к ней.

— Неужто и волосы подлинные? Прямо с его головы?

— Отчего бы и нет? Когда тело Эдуарда Четвертого подняли из могилы, волосы были по-прежнему крепкие и ничуть не утратили цвета. А ведь умер он в тысяча четыреста восемьдесят третьем году.

— Ты нашел это среди других бумаг? В доме благодетельницы?

— Конечно. Где же еще? Когда-нибудь ее дом станет местом паломничества для всех истинных почитателей Шекспира.

— Если кому-нибудь удастся разыскать этот дом, — заметила Роза Понтинг. Услышав про любовное письмо, она сразу вернулась в столовую. — Господи, Уильям, ты из любой малости делаешь тайну. Это несносно. Правда, несносно. Ты и теперь не скажешь отцу, где живет эта особа?

— Хотите знать, Роза, как она сама изложила мне свое предложение?

— Давай, выкладывай. Я охотница до разных историй.

— Она считает ниже своего достоинства терпеть чьи бы то ни было нескромные расспросы. Муж ее недавно умер, ни словом не объяснив, как и зачем он собирал старинные бумаги. Добавить к этому ей нечего, а привлекать к себе внимание она, дама благородного происхождения, не желает.

Роза пренебрежительно фыркнула и стала убирать со стола.

Сэмюэл Айрленд вновь наполнил свой фужер.

— И очень правильно делает, — заметил он. — Только вопросов все равно не миновать.

— На них буду отвечать я.

— Ее муж, судя по всему, был выдающимся коллекционером.

— Безусловно. Уж не из того жулья, что прикарманивает мелкую дребедень.[79] Мне кажется, отец, я скоро приду к определенному выводу в этом загадочном деле. В завещании Шекспира ни слова нет о книгах или бумагах.

— Знаю.

— Можно предположить, что имущество он оставил дочери Сюзанне, вместе с домом и землею.

— А она вышла замуж за доктора Холла.

— Совершенно верно. Супруги Холл, в свою очередь, завещали все своей единственной наследнице, дочери Элизабет, которая продолжала жить в Стратфорде.

Тем временем Роза Понтинг опять вернулась в столовую.

— Надеюсь, ты хотя бы сообщишь нам, где находится ее дом, — ядовито заметила она.

— Известно, что во время гражданских войн[80] дом заняли солдаты Кромвеля. Но об этих бумагах опять никаких сведений нет.

— Ты полагаешь, служивые прибрали их к рукам? Или поджигали ими порох в своих короткоствольных ружьях?

— Нет, не совсем так Среди членов парламента были антиквары. Один из них мог прослышать о том, что в старом доме Шекспира расквартирован полк, а дальше все проще простого. Словечко офицеру, и вот уже…

— …дверь в дом для него открыта. Кого волновала судьба листков, исписанных каким-то бумагомаракой? Возможно, одним из нечестивых папистов?

— Точно, отец. Бумаги, однако, сохранились. Но клад этот — в частных руках, и владельцы отнюдь не намерены предлагать его всему человечеству. Он передается из поколения в поколение. А потом муж моей благодетельницы нападает на его след.

— Более удачного приобретения невозможно себе представить. Хотел бы я знать, за сколько?..

Сэмюэл Айрленд подошел к небольшому окну, выходящему на Холборн-пассидж, и молча уставился на булыжную мостовую.

Роза Понтинг, уютно расположившаяся в кресле с шитьем в руках, не отрывая глаз от рукоделия, проронила.

— Сэмми, ты сам говорил мне, что бумаги только вырастут в цене. Везет же некоторым.

Не прошло и недели, как Эдмонд Малоун возвратил стихотворение Шекспира, заявив, что сомневаться в подлинности находки нет никаких оснований. При этом он подчеркнул, что хотел бы вручить драгоценный лист именно Уильяму, а не Сэмюэлу Айрленду.

— Поздравляю, сэр, ваше редкостное усердие увенчалось успехом. Мы все вам очень признательны.

— А как вам стихотворение?

— В нем выразился возвышенный гений Барда. Что греха таить, Шекспир порою смешивает высокое и низкое. Многие считают, что трагедия у него чересчур часто переплетается с фарсом. К разверстой могиле он приводит шутов, короли у него якшаются с фиглярами.

— А что, между ними большая разница?

Малоун пропустил вопрос мимо ушей.

— Но здесь перед нами образец истинной чистоты и целомудрия.

Уильям не скрывал своего счастья. Он сжал руку Малоуна и, пробормотав:

— Хочу представить на ваш суд еще кое-что, — помчался наверх. Вернулся он с коротенькой любовной запиской и локоном.

— Потрогайте волосы, мистер Малоун, — предложил он.

Но тот отказался и, словно обороняясь, воздел вверх руки. Затем быстро пробежал глазами записку и сразу понял, что за послание перед ним.

— Слишком уж она интимна. Прямо-таки ощущаю исходящее от нее тепло.

— Такое чувство, будто мы соприкасаемся с тем, кто ее писал.

— Вот именно.

Уильям не мог скрыть своей радости.

— Я показал локон изготовителю старинных париков; представьте, мистер Малоун, он уверяет, что волосы настоящие, того времени. Они чуточку толще наших.

— Не сомневаюсь, что он прав. Теперь меня ничем не удивить. Почти как у Шекспира: целое море радости.[81]

— Тут имеется кое-что еще.

Сэмюэл Айрленд нырнул под прилавок и вылез оттуда со стопкой листов в руках. Листы были сложены вчетверо и стянуты чем-то вроде шелковой нити; все они были сплошь исписаны от руки.

— Здесь вся пьеса, целиком. Это «Лир». — Айрленд-старший произнес название так, будто объявлял его со сцены. — Причем не копия, сделанная переписчиком. Нет, почерк его самого.

— Я сверил текст с первым изданием ин-фолио, — сказал Уильям. — Все совпадает, изъяты лишь ругательства и богохульства.

— То есть Бард без лишнего шума убрал те самые неприличности, сэр, о которых вы толковали, — подхватил его отец.