Елена Ярошенко - Визит дамы в черном

Клавдия Тихоновна, глядя на ее умиротворенное лицо с прилипшими ко лбу прядками, шептала: «Слава тебе, Господи, пронесло!»

Хотя жар больше не возвращался, чувствовала Марта себя как-то плохо, даже не то что плохо, а странно.

То ей казалось, что стены в комнате расширяются, становится просторно, как в бальном зале, и все заливает яркий свет, то слышались чьи-то голоса, то словно какие-то страшные образины глядели на нее со стен. Лицо Клавдии Тихоновны, сидевшей у постели, превращалось в холодное лицо Фионы, потом снова в добрую старушечью физиономию. Марта то забывалась, то в ужасе вскакивала и спрашивала:

— Что со мной?

— Ничего, ничего, Марточка, просто ты приболела, — отвечал голос Клавдии Тихоновны, пробиваясь к Марте издалека сквозь звон и непонятный шум.

Марта откидывалась на подушки и снова проваливалась в пустоту.

В очередной раз открыв глаза, Марта увидела, что в комнате она одна. На столике стояли пузырьки с аптечными ярлыками. Видимо, к ней приводили доктора, он выписал рецепт, и лекарство уже успели заказать в аптеке… Марта ничего не помнила, ни о визите врача, ни о том, сколько дней она болеет.

«Мне плохо, мне очень плохо! Но ведь ничего не болит, почему мне так плохо? Как все странно», — думала Марта, и вдруг в ее ушах зазвучал голос Мити, зазвучал так явно, словно тот стоял в изголовье постели: «Я говорю серьезно. Дай мне слово, что если что-то тебя насторожит, хоть что-то напугает, просто покажется странным, ты сразу, слышишь, сразу же обратишься за помощью ко мне».

— К Мите, мне нужно к Мите!

Марта с трудом поднялась, натянула на себя первое попавшееся платье, машинально сжала в руке свои сумочку и перчатки, схватила в передней пальто, шляпку и тихо выскользнула за дверь. Швейцар, дремавший у входа, не заметил, как она вышла из дома.

Сколько было времени, Марта не знала. Темнело уже рано, на улице горели фонари. Извозчика не было видно, и Марта, пошатываясь, побрела вдоль домов, плохо понимая даже, в нужную ли сторону она идет.

Квартала через два к ней подвернулся какой-то хорошо одетый молодой господин и стал игривым тоном о чем-то спрашивать. Марта, которой каждый шаг давался с трудом, остановилась, прислонившись к стене, и молча подняла глаза на уличного ловеласа. Он сразу осекся.

— Что с вами, мадемуазель? Я могу вам чем-то помочь?

— Прошу вас, извозчика! Мне нужно… — Марта пошатнулась. Молодой человек подхватил ее под руку и стал громко кричать:

— Извозчик! Эй, извозчик!

Из-за угла вынырнула извозчичья пролетка с фонариком на оглоблях.

— Вы позволите проводить вас? — спросил молодой человек.

— Благодарю, это излишне.

— Не бойтесь меня, я предлагаю искреннюю помощь. Я не обижу вас.

— Вы очень добры, — Марте наконец с помощью незнакомца удалось забраться в экипаж. — Но не затрудняйте себя. Теперь все будет в порядке.

Она назвала извозчику адрес на Гороховой.

— Голубчик, доставь барышню, куда она сказала, — молодой человек протянул извозчику деньги. — Я тебя хорошо запомнил, если что, разыщу и шкуру спущу, каналья!

— Не извольте беспокоиться, барин, — извозчик хитро прищурился, — доставим по первому разряду. Но, пошла!

Подковы лошади застучали по мостовой. Этот мерный стук отзывался в висках Марты тупой болью. От мелькавших уличных фонарей кружилась голова.

«Господи, скорее бы доехать», — Марта откинулась на сиденье и закрыла глаза.

Глава 12

Дмитрий и Петя пили вечерний чай с пирогом, принесенным из кухмистерской, и свежим вареньем, переданным сыну в Петербург из имения заботливой Петиной матушкой. За окном чернело холодное осеннее небо, а в комнате было тепло от недавно протопленной «голландки», и круг света от керосиновой лампы уютно ложился на стол, покрытый простой белой скатертью. Сервировка чайного стола была холостяцкой, варенье поставили прямо в банке, поленившись переложить его в вазочку, и Петр боялся, что легкомысленный Митя, залезая очередной раз в банку ложкой, чтобы наполнить свою розетку, накапает вареньем на скатерть — прачка должна была зайти за бельем только через неделю.

— Не испачкай скатерть, — не выдержал он наконец. — Настасья только в следующий вторник заберет белье в стирку. Так и будем жить всю неделю с грязной скатертью. Ну, как тебе матушкины заготовки? — глядя на приятеля, с аппетитом уплетавшего варенье, Петя наконец улыбнулся.

— Хорошая у вас вишня, Петька…

— Знаешь, какие у нас сады в Харьковской губернии? Такая красота, особенно весной, когда вишня цветет. Выходишь в сад, а он весь в белом кружеве… А уж как вишня поспеет…

— «Ах, сад мой, ах бедный сад мой!» Ты не в родстве с чеховской Раневской? Помнишь, я приносил списки новой пьесы Чехова, которую собираются ставить в Москве, в Художественном театре? Может быть, и тебе стоит дебютировать на сцене в амплуа любителя вишневых садов? Ты так убедительно и одухотворенно говоришь о них.

— Вечно тебе нужно все обсмеять. Ты даже не представляешь, какой аромат стоит, когда матушка варит варенье! Она приглашает двух-трех девушек из села перебирать ягоду и вынимать косточки, наша кухарка ворочает тазы, а маман всеми руководит. Это старинный ритуал, Митя, сбор ягод, чистка медных тазов до золотого сияния, перевешивание сахара… А пенки, нежные розовые пенки в фарфоровых блюдцах… А потом ряды аккуратных баночек в кладовой, каждая закрыта картонным кружком и пергаментом и украшена витиеватой надписью: «Вишня. Урожай 1903 г.».

— Петя, ты поэт сельской жизни. Зачем ты живешь в Петербурге? Из тебя вышел бы прекрасный помещик.

— Да, со временем я обязательно поселюсь в имении. Годам к пятидесяти… Митя, когда-нибудь наступит 1930 год, нам исполнится по пятьдесят лет, я вернусь в родительское имение и на покое буду вместо матушки руководить сбором и заготовкой вишни… Ты можешь себе такое представить?

— С трудом. То есть тебя, Топтыгин, над медным тазом с ягодой и с блюдечком пенок в руках я так и вижу, а вот 1930 год теряется в далекой дымке. Даже странно представить, что он все-таки наступит и нам будет по пятьдесят…

Их неторопливую беседу прервал дверной звонок. Кто-то требовательно крутил ручку звонка, хотя час был поздний и приятели никого не ожидали. Митя пошел открывать.

На лестничной площадке, держась за косяк, стояла бледная, растрепанная Марта. Увидев Митю, она что-то прошептала и опустилась у входа прямо на пол. Дмитрий подхватил ее на руки, отнес в комнату и уложил на диван.

— Митя, ты тогда сказал, что если… Ну, если что-нибудь испугает или покажется странным… Митя, я не понимаю, что со мной, в голове все путается. Мне так плохо, и так странно плохо, как никогда не было… Господи, что же со мной такое? Мне страшно, — бессвязно бормотала Марта.

— Что с ней? — тихонько зашептал Петр на ухо другу. — Она явно не в себе. Может быть, пьяна?

— Похоже, ее чем-то опоили. Я этого и боялся. Петька, я даже не знаю, что делать, чтобы ей помочь.

— Пусть она поспит, станет хуже — пошлем за врачом.

— Огласка нежелательна. Молодая девушка, еще несовершеннолетняя, в таком состоянии, ночью в квартире двух холостяков. Представляешь, что начнут говорить?

— Да, без сплетен не обойдешься. Слушай, а может быть, Иванцова с медицинского факультета побеспокоим? Он умеет держать язык за зубами. Ты ведь к нему недавно обращался.

— Правильно, Петя. Он уже кое-что знает, так теперь узнает все до конца. А надо будет, так без шума проконсультируется у кого-нибудь из опытных медиков.

Марта все время что-то бессвязно бормотала. Она пыталась объяснить Мите, что он — настоящий благородный рыцарь, готовый, как в сказке, прийти на помощь гибнущей девушке, а Марте просить эту помощь больше не у кого, и если Дмитрий не спасет ее, она погибнет… Но слова путались и уже не складывались во внятные фразы.

— Помнишь Лоэнгрина, Митя? Это ты… Ты — Лоэнгрин… Рыцарь…

— Бредит, — испуганно прошептал Петр. — Оперу вспоминает. Она Вагнера любит, да?

Бурмин отправился на Мещанскую улицу к Иванцову, заранее настраиваясь на то, что там все спят, придется будить хозяев, вызывать Мишу, что-то объяснять. Но в доме Иванцовых еще не ложились — у них была вечеринка, гости не успели разойтись, звучала музыка — тапер играл на рояле, в зале танцевали, в столовой продолжали закусывать.

— Еще один поздний гость, — закричал, увидев Петю, младший брат Иванцова, пятнадцатилетний гимназист.

— Петр? Заходи, присоединяйся к нам, — в прихожей появился Миша Иванцов, раскрасневшийся и слегка навеселе. В руках у Миши была гитара, украшенная голубым бантом. Петя помялся.

— Миша, извини ради Бога, я пришел не ко времени, но у меня вот какое дело… Ты помнишь Марту Багрову?