Томаш Миркович - Паломничество в Святую Землю Египетскую

– А кто?

– Если хочешь, я тебе расскажу.

О великой любви тети Анны я узнала случайно, через два дня после похорон деда. Он умер, когда мне было шестнадцать. Я проснулась, меня мучила жажда, и я решила пойти на кухню чего-нибудь попить. Во всем доме было темно, но в кухне горел свет. Когда я вошла, то увидела: тетя сидит на табурете, блузка на ней расстегнута, а в руке она держит бутылку водки, из которой доносится тихое бульканье. Но бутылка была приставлена не к губам тети, а к животу. Тогда я в первый раз увидела, что у тети в животе круглое отверстие размером с большую монету. Я заорала благим матом.

Тетя вскочила как ошпаренная и выпустила из рук бутылку. Та упала на пол, но не разбилась. Вскоре на кухню прибежала мама – ее разбудил мой крик. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять, в чем дело. Она что-то сердито сказала тете и быстро выпроводила меня из кухни.

Мы пришли ко мне в комнату, она села рядом со мной на кровати и рассказала, откуда у тети взялась дырка в животе. Это был единственный след, оставшийся от ее большой любви.

Молоденькой девушкой – ей тогда еще и двадцати не было – тетя влюбилась, причем со взаимностью, в одного молодого человека, которого знала с детства. У этого Михала был дар играть на всевозможных инструментах. Он мечтал стать знаменитым пианистом и концертировать по всему миру. Мама – она моложе тети на девять лет – помнила, что когда он у них бывал, часто аккомпанировал Анне на пианино: тетя любила петь. Запомнились ей и его красивые руки с исключительно длинными, тонкими пальцами. Но когда он окончил гимназию и заявил, что намерен поступать в консерваторию, его отец оказался против. Он хотел, чтобы сын учился на врача или адвоката.

Тетин любимый – а тогда уже и жених, потому что против женитьбы сына на Анне у отца как раз возражений не было, – совершенно пал духом. После очередной ссоры с отцом он решил бежать из дому. А поскольку после фортепиано он больше всего любил кларнет, то нанялся по контракту в кавалерийский оркестр кларнетистом.

Верхом он прекрасно ездил с детства – летом вообще почти не вылезал из седла, – но, к сожалению, не усвоил важнейшего принципа, обязательного для всех конных трубачей и кларнетистов: инструмент следует держать справа от конской головы. И вот, чуть только он записался в оркестр и отослал Анне первое письмо, случилось страшное. Конь, на котором он сидел, внезапно дернул головой и ударил в кларнет. Инструмент пробил Михалу горло. Не успели позвать фельдшера, как молодой музыкант скончался.

Это, наверное, был не единственный смертельный случай такого рода, но именно смерть Михала и жалобы его убитого горем отца привели к тому, что спустя несколько месяцев после похорон министерство специальным приказом исключило кларнеты из кавалерийских оркестров. Анны на этих похоронах не было – она лежала в больнице, сражаясь со смертью.

Дело в том, что при известии о гибели Михала она выпила полбутылки соляной кислоты. В те времена снотворные не были так распространены, как сейчас, поэтому мужчины, которые хотели совершить самоубийство, пускали себе пулю в лоб, а женщины пили кислоту. А может, для Анны была важна некая романтическая симметрия – раз ее любимый погиб от того, что ему пробил горло кларнет, она должна умереть от того, что ей проест горло кислота? Как бы то ни было, едва она узнала о его смерти – сразу побежала в кухню, схватила бутылку с кислотой и выпила ее залпом.

Она не умерла; врачам удалось ее спасти. Но она так страшно обожгла ротовую полость и верхние отделы желудочно-кишечного тракта, что не могла ни пить, ни есть. В те годы не знали капельниц, и чтобы сохранить Анне жизнь, врачам пришлось вырезать ей в животе отверстие, через которое можно было заливать жидкое и закладывать мелко нарезанное прямо в желудок, что рассчитывать на это особо не стоит. Они оказались правы: после заживления остались такие обширные шрамы, что зарос даже проем между желудком и пищеводом. С тех пор Анна уже не могла – и до сих пор не может – есть, как нормальный человек. Она питается через дырку в животе, которую закрывает идеально подогнанный платиновый кружок.

Анна вернулась домой, получив инструкции, как ей питаться, как одни продукты мелко резать, шинковать и молоть, а других избегать, и понемногу начала приходить в себя. Наверное, она бы скорее опомнилась после этой трагедии, если бы дырка в животе не напоминала ей о смерти Михала. Сама она о дыре не говорила никому; ее секрет знали только родители и сестра.

Несколько лет спустя Анна вышла замуж, хотя человека, с которым пошла к венцу, не любила. Лучше всего об этом свидетельствует тот факт, что она так никогда и не открыла ему своей тайны. Еду в себя она закладывала, когда муж был на работе, а при нем делала вид, будто уже поела и не голодна. Может показаться странным, что за все время брака муж Анны так и не заметил, что жена ничего не пьет и не ест. Но кто же мог заподозрить такое?

Когда мужу пришла повестка, Анна переехала к родителям. Его смерть, видимо, не слишком ее потрясла; во всяком случае, получив известие, что он погиб в битве под Монте-Кассино, она не впала в такое отчаяние, как после гибели Михала. Когда моя мама вернулась из Штатов, они поселились вместе. Мама давно знала, как питается Анна, но я об этом даже не подозревала. Я очень любила тетю и видела ее каждый день, но у меня и мысли не возникало, что она не ест как все люди. До той самой памятной ночи, вскоре после дедушкиной смерти.

Анна любила отца гораздо больше, чем мать. Из-за непрестанных ссор с матерью она и решила переехать к сестре, когда та вернулась из Штатов. И поэтому после смерти отца совсем пала духом.

Она стала совершенно неузнаваема. Милая, культурная, следящая за собой сорокалетняя женщина буквально за пару дней превратилась в неопрятную старую ведьму. Вдруг все узнали про ее дыру. Она демонстрировала ее, рассказывала историю своего давнего романа не только подругам и знакомым, но даже почтальону, сантехнику и газовщику. Более того, она начала пить. Она, у которой никогда раньше – не считая пары рюмок вина, выпитых в юности, – ни капли алкоголя во рту не бывало (ну, может, в ее случае надо говорить не «во рту», а «в кишках»), теперь каждый вечер вливала в себя бутылку горькой, не обращая внимания на протесты моей мамы.

Наутро она чувствовала себя отвратительно, но утверждала, что от алкоголя ей лучше, во всяком случае, он помогает ей уснуть. И правда, спала она тогда как сурок, самое меньшее – до полудня. Та узда, в которой она себя держала столько лет, после смерти моего дедушки совсем ослабла.

Но настоящий кошмар был еще впереди. Вдруг, словно из жажды самоуничтожения, соединенной с чисто научным интересом, тетя принялась экспериментировать со своей дыркой. Началось с того, что она перестала мелко резать еду и стала закладывать в себя большие куски. Если бы при этом она почувствовала боль, то, может, и опомнилась бы, но никаких отрицательных последствий не было, и эти первые опыты ее только раззадорили. Однажды я видела, как она заталкивает себе в дырку целое сырое яйцо. В другой раз – как стряхивает туда пепел от папиросы.

Однажды она забросила внутрь живую белую мышь. Сделала она это демонстративно, на глазах у моей мамы, которая все не верила, что сестра вправду сделает нечто подобное; мама думала, что та только дразнится.

Это было уже чересчур. Мама позвала врача, знакомого с тетиным случаем, и рассказала ему обо всех этих эксцессах. После чего Анне позволили выбрать: или она будет носить жестяной корсет, запирающийся на ключ, или ее саму запрут в Творках.[13] Она выбрала корсет.

Выполненная по спецзаказу металлическая конструкция действовала по принципу пояса девственности. Ключ был только у мамы, и без ее помощи тетя не могла ничего ни съесть, ни выпить. Несколько раз она пыталась отпереть коп сет отмычкой, но замок был сзади, и все попытки закончились ничем. Я однажды ее накрыла, когда она стояла спиной к зеркалу и, сильно извернувшись, тыкала в замок скрепкой Лицо у нее было все красное, волосы слиплись от пота. Я рассмеялась и принялась напевать песенку о трусиках из жести, запаянных на интересном месте, и о том, как один блондин их открыл ключом от сардин.[14] Этой песенке я научилась в харцерском лагере.

Тетя рассердилась на меня, стала кричать, чтобы я помогла ей снять корсет или позвала слесаря, потому что ей обязательно нужно выпить. Но этот случай был переломным: она поняла, насколько жалкой стала, раз уж над ней смеется даже племянница, которая так ее всегда любила и уважала. С тех пор она уже больше не пыталась сама отпереть замок; со временем алкоголь тоже перестал ее соблазнять. В конце концов мама решила, что Анна вылечилась, и предложила ей снять корсет. Но тетя отказалась.

Мама думала, что Анна сама себе не доверяет. Я тоже так считала, но однажды спросила тетю, не страдает ли она от корсета. Та ответила, что нет. Конечно, он постоянно ей жмет и режет, но именно благодаря этому она постоянно помнит, почему его носит. Вспоминает Михала и любовь, которую ему дарила, вспоминает своего отца, которого тоже любила от всего сердца. И это счастье. Поэтому она до сих пор ходит в корсете и позволяет его себе снимать только на время еды.