Антон Чижъ - Камуфлет

— Кто такой «В.В.П.» и какую помофь требуют от вас? — спросил Ванзаров, пряча письмо в карман.

— Понятия не имею! — признался Николай Карлович, а это был именно он, и пожал плечами.

— Когда получили записку?

— Часа два назад.

— Уверены в этом?

— Ну, разумеется! Мы завтракали на даче, вдруг приносят письмо. Телефонировать мне неоткуда, пришлось ехать.

— Кто принес?

— Посыльный, очевидно… Племянница ходила к калитке… — искренно удивился Берс. — Да объясните, что происходит? Где князь, в конце концов?!

Родион Георгиевич пригласил следовать за ним.

Лебедев как раз изучал левую руку трупа, когда в комнате истерически охнули. Шумел моложавый господин, за которым внимательно наблюдал Ванзаров. Гость зажал ладошками рот и, выпучив глаза, пялился на тело. В обморок падать, кажется, не собирался, был вполне цветущего вида и потому не представлял никакого интереса. Аполлон Григорьевич хмыкнул: «Экий народец у нас хлипкий», — и вернулся к штудиям.

Берс повел себя как нормальный человек, который встречает кровавые обрубки реже хорошеньких женщин. Если Николай Карлович играл, то похлеще актеров МХТ. Ванзаров не верил в красивую теорию преступника, возвращающегося на место преступления, но явление коллежского асессора требовало немедленных пояснений.

Августа 7 дня, лета 1905, десять утра, +22 °C

Дача в Озерках

— Что скажете на это?! — Ротмистр потряс мешком.

«Гороховый» безжалостно смел посуду, и на пустое место посыпались томики в четверть листа, бумажного переплета. Мешок был тщательно выпотрошен и даже вывернут наизнанку, чтобы важнейшие улики не упрятались в холстине.

Девочек позволили увести. А Софья Петровна молилась об одном: «Только бы не упасть в обморок». Это представлялось ей особенно неприличным. Подвергшись небывалому унижению, она цеплялась за последнюю соломинку: выдержать все в ясном сознании.

Модль взял книжечку:

— Так, что у нас тут… «Божественный яд». Значит, не только против империи, но и против веры нашей святой пошли? Постыдно, барышня…

К столу подтянулись прочие «гороховые», отряхивая следы обыска и с разочарованием поглядывая на улов. Ну, надо же, столько стараний, а всего-то кучка книжонок.

Ротмистр перелистнул странички и брезгливо швырнул томик:

— Ну-с, голубушка, факты налицо. Остается признаться: откуда везла запрещенную литературу и кому она предназначалась.

— Это не мое…

— А чье же? Может господин Ванзаров балуется нелегальной литературкой, так только скажите…

— Книги не его. Он не читает книг… то есть на даче не читает…

— Может, кухарка на Сенном рынке купила?

«Гороховые» одобрительно захмыкали.

— Ротмистр, умоляю вас…

— Ах, умоляете? Это мило… Ладно, искренности в домашней обстановке не дождешься. Собирайтесь, едете с нами.

Софья Петровна прошептала:

— Я не могу оставить дочек.

— Об этом раньше надо было думать, когда лезла, куда не следует! Встать!

Тело не послушалось.

Двое «гороховых» подхватили Софью Петровну, и поволокли под руки к калитке. Но им наперерез вылетела Глафира с истошным воплем:

— Не пущу! Не отдам!

Только замахнулась она на кровопийцу в мундире, так и замерла на полушаге, согнулась пополам и тихим листиком пала. «Гороховый» усмехнулся: встречный в солнечное сплетение и не таких косил наповал.

Модль ткнул кухарку носком сапога и аккуратно переступил.

Августа 7 дня, лета 1905, половина одиннадцатого, +22 °C

Особняк князя Одоленского

Следом прошел Берс. Он вполне овладел собой, безропотно опустился в кресло, попросил лишь стакан воды и раскачивал головой, как фарфоровый болванчик:

— Боже мой! Какой ужас… Бедный, бедный Павел!

Горе его разделить было некому. Коллекция вечных инструментов осталась безучастна к смерти очередного хозяина.

Коллежский советник выбрал место, чтобы наблюдать собеседника несколько сбоку.

— Когда последний раз видели князя Одоленского? — намеренно тихо спросил он.

— Кажется, дня четыре тому.

— Где?

— Ужинали у «Пивато».

— Могу ли знать, что делали вчера вечером?

— Посадил племянника на парижский поезд на Николаевском вокзале в восьмом часу, потом уехал на дачу.

— Зачем племянник поехал в Париж?

— Учебу завершать.

— Князь часто вам писал?

— Никогда.

— Просил помофи?

— Ну, что вы!

— Почему написал сегодня?

— Именно это я хотел узнать у него…

— Чем занимались вчера вечером после одиннадцати?

— На даче у нас устраивают любительские концерты два раза в неделю, вчера был субботний. Меня видели десятки людей… если об этом…

— Ну, зачем! — Ванзаров натурально изобразил добродушную застенчивость. — И в мыслях не было выяснять вафе алиби прямо сейчас. Меня больфе интересует записка. Уверены, что написана сегодня?

— А когда же? — удивился Николай Карлович.

— Скажем, чуть раньфе… Кстати, знаете руку князя?

— Конечно.

— Его почерк?

— Вне всякого сомнения. Иначе, бы не поехал.

— Могу ли знать, как Одоленский написал и отправил записку утром, будучи уже фесть часов мертвым?

Берс открыл было рот, но лишь бессильно развел руками.

— Оставим это… — Родион Георгиевич поднялся с кресла и устроился на краешке стола, сменив угол обзора. — Вы были близкими друзьями?

— Скорее приятелями.

— Что вас связывало с князем?

Николай Карлович как-то не к месту смутился, попросил не верить слухам и болтовне прислуги. Но, испытав легкий нажим специалиста словесных допросов открыл любопытные подробности.

Одоленский был известен не только в аристократическом обществе, но и в закрытом мирке столичных… мужеложцев. Князь не отказывал себе в изящных удовольствиях, часто менял любовников, отвергнутых награждая щедро, но ни с кем не заводил долгих романов. Берс признал, что и ему было сделано лестное предложение, однако твердо им отвергнутое. Они остались «чистыми» друзьями, находя удовольствие в беседах и увлечении синематографом.

Не сказать, чтобы эта новость поразила как молния. Наклонности многих влиятельных петербуржцев были известны далеко за пределами полицейских донесений. Но некоторые детали убийства теперь выглядели иначе. Впрочем, как и мотивы, сплетавшиеся вокруг «чурки».

— Могу ли знать друзей князя?

— О, это весь свет! Князь Павел принят во всех домах Петербурга и при дворе, он замечательный, общительный человек… был. Люди искали его знакомства.

— Меня интересуют его любовники.

От нагловатой простоты Берс скривился, но все же ответил:

— Мы были добрыми знакомыми, а не наперсниками. Не возьмусь назвать того или иного… пассией князя Павла. Только прошу вас, поймите меня правильно.

Ванзаров понял правильно. И продолжил натиск:

— Припоминаете кого-нибудь с инициалами «ВВП»?

Николай Карлович сморщил лоб, закатил глаза, но лишь удрученно покачал головой.

— Может быть, кличка?

— Эта тарабарщина? Ну, что вы! Я еще понимаю «Адонис» или «Гименей»…

— А, к примеру: «Менелай» или «Ахилл»? «Аякс» или «Одиссей»? Может, «Парис»? «Пенелопа»?

Имена греческих героев были совершенно не знакомы коллежскому асессору.

Он сокрушенно вздохнул:

— Какая потеря! И какая жестокость…

— Кто на такое мог рефиться? — как можно наивнее спросил Ванзаров.

— Ума не приложу.

— Одоленский владел какой-нибудь опасной тайной?

— Думаю, это невозможно.

— Почему?

— Князь, слишком общителен, если не сказать больше… Любой секрет выболтал бы первому встречному.

— Долги?

— Это просто смешно.

— Политика, тайное общество, заговор? — упрямо гнул Ванзаров.

— Весь его заговор — помочь молодому танцору попасть на сцену Мариинки.

— Может быть, нетерпеливые наследники?

— Павел последний в роду… Кажется, в Париже живет двоюродная сестра, но они давно не виделись.

— А месть? Мог Одоленский причинить боль или убить человека?

— Невозможно! — Берс даже отмахнулся. — Павел Александрович и мухи не обидит. Сильные люди не позволяют злоупотреблять силой.

— Почему же его убили?

Порассуждать Николай Карлович не успел. В дверь решительно постучали.

Ванзаров недовольно крикнул: «Что нужно?» Запыхавшийся голос ответил, что доставлена для господина помощника начальника сыскной полиции срочная депеша.

Родион Георгиевич разорвал конверт, присланный с курьером, и наткнулся на полоски полицейской телеграммы:

Прошу срочно прибыть Мойку тчк Дело касается вашей супруги тчк Модль

Августа 7 дня, лета 1905, одиннадцать утра, +23 °C