Дэвид Дикинсон - Банк хранящий смерть

Старая мисс Августа Харрисон ожидала гостя в салоне — прекрасной комнате с расписным потолком и окнами в сад. Похоже, что с каждым годом хозяйка становится все меньше, словно постепенно сморщивается, подумал Пауэрскорт, отвечая на ее формальное приветствие.

— Чем я могу вам помочь, лорд Пауэрскорт? — медленно проговорила мисс Харрисон, предлагая гостю стул у мраморного камина.

— Весьма благодарен вам за то, что вы согласились принять меня в такое тяжелое время, — начал Пауэрскорт, отмечая, что траурные одежды мисс Харрисон напоминают ему о королеве Виктории. — Я бы хотел задать вам ряд вопросов о вашем брате.

— Это быть тогда, когда мы еще жили во Франкфурте, — произнесла она медленно.

Пауэрскорт решил, что старуха так и не овладела английским и в мыслях то и дело сбивается на немецкий. Меж тем она замолчала и подозрительно покосилась на гостя.

— Что именно вы хотели узнать о моем брате? — Мисс Харрисон снова пришла в себя. — Я ничего не знаю о банке. — Она покачала головой. — Никогда этим не интересовалась и теперь не собираюсь.

— Я хотел узнать, как он проводил время, когда жил здесь, понимаете? — сказал Пауэрскорт, разглядывая римскую статую девственницы-весталки, стоявшую в углу комнаты.

— Вы говорите по-немецки, лорд Пауэрскорт? Мне легче разговаривать по-немецки. — Старуха словно просила его, нервно потирая свои скрюченные пальцы.

— Боюсь, что нет, мисс Харрисон. Моя жена говорит, но ее нет со мной сегодня. Но пожалуйста, не спешите, я не собираюсь торопить вас.

Он улыбнулся.

— На деревьях в парке начинают распускаться почки, — заметила старуха. — Мне всегда нравилась весна в этих краях. Хотя здесь и не так хорошо, как на Рейне. Нет ничего красивее, чем Рейн весной.

Пауэрскорт старался вычислить соотношение между периодами ясности и затмения в мозгу со беседницы. Похоже — половина на половину. Он чувствовал, что приличия не позволяют ему задержаться дольше чем на час, и уже сомневался, что удастся хоть что-то выведать.

— Интересно, — произнес он самым вкрадчивым голосом, — как ваш брат проводил время, пока жил здесь?

— Карл жил очень уединенно, когда бывал здесь. Любил гулять в саду и у озера. Наверное, это был тридцать пятый или тридцать шестой год, тогда папа возил нас в Гарду, — добавила она, и мозг ее снова отключился. — Карл катал меня на лодке.

— А что-нибудь беспокоило его в эти годы? — поспешил задать следующий вопрос Пауэрскорт, в надежде вернуть собеседницу к реальности.

— У всякого, кто имеет дело с банками, есть причины для беспокойства, так говорил мой отец. Вечное беспокойство. Думаю, его что-то беспокоило. Пожалуй, что так. А в Гарде были такие танцы. — Старуха снова погрузилась в воспоминания, и на губах ее заиграла прежняя легкая улыбка. — Никогда больше, никогда больше… — бормотала она, качая седой головой из стороны в сторону.

— А как вы думаете, что его беспокоило? — предпринял новую попытку Пауэрскорт.

— А эти горы! — Лицо мисс Харрисон просияло радостью, глаза лучились от воспоминаний, оживавших внутри нее. — Горы были так прекрасны! И можно было долго-долго гулять по ним. Карл брал меня с собой на вершину Любоваться цветами. Он очень беспокоился, поэтому в последние годы часто ездил в Германию. Несколько раз ездил. А по субботам мы всей семьей отправлялись на лодке вниз по озеру и приставали к берегу у какой-нибудь деревушки. Иногда мы пили там чай. У них были замечательные булочки. Вы слышали о булочках на Озерах, лорд Пауэрскорт?

— Да, — солгал Пауэрскорт, — отличные булочки. А где останавливался ваш брат, когда ездил в Германию?

— Знаете, порой мне хотелось, чтобы мы вообще никуда не уезжали, чтобы не переезжали из Франкфурта в Лондон. Карл говорил, что в Лондоне дела пойдут лучше, чем во Франкфурте. Франкфурт и Берлин такие замечательные города, правда, лорд Пауэрскорт?

— Действительно замечательные. — Пауэрскорт чувствовал, что едва сдерживает подступающее раздражение. — Так Карл туда ездил? В Берлин и Франкфурт?

— Говорят, он теперь так разросся, Берлин. И все растет и растет, — продолжала старушка. — Карл рассказывал, что едва узнал его. Огромные здания для парламента и всего такого. В годы нашей молодости этого и в помине не было.

— А зачем он ездил в Берлин и Франкфурт? В отпуск? — Пауэрскорту все труднее становилось поддерживать вежливую беседу.

— Если вы работает в банке, можете забыть про отпуска, так говорил отец. Что-то там разладилось в банке. Даже когда вы в отъезде, тревога следует за вами по пятам, даже в такие прекрасные места, как Озера. Бедный папочка!

— Так это Карл считал, что в банке что-то разладилось? В его банке в Сити? — Пауэрскорт изо всех сил старался сдержать раздражение.

— Отец говорил, что банкир может чувствовать себя спокойно только в могиле. — Старая мисс Харрисон с вызовом посмотрела на Пауэрскорта. — Вот и Карл теперь там. Надеюсь, он найдет успокоение. Последние годы он любил повторять, что ему остались мгновения драгоценного покоя.

— Это Карл говорил или ваш отец? О драгоценном покое? — Пауэрскорт чувствовал, что ему хочется как следует встряхнуть собеседницу, но понимал, что это не поможет.

— Отца похоронили в большой церкви в центре Франкфурта. Так много людей, такая замечательная служба! И дождь шел, я помню, хотя было начало лета. Но дожди там не такие, как здесь. Знаете, я слышу, как они барабанят по крыше и оконному стеклу. А иногда на крыше раздаются очень странные звуки. Но последнее время они, кажется, прекратились.

— Так что все же беспокоило Карла? — «Я иду на последний приступ, — думал Пауэрскорт, — больше мне от нее ничего не добиться».

— И матушку похоронили там же, — сообщила ему старуха, — в той же церкви, спустя восемь месяцев. Она так и не оправилась от этой потери, знаете ли. Они сказали, она умерла от горя. Как вы думаете, такое возможно, лорд Пауэрскорт? Если бы горе могло убивать, то в мире осталось бы не так много людей, верно?

— Несомненно, — согласился Пауэрскорт. — Так Карл беспокоился по поводу банка?

— Банк — это вечное беспокойство, так говорил отец. Вечное беспокойство. Вот. Беспокойство. Все время.

— А Карл не говорил, что именно его беспокоило в банке?

Пауэрскорт подумал, что, возможно, с утра мозги у старухи проясняются. Вполне может быть. А что, если попросить леди Люси навестить ее и поговорить с ней по-немецки? «Неужели и я в конце концов стану таким? — спросил себя Пауэрскорт. — И мои мысли будут блуждать в прошлом, как ручьи, пробивающиеся к морю? Уж лучше смерть».

Пауэрскорт увозил с собой только два добытых факта: подтверждение того, что сообщил ему Фицджеральд о поездках старого мистера Харрисона в Германию и уверенность в том, что его и в самом деле волновало положение дел в банке. В дальнем уголке мозга Пауэрскорт хранил слова старухи о странных звуках на крыше, ужасных звуках, которые не могли быть вызваны дождем. Тогда чем? А вдруг, пока все в доме спали, по крыше тащили тело, чтобы обезглавить его потом в лесу, тело, которое позже сбросили в реку, а спустя какое-то время выловили за много миль отсюда, у Лондонского моста, где оно билось о борт судна, стоявшего на якоре.

По дороге к домику старшего конюха Пауэрскорт размышлял о том, что, может, с Самуэлем Паркером лучше начинать разговор утром. А теперь уже смеркалось. Пауэрскорт еще мог ясно разглядеть церковь слева, а за ней, чуть ниже, почти скрытые за деревьями очертания озера.

— Прошу вас, входите, лорд Пауэрскорт.

Самуэль Паркер встречал его в дверях. Конюху было уже за семьдесят, но он все еще был высок ростом и строен. Годы, проведенные в трудах на свежем воздухе, придали его лицу коричневатый оттенок — в тон глазам.

— Мейбл нет дома. Пошла в церковь помочь с цветами и удостовериться, что все прибрано.

Он указал гостю на стул у огня. Дрова Блэкуотера ярко горели в блэкуотерском камине. Стены украшали картины с изображениями лошадей.

— Неужели все эти замечательные животные прошли в свое время через ваши руки, мистер Паркер?

Начинай разговор с тем, близких собеседнику, напомнил сам себе Пауэрскорт. Как знать, может, в разговоре со старой леди в большом доме он выбрал неверный тон?

— Именно так, лорд Пауэрскорт, все они. Вот эти три справа от вас родились в один год. Их звали Аполлон, Анхис и Ахиллес. Старый мистер Харрисон всегда давал лошадям исторические имена, и каждый год мы выбирали другую букву. Один год у нас были Кесарь, Кассий и Клеопатра. Старый мистер Харрисон любил повторять мне: «Получше приглядывай за этими лошадьми, Самуэль. Настоящий Кассий заколол Цезаря в большом дворце в Риме, а до этого Цезарь волочился за этой женщиной из Египта, Клеопатрой». И всегда очень смеялся. Даже после того, как он повторял мне это по двадцать раз.