Данила Монтанари - Идущие на смерть приветствуют тебя

Сенатор поразмыслил. Нисса молода и хороша, а Помпония настолько вся раскрашенная и искусственная, что дальше некуда.

— Ничего, — решительно заявил он. — Перестань краситься и сними с себя все эти побрякушки. Пусть Сервилий увидит тебя такой, какая ты есть.

— Но я же буду походить на женщину средних лет! — возразила матрона, которой на самом деле было уже под пятьдесят.

— Ты зрелая и полная очарования женщина. Тит еще любит тебя, я уверен…

«Во всяком случае, надеюсь, что любит», — с грустью подумал он.

— Но вчерашней ночью…

— Постараюсь узнать, где он ее провел. Положись на меня. Если тут что-то серьезное, сразу же тебе скажу, — заверил ее патриций, утешая ласковым жестом. — Но послушай: мне опять нужна твоя помощь.

Матрона смахнула со щеки черные от краски слезы и посмотрела на него, невольно заинтересовавшись. Ей вовсе не хотелось этого показывать, но неудержимое любопытство все-таки заставило слегка забыть о страданиях и отвлечься от надвигающейся супружеской трагедии.

Аврелий помолчал. В других обстоятельствах он не стал бы медлить и направил бы Помпонию по следам актрисы, заставив раскинуть сеть пошире — вдруг да попадется улов из слухов и сплетен. Но сейчас он не решался так поступить: если его любимая подруга в результате проведает об увлечении мужа… С другой стороны, лучше Помпонии самой все узнать, а не испытать унижения, когда печальную новость ей сообщит какая-нибудь коварная приятельница.

Действительно, пусть Помпония займется прошлым Ниссы — может, завладеет каким-нибудь тайным оружием для борьбы с соперницей на случай, если им придется столкнуться в открытую.

— Послушай, Помпония, Нисса не могла появиться из воздуха. Постарайся узнать, откуда она взялась.

— По-твоему, это легко? — возразила матрона тоном учителя, который втолковывает ученику простейшую истину. — Придется познакомиться с ее косметичкой или с какими-нибудь служанками. Театральный мир несколько в стороне от моего круга знакомств.

— Я уверен, ты сумеешь расширить его должным образом, — попрощался Аврелий, снова и снова задаваясь вопросом, правильно ли он поступает.

— Ах, любовь… — мечтательно произнес Парис, когда пышнотелая матрона удалилась.

Сенатор в изумлении поднял бровь. Редкостное благонравие управляющего служило предметом шуток всех домочадцев: еще никто не замечал, чтобы Парис приставал к какой-нибудь служанке, а если он и делал это, то лишь для того, чтобы упрекнуть за плохую работу.

И все же, решил Аврелий, странная забывчивость, рассеянный вид, витание в облаках — все это несколько подозрительно. Неужели Парис влюбился? С трудом верилось в нечто подобное, но кто же в таком случае смог пробить брешь в сердце сурового управляющего?

Тут в комнату без предупреждения вошел Кастор и преспокойно расположился на самом удобном стуле, глядя на высоконравственного вольноотпущенника так, словно тот был прозрачным.

— Привет, хозяин. Вот и я с докладом, поскольку узнал вчера вечером немало интересного. Представляешь, Сергий приказал одному слуге забрать деньги для ставки еще за неделю до встречи… — сообщил александриец, с удовольствием потягивая вино из кувшина хозяина.

— В самом деле, выступление Хелидона похоже на старательно подстроенное поражение, — заметил Аврелий. — И такое происходит ведь не впервые. В цирке, например, очень часто стараются подкупить возниц.

— Можешь не рассказывать это мне, хозяин, я ведь грек, — вздохнул секретарь. — Знаешь, сколько раз олимпийских атлетов обвиняли в том, что они получали пальмовую ветвь победы, подкупив противников, и те позволяли победить себя? — продолжал он. — Вот уже четыре века, как Эвполий…

— Но арена — не Олимп, — возразил сенатор, с ходу отвергая историографические претензии секретаря. — В боевых представлениях римлян потерпеть поражение означает умереть! И ты полагаешь, что Хелидон добровольно согласился на это? Нет, единственное приемлемое объяснение — он ничего не знал… Послушай, выясни-ка вот что. Не виделся ли гладиатор с кем-нибудь в то утро, до начала боев. Я знаю, что по всем правилам перед боем гладиаторам запрещено встречаться с кем бы то ни было, но ведь известно, как соблюдаются эти правила… Узнай также все, что можно, о его последнем ужине. Может статься, Хелидон навещал Ниссу, свою любовницу, в последний раз. И не забудь о бедной Ардуине, она спрашивала о тебе!

— А, гладиаторша… Не поверишь, но она ведь королевских кровей, — ответил грек. — Ее мать родом из древнего племени друидов, дальняя родственница британского вождя Цимбелина. Так что Ардуина в родстве с тем Карактаком, который доставил столько бед Британии. У себя на родине, до того как попасть в плен, она славилась как знаменитая воительница. Поэтому, когда армия Клавдия захватила ее и привезла в Рим, ланисты тотчас превратили ее в приманку на боях гладиаторов.

— Повезло тебе, — усмехнулся Аврелий. — Не каждый день приходится ухаживать за особой царских кровей.

— Царская там кровь или нет, хозяин, но девушка эта малопривлекательна, и, встречаясь с ней, я проигрываю в глазах римлянок. И потому я не собираюсь продолжать это нелепое ухаживание! — решительно заявил Кастор.

— Даже за некоторое вознаграждение? — поинтересовался хозяин.

— Думаешь, меня всегда можно купить, да? — возмутился александриец с обиженным видом. — Я не продаюсь за жалкие деньги!

— Ладно, не сердись, — продолжал Аврелий, нисколько не обеспокоившись поведением Кастора. — Что хочешь взамен?

— Разрешение вести расследование от твоего имени в театре Помпея, — предложил вольноотпущенник, и Аврелий сразу же согласился, удивившись, что отделался так дешево.

Разобравшись с Помпонией и договорившись с Кастором, патриций почувствовал, что ему необходимо побыть одному.

Возможность уединиться была в Риме поистине драгоценным благом, потому что даже огромные богатства не могли обеспечить его. Город, в сущности, представлял собой огромную площадь, где все и всё были на виду — в окружении рабов, клиентов,[52] друзей. И все же бывали минуты, когда так хотелось побыть одному…

— Vale! — решительно произнес он, желая отпустить секретаря.

Кастор и не подумал уходить.

— Хозяин, я видел один очень красивый кинжал. Было бы вполне уместно и вежливо, если бы я отнес его в подарок Ардуине… Ты же согласишься, хозяин, что невозможно являться с пустыми руками к родственнице знаменитого вождя!

— Соглашусь, — уступил Аврелий. — Но только если речь идет о нескольких сестерциях, — на всякий случай уточнил он, полагая, что слуга теперь покинет его, однако тот по-прежнему стоял недвижно, как мраморная статуя.

— Что еще? — вспылил сенатор, теряя терпение.

— Британку поразил мой вид, — признался александриец. — И я понимаю бедняжку, ведь она вынуждена жить среди грубых, некрасивых мужчин. Думаю, она оказала бы мне превосходный прием, если бы я предстал перед ней в красивых одеждах. Что бы ты сказал о твоей тунике из виссона?

— Но я еще ни разу не надевал ее! — возразил Аврелий.

— Вот именно, — ответил Кастор. — А будь она новенькая, с иголочки, ты выглядел бы в ней как несерьезный человек, который гонится за модой. Настоящий аристократ всегда дает кому-нибудь поносить свою одежду пару раз, прежде чем сам наденет ее, тогда она приобретает благородный вид вещи, уже побывавшей в употреблении…

— Хорошо, одалживаю, — закончил разговор сенатор. — А теперь иди!

— А сверху накину твой короткий плащ с капюшоном. Спасибо, хозяин, я буду великолепен.

Аврелий отвернулся, ожидая, когда наконец закроется дверь за наглым секретарем. Но, так и не услышав никакого шума, обернулся и не поверил своим глазам — Кастор стоял на том же месте.

— Хозяин, туника очень красивая, но ее нечем закрепить на плечах. Наверное, неприлично ходить полуобнаженным…

— Возьми две пряжки из моей шкатулки, Кастор, и исчезни! — взорвался Аврелий в полном отчаянии.

Оставшись наконец один, патриций отпил пива и растянулся на ложе, вернувшись мысленно к тому периоду своей жизни, о котором, казалось, уже забыл.

Рыжий жрец, жертвоприношение богам… Рождение сына — маленького Публия… Обиды, обманы, безразличие… Что испытал бы он сейчас, вновь увидев ее?

— Никого не принимает! — грубо ответил привратник.

— Меня примет! — властно возразил сенатор.

Слуга оставил его ожидать, даже не предложив сесть, и удалился с подозрительным видом.

Публий Аврелий окинул взглядом большой темный атрий.

Персонажи несколько поблекших фресок на мифологические сюжеты, казалось, с дружеским участием и некоторой неловкостью подмигивают ему. Вот на изображении Циклопа следы от копоти лампады, которую он, Аврелий, запустил в него однажды в пылу ярости. Их так до сих пор и не удалось очистить до конца…