Судебный дознаватель фараона - Анна Трефц

обескуражил чудовище, то ли зверюга решил, что жертва уж слишком активно сопротивляется и отправился на поиски более податливого обеда, но Гормери достиг лодки, забрался в нее, а новой атаки так и не случилось.

— Вы дрались как герой! — восхитился матрос.

А второй заметил не без удивления:

— И вот откуда на середине реки взялся крокодил? Чего ему у берега не сиделось?

Развалившись на дне лодки, молодой помощник писца циновки разглядывал огромную рваную дыру на своем медальоне. Сквозь нее он видел голубое небо и улыбался.

«Как хорошо жить! — стучало его сердце, — Дышать свежим, смешанным с рекой ветром, видеть зеленые берега, уходящие садами и полями от реки и упирающиеся в желтые скалы пустыни. Слышать переливчатые крики камышовки и горихвостки, кряканье уток и резкие крики чаек… Как хорошо просто лежать, понимая, что ты все еще по эту сторону горизонта».

Позже, уже сильно опьянев на празднике собственного возвращения из пасти крокодила в мир людей, когда в его честь были произнесены сотни восхваляющих речей, и каждый, кто был на борту, включая рабов, признался, что его бой с чудовищем достоин самых восторженных рассказов их будущим внукам, Гормери подумал вот что:

Там, под водой он едва не лишился своей чести. Ведь честь для чиновника — это его знак отличия. Для писца храмового кебнета — его медный медальон. И он спас его. Получается он спас под водой свою честь. И несомненно там же, в бою он обрел дыхание жизни. Если бы не обрел, то теперь бы уже пребывал на суде Осара.

(Ба умерших, согласно верованию древних египтян, должны были проходить суд Осара (Осириса по-гречески)).

Значит первая часть пророчества гадалки сбылась. Что теперь? Ему предстоит найти знак Луны, что бы это ни значило, последовать за ним и где-то в пути обрести себя? Ах да, и еще наполнить сердце истиной кровью. Как будто сейчас она у него не настоящая. Ерунда какая-то.

«Да, ну вас», — мысленно отмахнулся Гормери от всех сразу. И от мыслей, и от гадалки с ее начальником Анхатоном, и от звезд этих, слепящих глаза усталому путнику. Он зажмурился и тут же провалился в мягкий, спокойный сон.

Глава 5

Уадж встретил их разноголосой и разноцветной набережной, на которой толпилось много странного люда: финикийцы-зазывалы в полосатых халатах обещали блаженство в домах наслаждений, митаннийцы в красных тюрбанах пытались продать первому встречному отрез тонкого льна и украшения, тощие иудеи обещали лучший курс обмена меди на золото и наоборот.

Гормери продирался сквозь толпу активных приставал, искренне сочувствуя Анхатону, носилки которого попрошайки облепили как мухи кусок протухшего мяса. А ему еще казалось, что пристань Ахетатона слишком многолюдна. Куда нынешней столице до бывшей! Над толпой витал туман из ароматов благовоний и специй, запахов копченой рыбы и сладостей, вони горелого жира, пота и тухлятины. Все это смешивалось в один отвратительный запашок, липший к телу и оседавший на одежде. Хотелось вырваться на простор и вдохнуть полной грудью. Только вот вырваться было некуда. Уадж походил на огромную разноцветную деревню с узкими улочками, шумными базарными площадями и мелкими домишками, над которыми клубилась все та же отвратительная смесь, бьющая в нос и вызывающая дурноту. Иногда правда, тянуло свежевыпеченным хлебом или ароматными маслами жасмина и луговых цветов. Но эти приятные акценты лишь усиливали окружающую вонь. На пыльных удочках толклись люди, натыкаясь на повозки, ослов, быков и овец, под ногами шипели гуси, тявкали псы и крякали утки. А над всем этим человеческим и звериным муравейником возвышались стены заборов, за которыми покоились уже никому не нужные храмы древних богов и забытых царей. Ворота хоть с виду и крепкие, уже не являли собой чудо роскоши. С них сняли золото и выковыряли драгоценные камни из пазов. Величественные статуи, охраняющие их потускнели. Краска на них потрескалась, а у одной, стоявшей у первых ворот храма Амона стерся глаз. Никто и не подумал привести ее в порядок. Было что-то жалкое и одновременно обвиняющее в этом несчастном безглазом исполине. Словно он обращался к прохожим этим своим потрепанным видом со словами: «Как же вы могли допустить до такого, люди? Разве не мне вы молились? Разве не со мной связывали все свои чаяния? Разве теперь я не достоин вашей заботы, даже если веры в меня больше нет?»

Гормери прошел мимо, отвернувшись. Ему стало стыдно за жителей Уаджа. Да и вообще, за жителей…

Дом царского ювелира находился за высоким забором главного в столице Храма Амона. Раньше на его территории между первым и вторым заграждениями были разбиты сады, обрамлявшие пруды, а к внешним стенам высокой ограды примыкал большой поселок ремесленников. Во всяком случае, все это можно было представить по торчащим кривым и неухоженным стволам старых яблонь вокруг больших грязных луж с серо-бурой тиной. Поселок все еще хранил следы ухоженности, потому что тут жили люди далеко не бедные. Однако художников, резчиков по камню, строителей, столяров, — в общем всех, чей талант и умения пригодились на великой стройке новой столицы уже давно переманили. Остались лишь староверы, не пожелавшие вместе с привилегиями принять нового бога, да те, кто не захотел съезжать с насиженных мест и удаляться от могил своих предков. Таков был ювелир Хепу, — все еще уважаемый человек при царском дворе. Один из немногих процветающих ремесленников, оставшихся в городе. Его поместье оказалось небольшим, но ухоженным. В центре стоял дом, и Гормери невольно залюбовался тонкими колоннами, причудливо изогнутыми линиями арок и верандами с ажурными ограждениями. Как будто дом этот воздвигли не грубые руки строителя, а длинные пальцы ювелира с изысканным вкусом. Вокруг двухэтажного дома и на его террасах стояли горшки с цветами. По бледно-розовым стенам кое-где ниспадали цветущие плети вьюнков. Сад в отличие от того, что остался за аккуратным забором поместья, был возделан: каждое дерево обрезано должным образом и зеленело здоровой листвой. Возле небольшого прудика стояла беседка с мягкими цветными подушками на низких скамьях, увитая виноградной лозой. А за домом угадывалось начало обширного огорода.

— Неплохо устроился, — оценил Анхатон, и вытер взмокший под огромным париком лоб белым платочком, — Я бы отсюда тоже никуда не переехал.

Сам ювелир вовсе не походил на немощного старца, у которого то руки отнимаются, то глаза слезятся, каким уже успел нарисовать его Гормери в своем воображении. Хепу выглядел лишь чуть постарше его отца и намного младше деда. Высокий, крупный человек,