Эллис Питерс - Страсти по мощам

Приор вышел на солнечный свет и встал рядом с дверью, а за ним по пятам последовали братья и остановились поблизости, подняв головы и молитвенно сложив руки. Они стояли у всех на виду, в то время как Ризиарт громогласно обратился к собравшимся гвитеринцам:

— Я выслушал все, что могли сказать мне эти люди из Шрусбери, вынес свое суждение и теперь должен сообщить его вам. Скажу сразу: им не удалось меня переубедить. Я считаю, что был тысячу раз прав, выступая против святотатства, которое они хотят совершить, и утверждаю, что место святой Уинифред здесь, среди нас, где она находится испокон веков. Было бы смертельным грехом позволить увезти ее отсюда, где она оказалась бы в окружении чужеземцев, которые молитвы, и те стали бы возносить на незнакомом ей языке. Клянусь, что до смертного часа буду противиться любой попытке потревожить ее прах, и призываю вас принять такой же обет. На этом наш сход окончен.

Так сказал Ризиарт, и действительно обсуждать больше было нечего. На глазах у побледневшего приора Ризиарт удалился по лесной тропинке, а следом, в благоговейном и сосредоточенном молчании, рассеялись во всех направлениях общинники. Всего несколько мгновений, и вытоптанная зеленая поляна опустела, как по волшебству.

Глава четвертая

— Отец приор, ты бы хоть предупредил меня, что собираешься сделать, — робко упрекнул Роберта Хью, — я бы сразу тебе сказал, что это скверная затея, хуже не придумаешь. Ну сам посуди, чем могут деньги привлечь такого человека, как Ризиарт? Даже если бы он был корыстолюбив, — а он не таков, — тебе надо было бы найти к нему другой подход. Я-то думал, ты разобрался, каков его нрав, и обратишься к нему со смиренным прошением — дескать, бедные английские паломники лишены святой покровительницы и просят оказать им снисхождение. Тебе стоило воззвать к его великодушию, глядишь, он бы и согласился.

— Я прибыл сюда с благословения церкви и с дозволения государя, — жестко возразил приор, которому и самому уже изрядно надоело без толку повторять одно и то же, — не может же мне помешать упрямство одного местного сквайра! Или мой сан ничего не значит у вас, в Уэльсе?

— Почти ничего, — откровенно ответил отец Хью, — конечно, мои прихожане уважают людей, отрекшихся от мира, но это скорее относится к отшельникам, чем к орденским братьям.

Бурное обсуждение затянулось до вечерни, да и на самой вечерне сказалось, ибо приор Роберт произнес устрашающую проповедь. Подробно перечислив все знамения, указывающие на несомненное желание Уинифред упокоиться в святилище в Шрусбери, Роберт пригрозил ее гневом всякому, кто посмеет воспротивиться ее воле, и предрек, что возмездие святой будет ужасно.

Такой путь избрал Роберт для того, чтобы достичь столь необходимого примирения с Ризиартом. И хотя Кадфаэль, осмелев, постарался при переводе смягчить речь приора, он не сомневался, что среди собравшихся в церкви были люди, знавшие английский достаточно для того, чтобы понять, куда тот клонит. Сразу же после службы они разнесут рассказ о проповеди по всему Гвитерину, и очень скоро даже те, кто не был у вечерни, узнают, что английский приор стращал прихожан, напоминая об участи принца Крэдока, тело которого истаяло, словно снег, и исчезло с лица земли, а уж о том, что приключилось с его душой, и подумать страшно. И что то же может случиться с тем, кто посмеет не покориться велению святой.

Отец Хью озабоченно обдумывал, как бы ему всех примирить и успокоить. Большая часть вечера ушла у него на то, чтобы убедить приора хотя бы выслушать его. Наконец Роберт выдохся, и священнику удалось вставить слово.

— Ризиарт вовсе не нечестивец! — заявил священник.

— Не нечестивец? — возмущенно воскликнул брат Жером и воздел очи, взывая к небесам. — Случалось, что и за меньшие прегрешения людей отлучали от церкви! — Значит, их отлучали от церкви ни за что, — настойчиво возразил отец Хью, — и, по правде сказать, я думаю, что такое бывало. А Ризиарт прекрасный человек, добрый христианин, щедрый и великодушный, а если и вспылил, то что же тут удивительного: ведь он неверно вас понял и считает себя оскорбленным. И если ты, отец приор, хочешь, чтобы он уступил, тебе придется сделать первый шаг к примирению. Конечно, тебе не стоит отправляться к нему лично — об этом я не прошу и даже не советую. Но вот если бы к нему явился я, скажем, с братом Кадфаэлем, которого все знают как доброго валлийца, да попросил забыть обо всем, что было сказано и сделано, и с открытым сердцем начал разговор снова — думаю, он бы не отказал. Уже одно то, что к нему обратились с просьбой, его бы обезоружило — такой уж он человек. Я не могу ручаться за то, что он переменит свое мнение, — это уж как Господь положит, — но что выслушает тебя, не сомневайся.

— Не в моих правилах, — выспренно произнес приор Роберт, — упускать любую возможность избавить грешную душу от погибели. Я не хочу никакого зла этому человеку, пусть только умерит свою гордыню. Нет унижения в том, чтобы снизойти до грешника, дабы спасти его.

— Сколь поразительное милосердие! — проговорил нараспев брат Жером. — Какая снисходительность к святотатцу!

Брат Джон вспыхнул и дернулся, как будто порываясь дать Жерому хорошего пинка. Отец Хью, стремившийся к тому, чтобы его паства всегда сохраняла добрые отношения с принцами, епископами, приорами и прочими важными особами, бросил на Джона предостерегающий взгляд и поспешил подвести итог.

— Так вот, сегодня вечером я пойду к Ризиарту и приглашу его завтра отобедать в моем доме. И если нам удастся договориться, то соберем новый сход, чтобы Гвитерин узнал о достигнутом согласии.

— Очень хорошо! — поразмыслив, промолвил приор. Его и впрямь устраивало такое решение, при котором ему самому не надо было оправдываться, извиняться и даже особо вникать в то, что собирается говорить священник от его имени. — Очень хорошо, поступай, как задумал, и да поможет тебе Бог.

— Отец приор, — деловито предложил Кадфаэль, — если твои посланцы прибудут верхом, это добавит почтения к твоему сану. Время еще не позднее, и лошадкам проветриться не помешает.

— И то правда, — согласился приор, — это послужит поддержанию нашего достоинства и придаст весу нашей миссии. Пусть брат Джон приведет лошадей.

— Ну, ты поступил как настоящий друг! — от души поблагодарил Кадфаэля Джон, когда все трое уже сидели в седлах и успели отъехать довольно далеко от дома отца Хью. Под деревьями уже начинал сгущаться сумрак, Джон и священник ехали на рослых конях, а брат Кадфаэль на самом лучшем муле.

— Еще чуть-чуть, — весело сказал Джон, — и я схлопотал бы епитимью не меньше чем на месяц, а обернулось все чудненько — прогулкой в тихий вечерок, в славной компании и по вполне достойному делу.

— Да разве я хоть словом обмолвился о том, чтобы ты ехал с нами? — усмехнулся Кадфаэль. — Я только и сказал, что лошадки придали бы важности нам и нашему поручению. Лошадки, а не ты — о тебе я и не заикался.

— Так ведь куда лошадки, туда и я. Сам ведь говорил, что у вас важное поручение, а где это видано, чтобы посланник ездил без конюха? Ты не волнуйся, я в ваши разговоры встревать не стану, подожду в сторонке как хороший слуга. Кстати, там и Бенед будет — эти ребята угощают друг друга по очереди, и сегодня очередь Кая.

— Ишь ты, — удивился Кадфаэль, — сколько всего вызнал — как это ты исхитрился, ни слова по-валлийски не понимая?

— Кое-что они умудряются мне втолковать, кое-что я им — худо-бедно, а изъясниться можем. Я уже выучил по-валлийски пару словечек, и ежели мы тут чуток подзадержимся, еще и не так наловчусь. А еще я мог бы обучиться кузнечному ремеслу, знаешь, сегодня утром я помогал Бенеду в кузне.

— Вот как! Это большая честь: в Уэльсе не каждому доверят молот.

— А вот и владения Кэдваллона, — промолвил отец Хью, указывая на тянувшуюся по правую руку от них изгородь, — до усадьбы Ризиарта ехать еще милю по лесу.

Еще не стемнело, когда они выехали на большую прогалину с распаханными и засеянными участками, окружавшими высокий частокол. В воздухе тянуло смолистым дымком, над распахнутыми воротами усадьбы горели факелы. Изнутри к частоколу прилепились конюшни, амбары и овины. Челядь деловито сновала по двору, занятая обычными вечерними хлопотами большого дома.

— Ну и ну! — раздался со скамьи под навесом, возле одного из хлевов, голос пахаря Кая. — Ты небось носом учуял, что сегодня здесь выпивкой пахнет.

И он потеснился на лавке, приглашая Кадфаэля занять место рядом с ним и Бенедом. — А Падриг сейчас в хозяйском доме, песни поет, и похоже, что воинственные. Но потом он тоже к нам подойдет. Ты садись, брат, располагайся поудобнее — уж на тебя-то здесь никто зла не держит. На той же скамье, непринужденно вытянув ноги, сидел рослый парень — молодой чужеземец Энгелард. Даже в темноте было видно, какие светлые у него волосы. Он охотно подвинулся, освобождая место, и улыбнулся открытой белозубой улыбкой.