Амурная примета - Евгений Евгеньевич Сухов

и есть отец, несмотря на причиненные дочерью обиды и страдания, отправился в потаенное место, пошарил в загашнике и вынул восемьдесят шесть рублей. Последнее, что у него оставалось.

– Это все, что есть, – промолвил он, протягивая деньги дочери.

Эмилия денежку приняла и, буркнув: «И на том спасибо», упорхнула, чтобы более никогда не возвращаться.

Иные граждане прожили бы на восемьдесят шесть рублей безбедно месяца полтора, а может, и два, ежели бы отнеслись к деньгам бережно и расчетливо. Живут же люди на оклад в сорок рублей и менее, и ничего, даже семьи кормят. Но что такое восемьдесят шесть рублей для таких персонажей, как Рудольф Вершинин и Эмилия Бланк? Да почти ничего. На один зубок! Менее чем через неделю деньги вновь закончились, и опять остро возник вопрос, где и как их раздобыть. И снова взаимные упреки и оскорбления, усугубляющиеся еще и тем, что любовники практически перестали выходить из своей квартиры на Ильинке без особой к тому нужды. Объяснялось это тем, что всюду, куда бы они ни отправлялись, Рудольфу Залмановичу казалось, что Эмилия постоянно улыбается и строит глазки людям более молодым, нежели чем он.

К неизбывному чувству ревности прибавилось еще и липкое чувство страха. Рудольфу Вершинину все время казалось, что вот раздастся звонок в дверь и в квартиру вместе с судебным приставом войдут полицейские, которые сначала опишут, а затем отберут последнее, что у него осталось. А самого его заарестуют и отведут в следственную тюрьму, куда его посадят в одну камеру вместе с насильниками, грабителями и убийцами. Посему даже в их редкие выходы из дома Рудольф Залманович по возвращению первым делом подозрительно осматривал углы дома, арки и близлежащие кусты, опасаясь, что там в засаде прячутся полицейские агенты, которые набросятся на него, скрутят и наденут на руки оковы.

Нервическое состояние Вершинина негативно сказывалось на отношениях с Эмилией, хотя и так ругань и споры имели место едва ли не каждый божий день.

И вот наступил роковой час, когда был потрачен последний рубль.

– Это все ты! – в припадке отчаяния воскликнул Рудольф Залманович и едва не ткнул в лицо Эмилии вытянутым указательным пальцем. – Ты выпотрошила мои карманы и довела меня до банкротства! Из-за тебя меня скоро посадят в тюрьму за долги! Все, с меня достаточно, – стал натягивать на себя рубашку и брюки Вершинин. – Я ухожу!

– Нет! – кинулась ему в ноги Эмилия и, зарыдав, стала стягивать с него брюки. – Останься, умоляю тебя!

В эту ночь она осыпала его такими ласками, каковых он, несмотря на его опытность, еще не ведал. Ибо неистовая страсть, смешанная с отчаянием, делают поразительные вещи.

Через день собралась уходить уже Эмилия, заявив:

– Хватит с меня этой нищенской жизни. Лучше заниматься поиском клиентов на бульварах, недели влачить столь жалкое существование с человеком, неспособным обеспечить даже себя…

Уже Вершинин бросился ей в ноги, обнимал колени и слезно упрашивал не бросать его и остаться с ним. Вновь все закончилось животной страстью с такими неистовыми ласками, словно настал последний день их жизни…

Глава 7

Старый знакомый Воловцова

Инфлюэнца долго не отпускала Ивана Воловцова, нещадно изнурив его и вымотав так, что ежели бы подул сильный ветер, то следователя по особо важным делам унесло бы, как осенний листок, к чертовой бабушке или даже куда подалее. Наконец на шестой день болезни температура спала, и голова начала хоть что-то соображать. Появился аппетит, а вместе с ним и кое-какие силы, дабы начать двигаться. Ломать Ивана Федоровича перестало, но ощущение, что почти всю полную неделю на нем пахали или возили мешки, нещадно понукая и избивая плетьми, продолжало оставаться.

В понедельник утром двадцать пятого января к Воловцову снова пришел старый лекарь и опять простукивал его костяшкой согнутого указательного пальца и прослушивал легкие с помощью доисторического деревянного стетоскопа. По истечении без малого получаса, проделав с выздоравливающим больным все необходимые манипуляции, лекарь удовлетворенно хмыкнул и торжественно изрек:

– Сегодня и завтра еще побудьте дома, дабы ликвидировать остаточные явления инфлюэнцы, а в среду можно будет и на службу пожаловать. Только одевайтесь потеплее, ноги держите в сухости и не пейте холодного, – наставительно добавил лекарь. – А еще избегайте скопления людей. Чай, теперь уже ученые стали…

– Это да, – соглашаясь, кивнул старому эскулапу Иван Федорович и клятвенно пообещал ему все его рекомендации выполнять беспрекословно. Каковые оба последующих дня исполнял неукоснительно и точно, чтобы поскорее сбросить с себя последствия инфлюэнцы и приступить к исправлению служебных обязанностей.

А в среду двадцать седьмого января, побывав с четверть часа в кабинете у своего непосредственного начальника статского советника Радченко и оформив в канцелярии Департамента уголовных дел необходимые бумаги, отправился на Бутырский вокзал и сел в поезд, ехавший в славный уездный город Дмитров.

* * *

В Дмитрове Воловцов был несколько раз и последний не так давно – в октябре прошлого года. Тогда ему, еще следователю по важнейшим делам, было поручено вести следствие по делу, которое в Департаменте уголовных дел Московской судебной палаты называлось «Убийство коммивояжера». Дело было запутанным и на первый взгляд казалось неразрешимым. Но Иван Федорович справился с ним просто блестяще! Впрочем, иного от него никто и не ожидал…

Как и год назад, Воловцова на вокзале никто не встречал. Иван Федорович дошел до привокзальной площади, взял извозчика и на вопрос: «Куда изволите вас отвезти?» четко и ясно ответил:

– Кремль. Полицейская управа…

Город Дмитров является ни много ни мало родным братом Москвы. Правда, на семь лет младше, поскольку Москва-град основан в тысяча сто сорок седьмом году, а Дмитров – в тысяча сто пятьдесят четвертом. И отец-основатель у обоих городов один: князь Юрий Долгорукий. Да только ныне далеко городу Дмитрову до Москвы. Как юному корнету до убеленного сединами генерала от кавалерии.

С прошлого года город Дмитров абсолютно не изменился. Как, верно, с позапрошлого и еще ранее. В уездных городах десятками лет (хорошо это или плохо, другой вопрос) может ничего не меняться. Ежели, конечно, не случится какой-либо неприятственный казус вроде пожара. Примерно такого, каковой случился в Первопрестольной в тысяча восемьсот двенадцатом году, когда более половины города выгорело напрочь. Но покуда град Дмитров бог миловал. Куда ни брось взгляд – те же дома с мезонинами, по большей части деревянные, но немало и наполовину каменных, с кирпичным первым этажом, вроде дома графини Ольги Дмитриевны Милютиной, дочери бывшего военного министра и генерал-фельдмаршала Дмитрия Алексеевича Милютина. А еще в городе по-прежнему витал