Валерий Введенский - Старосветские убийцы

Ознакомительный фрагмент

Княгиня почему-то очень уважала разбойника Вильгельма Телля.

– Согласен, – усмехнулся Шулявский и недвусмысленно посмотрел на Настю. – Что будет призом на этот раз?

Та быстро ответила, опередив собиравшуюся с духом Кусманскую:

– На этот раз целовать буду я!

– Я думаю, дополнительный турнир излишен, – улыбнулась мужу княгиня Елизавета.

– Василий Васильевич, – повернулась Настя к Северскому, – участвуете? Или я могу Анджея сразу поцеловать, без поединка?

– Участвую, – буркнул князь. – Гришка, ставь яблоко.

– Чтоб еще интересней, яблоко на моей голове будет! – Настя взяла из поднесенной корзины фрукт и пошла к вазе.

Внезапную тишину нарушил Рухнов:

– Анастасия Романовна, что вы делаете? Промахнуться может самый лучший стрелок!

Девушка не обернулась, лишь пожала плечами. Подойдя к вазе, положила яблоко на прическу и встала к публике лицом. Шулявский снова стрелял первым. Опять осмотрел пистолет, долго гладил, даже что-то шепнул, а потом, мельком взглянув на мишень, вскинул и тотчас выстрелил. Кто-то из женщин, не выдержав напряжения, вскрикнул, но затем все увидели, что Настя стоит живая и без яблока. Все зааплодировали.

Гришка принес второе яблоко. Оно оказалось больше первого, и Настя выкинула его в траву, приказав принести точно такое же. Генерал взглянул на княгиню. Она кусала губы, но князя не отговаривала. Северский взял пистолет и принялся целиться, рука у него дрожала. Настя глядела на него с усмешкой.

Выстрел, хотя его все ждали, прозвучал неожиданно. В яблоко Северский не попал. Тоннеру показалось, что князь намеренно целился выше. Улыбающаяся Настя прошла мимо застывшего после выстрела князя и нежно поцеловала в губы Шулявского, после чего сделала княгине Елизавете издевательски глубокий книксен. Та не растерялась, ответила таким же.

Глава пятая

Тоннер, с детства понимавший толк в сладостях (родители держали модную в Петербурге кондитерскую), был приятно поражен поданными к чаю пирожными. С удовольствием уплетал и выпеченные колечками меренги, воздушную сладость которых оттеняло фисташковое мороженое, и ананасовый жилей. Тонкий вкус заморского плода полностью потерял характерную терпкость, и доктор решил посоветовать родителям добавить сие угощение в меню заведения.

Вера Алексеевна, подробно расспросив, интерес к Тоннеру утратила. Да, его отец – французский дворянин. Но поместье в кармане не привезешь. Продав небольшое количество семейных драгоценностей, Анри де Тоннэ открыл свое дело в России. Но кроме Ильи, завел еще четверых детей, так что наследником доктор был небогатым. А мать и вовсе не дворянка! Старший Тоннер женился по любви на девушке из Немецкой слободы.

Ольгу Митрофановну Суховскую сии подробности, торопливо сообщенные на ушко, ни капельки не смутили. Чокаясь с Тоннером, необъятная помещица заговорщически сказала:

– Я хочу поговорить с вами, как с доктором.

– К вашим услугам, сударыня!

– Не здесь и не сейчас, – томно прошептала Суховская. – Тут людно, а с доктором надобно говорить интимно, как на исповеди.

– Разумеется, Ольга Митрофановна, иначе врач не сумеет помочь, – уныло согласился Тоннер.

Исповедь настигла бы доктора намного раньше, но во время перерыва у Суховской случилось неотложное дело. Небольшой, но очень плодородный луг находился как раз на границе ее поместья и угодий Горлыбина и не первый десяток лет служил яблоком раздора. Каждый считал его своим. Бывало, днем крестьяне Суховской лужок выкосят, а ночью люди Горлыбина приедут и сено увезут.

Переговоры на высшем уровне ни к чему не привели. Обе стороны были уверены в своей правоте. В уездном кадастре записи про сей луг были утеряны, а судебные споры, благодаря искусству жадных стряпчих, закончились без результата.

Сталкиваясь с Горлыбиными, Суховская непременно начинала выяснять с ними отношения. С покойной Натальей Саввишной однажды чуть до рукопашной не дошло. После ее кончины объектом атак стал сам Горлыбин. Суховская считала его глупым и непрактичным, поначалу надеялась на легкую победу, но тот стойко, можно сказать изобретательно, держал оборону.

Пока остальные гости наслаждались послеобеденным моционом, Ольга Митрофановна, как кошка воробья, с высокого крыльца выслеживала Горлыбина. Увидев, что он в одиночку забрел на неширокую тропинку, с неожиданной резвостью бросилась за ним. Загородив роскошным телом путь, Суховская с жаром стала убеждать соседа более не претендовать на принадлежащий ей по праву луг. Горлыбин слушал ее, как свой оркестр: закрыв глаза и чуть покачиваясь на ветру. Когда помещица иссякла, он мягко заметил:

– Ольга Митрофановна, слишком стакатто! Не смог уловить смысл. Повторите, пожалуйста, модерато.

Замявшаяся Суховская начала по новой, более плавно и громче, боясь, что закрывший глаза Горлыбин заснет.

– Лучше, гораздо лучше, Ольга Митрофановна, – похвалил музыкант. – Только зачем так форте? Пьяниссимо, пьяниссимо, умоляю вас!

Помещица так возмутилась, что сошла с тропинки, открыв Горлыбину дорогу. Для своих лет поклонник Моцарта бегал довольно резво, и Суховская, с трудом за ним поспевая, повторила свою речь в третий раз, но уже тише. Выйдя к пруду, где как раз начиналось состязание в стрельбе, Горлыбин вновь ее похвалил:

– Прекрасно, Ольга Митрофановна, прекрасно! Еще пяток репетиций – и я буду удовлетворен.

– Что вы мне зубы-то заговариваете! – потеряла терпение Суховская, но тут Веригин первым попал в бутылку, и владелец оркестра ее перебил:

– Посмотрите, ну посмотрите скорей! Какой выстрел!

Ольга Митрофановна сдуру попыталась глянуть на постамент. Из-за невысокого роста ей пришлось приподняться на цыпочки, что при ее весе было не так-то просто. Налюбовавшись разбитой бутылкой, Суховская обнаружила, что Горлыбин исчез. И как она его ни высматривала, даже на крыльцо снова взбиралась, – до самого десерта не нашла.

Сейчас, за столом, их разделяло безопасное расстояние, и Горлыбин наслаждался чаем под звуки своего оркестра.

Быстро расправившись с десертом, Маша Растоцкая приказала слуге принести альбом. Еще утром девушка любила Митеньку. Шесть месяцев он забрасывал ее любовными письмами, так пылко описывая свои чувства, что растопил бы даже и не столь романтическое сердце. Но лишь увидев Тучина, Маша поняла: это – Он! Красив, умен, талантлив, богат! Саша ей так понравился, что хоть сейчас заняла бы место невесты за свадебным столом. К тучинским пухлым, под детскими усиками, губам хотелось прильнуть и крепко-крепко поцеловать, а потом выйти в парк. Конечно, одним, без всяких Лидочек. И гулять всю ночь, нежно обняв друг друга. Интересно, любит ли Саша стихи? Если да, то читали бы наизусть. Можно по очереди, а лучше взахлеб, перебивая друг друга – строчку она, строчку он.

Принесли альбом, и Александр с удовольствием принялся рисовать в нем Машеньку. Любуясь счастливой девушкой, с удовольствием позировавшей Тучину, Илья Андреевич внезапно понял: Вера Алексеевна права! Пора жениться! Вот доцент Щукин – прекрасный был терапевт, отдавал всего себя работе, даже жил в клинике. Там и умер, тридцати семи годов. На обходе захрипел внезапно, упал и отдал Богу душу. Маленький сгусток крови закупорил доценту легочную артерию. И что оставил после себя Щукин? Да ничего. Скелет, который завещал Академии! Ни детей, ни жены! Не успел.

Князь явно чувствовал себя не в своей тарелке. Почти не ел, лишь задумчиво ковырял десерты вилочкой, на вопросы жены отвечал невпопад. Почувствовав его настроение, она деликатно оставила мужа в покое и принялась мило беседовать с Веригиным, чему Павел Павлович был очень рад. Проявившая же геройскую безрассудность Настенька была оживлена, по обыкновению стреляла глазками. Изредка кидала быстрые взгляды и на Северского, но тот был столь задумчив, что не замечал этого.

Угаров, обнаружив любимое варенье из крыжовника, уничтожал блюдечко за блюдечком, совсем позабыв о Лидочке. А потом вспомнил Вареньку Тучину, с которой вместе вырос, и загрустил. До поры до времени считал ее просто другом, но в поездке начал сильно скучать, писал длинные письма, считал дни до встречи. Денис гнал мысли о любви, тем более о браке, но только смыкал глаза, сразу видел Варю: вот она пьет чай на террасе и мило улыбается, вот в "Акулину" с друзьями дуется и так хороша, когда проиграет и платок наденет…

За окном стемнело. Седой дворецкий с белой салфеткой на руке известил, что для фейерверка все готово. Очнувшийся князь пригласил всех в парк, добавив, что после огненного представления десерт продолжится, но уже в столовой. Гости намек поняли, мол, пора и по домам. Страшно расстроились барышни Растоцкие – надеялись, что свадебное торжество закончится балом, благо и оркестр имелся.

Фейерверки смотрели у пруда. Северский сам командовал запуском разноцветных ракет, ярко освещавших ночной парк.