Мастер Чэнь - Любимый жеребенок дома Маниахов

Ознакомительный фрагмент

— Ну, неважно. Туф и мрамор сохранились отлично, их надо просто помыть, — продолжал он. — Но теперь, когда воды сколько угодно — это совсем не трудно. Тамошние жители, которые наверху, теперь пользуются колодцами, а это все уходило разве что на поля. Но я поговорил со знающими людьми, с водой не будет никаких проблем, она просто пройдет здесь, а потом…

Дальше последовало множество подробностей и всеобщее их обсуждение. Заговорили и про главное: печи, огонь.

— Сухих веток везде валяется сколько угодно, — сказал чей-то голос из толпы, потом зазвучало много голосов сразу, и Анна отчаялась их всех перевести. Зато она подняла высохшую до белизны ветку у каменной ограды и с поклоном возложила ее к ногам голого широкоплечего Аркадиуса.

Тот бессильно опустил руки и уставился на Анну, глаза его страдали.

Раздались счастливые вопли, молодежь начала освобождать от веток соседние развалины и складировать их поближе к Аркадиусу.

Зои в полосатой накидке, розовой с зеленью, возникла на каменных плитах, Ясон молча следовал за ней в белоснежных одеждах, наброшенных на голову непонятным образом — не мужчина, не женщина, а странная светлая фигура на голову выше прочих.

Зои, мелькая сандалиями, медленно двигалась среди колонн, иногда гладя их рукой. Потом подошла к мраморной чаше, коснулась ее края — и стало тихо.

Из тяжелого гранитного крана, оказывается, уже некоторое время беззвучно шла вода.

Везде пахло свежестью и мокрым камнем.

ЗЕЛЕНЫЕ И СИНИЕ

Это не могло не произойти: появились военные.

Я представления не имел еще в этот момент, какой зверь ревет среди холмов по ночам, что делала Даниэлида на той улице, где живет местная колдунья (или это все-таки была не Даниэлида). Или — как получилось, что Прокопиус и Аркадиус возродили из руин баню в тот самый день, когда выяснилось, что под каменными плитами бань в этой стране обитают демоны-змеи, или драконы, или еще нечто подобное… Я не знал даже, стоит ли вообще что-то выяснять, может быть, передо мной всего лишь несколько совпадений.

Но военные были уже здесь.

Я рассматривал их издалека. Передо мной, конечно, были ополченцы местной фемы, то есть округа, об этом говорили их лица — тяжелые носы, черные глаза, сильные подбородки, все то, что мы видим в городке на вершине холма. Ничего похожего на светлые волосы и тонкие прямые носы обитателей Города, в двух неделях пути отсюда. А еще вооружение… Это было интересно.

Конечно, никто просто так, если только битва не начинается прямо сейчас, не будет таскать на плечах и голове гремящее железо, да еще в жару на исходе лета. Я помню весь этот груз, пригибающий к седлу, который так и не спас меня от раны, чуть не оказавшейся смертельной. Но что у нас тут? Длинные, скрученные в трубку свертки у седла каждого из трех коней — очень похоже, что внутри если не сплошная кольчатая броня (невиданная роскошь), то что-то вроде кожано-войлочной кирасы, похожей на ощупь на упругую подушку. А возможно, и наколенники, неудобные при ходьбе, из полосок дерева и металла, но весьма нужные в конном бою.

Я давно уже знал, что при нынешнем императоре многое изменилось, мечи стали такими, как у сероглазого воина Юкука, человека из моего недавнего прошлого: чуть изогнутыми, узкими, очень длинными. Ничуть не хуже мечей народа арабийя, называемого здесь смешным словом «саракинос». И вот они, мечи, приторочены к седлам рядом с броней. Деревянный колчан на тридцать стрел, длинных и «мышей», с кармашком для нескольких запасных тетив. Лук в чехле, похожий на длинную палку. Вроде бы, все. Но более чем достаточно.

И еще эти ополченцы были отлично одеты. Войлочные серые плащи с широкими рукавами, мягкие туники до колена, сандалии с чулком, с завязками на икрах — все новенькое, удобное. А главное — эти люди… не выглядели неловкими, что ли. Одежда была им привычна, глаза спокойны. Да и кони, хотя далеко не великолепные, были в прекрасной форме, не слишком молоды и не слишком стары. Ноги и живот, конечно, были в пыли, но вот этот бок у седла, с нервно подрагивающей кожей, утром был явно вычищен и сейчас отсвечивал здоровым блеском.

Эту империю уничтожали несколько десятилетий подряд, лишили ее зерна Александрии, мудрости Дамаска и Иерусалима, и еще многого другого. Но то, что время поражений позади, можно было понять, просто глядя на трех солдат, которых я сейчас наблюдал.

Один из них, впрочем, офицер — хотя бы потому, что мог позволить себе пусть не очень длинную, но все же бороду. Ну, конечно офицер — вот Зои лениво наклоняет голову, приглашая его во двор своей виллы, а солдаты остаются с конями на улице, и даже снимают уздечки, давая животным пощипать травку.

И о чем он, интересно, говорит?

Вот Зои произносит что-то, негромко, и делает небольшую паузу — достаточно длинную, чтобы понять: она не беспокоится, офицер будет ее слушать, не перебивая.

Вот он неловко оглядывается и довольно робко садится, серой неуклюжей тенью среди пятен ослепительного солнечного света меж листвы, на каменную скамью рядом с Зои, которая устраивается поудобнее, чуть ли не полулежа.

Вот офицер начинает показывать рукой на окрестные холмы и дороги, говорит, рубит воздух ладонью. Зои молчит, потом благосклонно наклоняет золотую голову. Нет, она ни о чем его не просит. Скорее уж наоборот.

Оба серьезны, но тревоги на их лицах нет. Ясон выносит чаши с какими-то напитками, офицер благодарно улыбается, а потом поднимает глаза и с оторопью смотрит на Ясона. Таких он еще не видел.

Удастся ли узнать, зачем эта троица приехала? Наверное, нет, а раз так — не надо и спрашивать. Но не следует забывать, что еще раньше тут утром побывали два важных на вид обитателя городка, вроде как обеспокоенные, с ними Зои разговаривала стоя у входа, и недолго. Что-то происходит. Пропал человек, это понятно — а что еще?

И я иду к Чиру, испытывая стыд, что давно не посещал его. Из городка к нам каждый день приходят конюхи, но со своим конем надо общаться каждый день. Коня надо касаться рукой, иначе нельзя.

Круг по холмам среди вилл и деревьев неспешной рысью, несколько вкусных веточек, потом прогулка шагом, никто никуда не спешит. Есть о чем подумать.

— А знаешь ли, друг мой Чир, — говорю я, заводя его обратно в конюшню, — хотя ничего еще, в сущности, не произошло, но что-то мне говорит: оно произойдет. И скоро. А поэтому давай, пока есть время, начнем разбираться с самого начала. Как и почему мы с тобой оказались именно здесь, а не где-то еще. Как они здесь оказались. И кто они такие, эти самые «зеленые».

— Он не скажет, сер Нанидат, — отвечает мне девичий голос из дальнего темного угла, там, где помещаются мулы. — Он и про «синих» тоже ничего не знает. Если только он не дружил с кобылами из их конюшен. Говорят, конюшни отличные, утех и других.

Тут я чуть не выругался: нельзя поговорить с конем на родном языке. Именно в этот момент под боком оказывается единственный на сотни фарсангов кругом человек, который этот язык знает.

— Анна, — сказал я. — В следующий раз я позволю тебе прокатиться на этом черном безобразнике по здешним холмам. И еще посмотрим, как вы понравитесь друг другу. А раз уж ты слышала, что я кое-чем обеспокоен, то придется втянуть и тебя в наш с Чиром разговор.

— А тут все обеспокоены, хотя не знают, чем, — заметила она, поворачиваясь к выходу.

Чир стукнул пару раз копытом, выклянчивая угощение.

Морковка у меня, конечно, была. У Анны, понятное дело, тоже. Она ее сама постоянно грызла.

— В таких случаях, — тоном господина наставника начал я, — надо уметь задавать простые вопросы. Итак, «зеленые». Что мы о них знаем?

Это, конечно, был совсем простой вопрос.

Сердце Великого Города — вовсе не императорский дворец. Это ипподром. Громадное, необъяснимо громадное сооружение, чаша из каменных скамеек, колонны, статуи, обелиски, ряды окон — целый город в городе.

Это сердце начинало бешено биться, когда из четырех мраморных ворот плавно выезжали четыре колесницы. И мощная каменная чаша вздыхала — или ревела? — так, что слышно было даже у стен Феодосия.

Не знаю, как жители этой империи относились к прежним, ушедшим богам. Если вполовину с таким же восторгом, как к четырем колесничим, то боги, наверное, были когда-то счастливы.

Их четверо, в летящих плащах зеленого, синего, красного и белого цветов. И за каждым стоят сотни людей. Ипподром — такое же сложное предприятие, как моя торговля шелком: тысячи и тысячи золотых монет, кони и конюшни, люди, звери, музыкальные инструменты, сама музыка, хор приветственных криков. И всем этим руководят люди, почти такие же важные для Города, как и сами колесничие.

Когда-то жители всего Города делились — с большим или меньшим энтузиазмом — на зеленых, синих, красных и белых. Сегодня почему-то остались лишь первые две… они называются здесь «демы». Два демарха, мужчины эффектной внешности с тщательно завитыми бородами, очень даже заметные на каждой Дворцовой церемонии. Движению их мизинца подчиняются отлично обученные толпы людей, вопящих хором приветствия — причем непременно пятнадцатисложные, что бы это ни значило. Они славят колесничих — но славят и императора, хором на четыре голоса, из-за занавесок на балконах.