Вольфрам Флейшгауэр - Книга, в которой исчез мир

— Почему ты не говоришь, чего ты от меня хочешь? — снова спросил Миланец. — Одно краткое объяснение, и все в порядке. У меня всегда бывает плохое предчувствие, когда я не знаю, что буду делать.

Боскеннер по очереди посмотрел на своих спутников.

— Мы нападем на эту карету и сожжем ее, — сказал он после короткой паузы. Они должны это сделать, так хочет заказчик, таковы условия договора. Если же у них есть сомнения, то с этим ничего не поделаешь.

Четверо спутников озадаченно смотрели на Боскеннера.

— Сжечь? Как это — сжечь?

— Этого я не знаю. Путников нельзя ни бить, ни грабить. Двое возьмут на себя почтальона и кучера, а двое займутся пассажирами. Мы выгоняем всех из экипажа, выпрягаем лошадей и поджигаем карету. Вот и все. Заплатят нам за это по-королевски.

Боскеннер ясно видел, что происходит в головах людей. Миланец долго и пристально смотрел ему в глаза. Потом он заговорил, но был очень краток.

— Это сумасшествие, — сказал он, развернул коня и поскакал прочь.

Остальные неуверенно посмотрели ему вслед, но не тронулись с места.

— Это увеличивает вашу долю, — сказал Боскеннер. — Ну, в чем дело? Вы хотите задавать вопросы или получать деньги?

7

Первым обрел дар речи Зеллинг.

— Господин Циннлехнер, мы можем войти?

Вместо ответа аптекарь сделал еще два шага и остановился.

— Запах становится слабее, — сказал он. — Я к нему привык. Но вы тоже можете войти. Подождите, я только открою окно…

— Нет! — воскликнул Зеллинг. — Что будет, если вы упадете в обморок?

— Глупости. Это всего-навсего сера. От ее запаха аптекари не падают в обморок.

Остальные подошли ближе к двери и принялись смотреть, как Циннлехнер, подняв лампу, медленно входит в библиотеку. Свет лампы падал на расположенные справа и слева книжные полки, которые, достигая потолка, превращали вход в некое подобие галереи. Сделав несколько шагов, аптекарь вошел в большую прихожую, откуда в соседнюю комнату вела закрытая двустворчатая дверь. Но прежде чем Николай успел рассмотреть детали, Циннлехнер отошел влево. Свет лампы упал на огромный пейзаж, украшавший левую стену.

Раздался громкий стук, и потянуло свежим воздухом. Запах серы тотчас стал значительно слабее.

— Вы останетесь здесь, — приказал Зеллинг каретнику, который тем временем собрался с духом, отошел от окна и теперь во все глаза рассматривал книжные полки.

— Я не хочу видеть здесь посторонних, — жестко произнес камергер. — Немедленно прогоняйте любого, кто сюда зайдет. Если вдруг появится господин Калькбреннер, то позовите меня.

Николай, уже вошедший в библиотеку, принялся безмолвно созерцать бесконечные ряды книг на полках. Такой роскоши ему не приходилось видеть ни разу в жизни. Без сомнения, те средства, которых не хватало на содержание замка, уходили сюда. И это была всего лишь прихожая! Однако у Николая не было сейчас времени на подробное знакомство с содержимым полок. Циннлехнер уже стоял у двери, ведущей в соседнюю комнату, и ждал распоряжения Зеллинга, чтобы отворить ее. Камергер прошел мимо Николая, приблизился к двери, дважды постучал и громко позвал своего господина. Ответа не последовало.

— Ваше сиятельство, — снова крикнул он, — прошу вас, позвольте нам войти или дайте знать, что у вас все хорошо.

Но, как и прежде, из соседней комнаты не донеслось ни единого звука. Зеллинг надавил на щеколду, и дверь распахнулась.

На незваных гостей хлынула новая волна тухлого запаха, но сильный поток свежего воздуха быстро его ослабил. Снова впереди всех пошел Циннлехнер. Николай вошел в комнату последний. От того, что он увидел, захватило дух. Господи, что же здесь происходит?

Он даже не понимал, куда смотреть. На Циннлехнера, целеустремленно бросившегося к окну, чтобы распахнуть его, или на Зеллинга, поспешившего к камину, возле которого в кресле виднелась фигура человека, скорчившегося в странной позе, или на многочисленные столы и тележки, уставленные склянками, колбами, ступками, горелками и разнообразнейшими инструментами. Хотя ему стоило большого труда вообще что-либо рассмотреть, было ясно, что в каждом углу находится какая-нибудь редкость — витрина с интересными вещами, чучело зверя или еще какой-нибудь раритет. Лампы освещали лишь малую часть помещения — малую, но самую страшную.

Циннлехнер нашел новые свечи, начал зажигать и расставлять их по столам. От камина раздался голос Зеллинга:

— Боже милостивый! Лиценциат Решлауб, подойдите и посмотрите на это!

Николай начал осторожно протискиваться к камину мимо столов и полок, хранивших столько тайн, что ему стоило большого труда не смотреть на них. Наконец он остановился рядом с Зеллингом.

Да, скорчившийся перед камином человек был граф Альдорф. Он буквально утонул в глубоком кресле, тело его наполовину сползло с подушки. Поза, в которой графа застала смерть, была весьма странной. Грудь и живот были зажаты между спинкой и подлокотниками кресла. Голова опущена на грудь, подбородок плотно прижат к правой ключице. Николай склонился над мертвецом. Вид покойника заставил его содрогнуться. Какой ужас застыл в чертах лица умершего! Глаза мертвеца, как и его рот, были открыты. Николай в двух местах надавил на восковую кожу обнаженной руки и внимательно рассмотрел образовавшиеся при этом пятна. Он выпрямился, посмотрел на Зеллинга и сказал:

— Вы явились слишком поздно. Ни один врач не сможет здесь ничего сделать.

Камергер мрачно посмотрел на Рёшлауба.

— Он везде жег серу, — подал голос Циннлехнер с противоположного конца зала. — Всюду стоят ступки с серой.

— Вы просто не видите рану, — прошептал Зеллинг.

Он поднял лампу, Николай увидел обнаженные ноги мертвеца и принялся внимательно рассматривать рану на правой икре. Рана была размером с ладонь. Врач наклонился ниже, чтобы лучше видеть.

— Это ожог, — удивленно сказал он.

Зеллинг промолчал. Николай огляделся. Взгляд его упал на головню, лежавшую на полу недалеко от камина. Внезапно Николай выпрямился и начал что-то искать в комнате.

— Что случилось, что вы нашли? — взволнованно спросил Зеллинг.

Но Николай не отвечал. Вместо этого он подошел к стоявшему в середине помещения столу, заваленному книгами, бумагами и документами. Николаю не пришлось долго искать. Между раскрытыми книгами он обнаружил серебряный поднос. На нем стоял графин с небольшим количеством красной жидкости. Рядом с графином врач нашел стакан и маленький флакон из шлифованного хрусталя. Николай аккуратно взял графин, снял серебряную крышку и осторожно понюхал содержимое. После этого он двумя пальцами взял флакон, подержал его перед фитилем горящей свечи, а потом снова понюхал. То же самое проделал он и со стаканом.

Зеллинг подошел к Николаю.

— Что вы делаете?

Николай протянул камергеру маленький стеклянный сосуд.

— Вот понюхайте.

Зеллинг взял сосуд, не проявляя, правда, никакого намерения последовать совету врача.

— Что это? — спросил вместо этого Зеллинг.

— Вы не понюхали?

Теперь и камергер поднес склянку к носу, но тотчас с отвращением опустил руку.

— Ужасно противно, — в страхе воскликнул он.

— Мышиная моча, — сказал Николай, — пахнет даже в большом разведении.

— Мышиная моча? Но это же смешно. Не хотите же вы сказать, что граф пил мышиную мочу?

— Нет, конечно. Просто эта жидкость так пахнет. На самом деле здесь coniummaculatum, или, как его еще называют, пятнистый болиголов. Граф выпил яд и сел в кресло у камина. Сначала паралич поразил ноги. Когда ноги онемели, граф вынул из огня тлеющую головню и приложил ее к икре.

Зеллинг недоверчиво взглянул на врача.

— Но зачем он это сделал?

Николай поставил графин на поднос, взял у Зеллинга флакон и поставил его на место.

— Этого я не знаю. Человек, совершающий самоубийство, противопоставляет свою душу природе. Некоторые авторы утверждают, что это акт абсолютного распада, хуже, чем убийство.

— Может быть, он только хотел узнать, сколько времени еще у него осталось? — сказал, подойдя к ним, Циннлехнер. — Сколько молитв он еще успеет произнести?

Николай снова повернулся к покойнику и постарался представить себе, как протекали последние часы жизни этого человека. То, что он заперся здесь, не вызывает удивления, такое, и это очевидно, часто бывает в подобных случаях. Книги и документы были разложены на столе не обязательно в течение последних двух дней. Вообще было не похоже, чтобы здесь кто-то занимался научными изысканиями. Слишком уж сильный беспорядок царил в помещении. Здесь явно что-то искали. На полках вместо стоявших там книг были видны пустые места, а сами книги лежали на столах. Но почему все так странно выглядит? Да, было что-то особенное в этом беспорядке. Николай постарался привести свои мысли в порядок, но это ему не удалось — слишком уж много впечатлений обрушилось на него в этот вечер. Да и прежде всего надо внимательно присмотреться к покойному. Сам он ли снял с полок все эти книги и документы до того, как совершил последний в своей жизни поступок? И зачем он это сделал?