Вениамин Кожаринов - Завещание барона Врангеля

На пути из столицы в Таганрог полковника сопровождал один из правительственных курьеров, возивший в прошлом году почту для Александра I из Петербурга в Крым. Поручик Годефруа был веселым малым двадцати с небольшим лет от роду. Он прекрасно стрелял с обеих рук, фехтовал как заправский дуэлянт и мог без риска для жизни выпрыгнуть из кареты на полном ходу.

…В тот час, когда крытая бричка, в которой сидели Прозоров и Годефруа, миновала петербургскую заставу, в Царском Селе произошло событие, определившее дальнейшую судьбу опального есаула.

Несмотря на появление нежданного свидетеля «таганрогской интриги», Мария Федоровна продолжала верить, что все фигуры на ее стороне. Может быть, подсознательно, но с тех пор, как Николай встал на престол, Мария Федоровна стала относиться к нему со все большим предубеждением. В его основе было очевидное понимание того, что Николай не считал нужным прислушиваться к мнению матери, как это бывало с Александром. Ни для кого при дворе не являлось секретом, что Мария Федоровна болезненно властолюбива. Может быть, это было своеобразной компенсацией за отца, Фридриха-Евгения? Отпрыск древнего прусского рода, он так и не занял при жизни подобающего ему положения. Лишь под старость ему был присвоен титул герцога Вюртембергского…

У каждого из нас есть тайна, которую мы унесем нераскрытой в могилу. Что касается некоторых счастливчиков, избавленных от столь тяжелой ноши, то, бесспорно, они заслужили райскую жизнь на небесах. Вместе с тем они никогда не испытают чувства раскаяния, которое одно и может по-настоящему облагородить душу. В этом смысле Марии Федоровне было в чем каяться. Жизнь императрицы неуклонно близилась к концу, и с каждым последующим днем ее все больше снедала мысль: знает ли Николай о греховной связи между нею и Уилсоном?

После смерти Александра Мария Федоровна редко наведывалась в Петербург, предпочитая столице загородные дворцы. Это обстоятельство не могло обмануть Николая. Он знал, что мать в курсе всех дворцовых интриг, в курсе того, что творится за стенами Сената и Госсовета, в кружках столичной аристократии. Это раздражало его тем более, что из Варшавы столь же пристально за ним наблюдал Константин… Как ни ряди, а выходило, что «вице-король» Польши «подарил» брату престол.

С такими мыслями Николай вошел в покои императрицы. В комнате пахло настоями лекарственных трав, какими-то благовонными жидкостями, которыми прислуга только что опрыскала шелковые занавеси на окнах императорской спальни.

Николай нагнул голову, приветствуя мать еще с порога, и тут же увидел свое отражение в огромном — от пола до потолка — зеркале: черные голенища высоких сапог, мощные ляжки, обтянутые белыми рейтузами, мундир, распираемый сильной грудью…

Николай приблизился к высокой деревянной кровати, неловко согнулся в поясе, придерживая левой рукой палаш, поцеловал мать в дряблую щеку и присел на краешек стоящего подле стула.

— Вы нездоровы? — Он сочувственно посмотрел в глаза императрице.

Мария Федоровна выглядела не столько больной, сколько уставшей — от непомерных душевных тягот, переживаемых ею в течение последнего года.

— Пустяки, — она высвободила из-под пухового одеяла старческую руку, усыпанную пигментными пятнами.

Николай вдруг задумался о бренности всего сущего на земле… Он очнулся, когда Мария Федоровна заканчивала фразу:

— …и мои нервы. Вокруг смерти Саши все еще столько сплетен, пересудов! Вы, верно, слышали о таковых? — императрица хотела показать себя наивной простушкой.

— Мне порядком надоели россказни о «таганрогских приключениях»! Год как брата нет, а существует тьма охотников вызволить его дух с того света. Ужели я не милостив к врагам престола! — с пафосом воскликнул Николай и стукнул ножнами об пол. — Можно ли огульно прощать всех и вся! Невежды полагают, что монарх чересчур строг к бунтовщикам… Другие, напротив, взывают к отмщению. И те и другие считают, что ради «высших интересов» можно нарушить закон. Для попрания устоев империи бунтовщики пошли на крайние меры… Они создали законоуложение, по которому всю нашу семью, включая младенцев, ожидала гильотина!

— Да, это ужасно! — Императрица тяжело вздохнула и покачала головой. — Тем более немыслимы эти слухи… Сказывают, что какой-то казак досаждает вам небылицами о Саше. Вы не хотели тревожить меня но пустякам? — схитрила Мария Федоровна.

— Сей человек в крепости, идет следствие, — сухо ответил Николай.

— Не подумайте, право, что мне интересен какой-то бродяга! Однако не произрастет ли из его доноса зловредный плод?

— Сейчас многие страдают избытком воображения, — Николай не хотел углубляться в суть дела, но Мария Федоровна ухватилась за последнюю фразу:

— Так ли уж это безобидно? Не подумайте, что я хочу наказать безвинного… но не увлечет ли казака воображение в еще более нелепые стихии? Стоит, право, показать его докторам!

Николая тяготил этот разговор. Он искал случая покинуть покои матери. Услышав про докторов, поспешно согласился:

— Хорошо! Я отдам приказание коменданту крепости…

— Уж коли вы решили последовать моему совету, то было бы полезно включить в состав комиссии Мэквилла. У него отличная репутация по нервам. В прошлом месяце он излечил меня от сильнейшей меланхолии.

Императрица нервно комкала край пододеяльника. Ее блеклые, но все еще волевые глаза выжидательно смотрели на сына.

Николай встал, слегка наклонил голову и отрывисто бросил:

— Быть по-вашему!

Таганрог, 25 ноября 1826 г.

До Бахмута путники ехали без каких-либо приключений. Прозоров выбрал тот же маршрут, каким в прошлом году путешествовала на юг императорская чета.

Годефруа оказался развеселым малым. Он болтал почти без умолку, и это было единственным развлечением для обоих офицеров в столь дальней дороге.

…В Бахмуте Прозоров и Годефруа простояли около трех часов. Когда наконец лошади были готовы и оставалось только сесть в карету, над головой полковника просвистела пуля… В тот же миг поручик повалил Прозорова на землю, накрыв его своим телом. Вслед за тем раздался второй выстрел. Послышался звон разбитого стекла: пуля попала в окно кареты. Лошади взбрыкнули, рванулись вперед, но опытный возница осадил их и поставил карету так, чтобы она заслонила наших героев от повторного покушения. Однако новых выстрелов не последовало.

Оправившись от первого шока, Прозоров поднялся с земли, отряхнул пыль с мундира и молча пожал поручику руку.

— Едем! — скомандовал полковник, и карета помчала в сторону Таганрога, а за ближайшим холмом все еще клубился дым от ружейного выстрела.

Совершив героический поступок, Годефруа был тем не менее явно смущен:

— Господин полковник, я обошелся с вами неловко…

— Будет вам, поручик! Теперь я знаю, что вы умеете не только рассказывать смешные анекдоты. Как думаете: это был случайный выстрел?

— Господин полковник, я приставлен к вам отнюдь не для развлечений! Этого покушения следовало ожидать.

— Хм, значит, вам приказано не спускать с меня глаз?

— Господин полковник, вы поняли меня не в том смысле. Моя цель — уберечь вас от всяческих покушений.

— Ого! — рассмеялся Прозоров. — С каких это пор моя жизнь стала чего-то стоить? В двенадцатом году за нее не давали и ломаного гроша. Вы, поручик, делаете блестящую карьеру!

— Вы преувеличиваете, господин полковник… Меткий глаз и твердая рука — вот все, чем я могу похвастать.

— Прибавьте сюда вашу порядочность. Если вы действительно никому не служите корыстно, пожалуй, я сделаю вам одно предложение…

— Клянусь честью, господин полковник!.. Я не держу против вас тайного умысла. Мне приказано одно: стеречь вашу жизнь.

— Кто же так позаботился о моей голове?

— Государь…

— Он говорил с вами лично?

— Нет, сей приказ передан мне командиром правительственных курьеров.

«Однако! — подумал Прозоров, вспоминая встречу с Николаем. — Император хочет знать «всю правду». Но потерпит ли его величество живых свидетелей, коли правда эта будет не та, каковую создал он своим воображением?»

В Таганроге «гости из Петербурга» остановились в расположении Атаманского казачьего полка, чему способствовала бумага, подписанная лично Дибичем. Начальник Главного штаба обязывал оказывать его полномочным представителям всяческое содействие.

Таганрогский градоначальник поначалу выказал неудовольствие вторжением в его апартаменты столичного полковника. Впрочем, вызвано это было не принципиальными соображениями, а обычной завистью провинциального служаки: Прозоров был не бог весть какого звания, но общался с высшими армейскими чинами, а может быть, и с самим императором. Все же градоначальник согласился на тщательный осмотр своего дворца.