Фредерик Дар - У кошечек нежная шкурка

В комнате я разглядел радиопередатчик, фотоувеличитель и другие фотопринадлежности. Отдаю Буржуа аппарат и уже через пару минут восхищаюсь той ловкостью, с которой он работает.

— Не думаю, что это будет очень хорошо, — бросаю я ему, — свет был так себе…

Он не отвечает. В свете красной лампы он заряжает пленку в бачок с проявителем, а проявив ее, высушивает и укрепляет в увеличителе.

Жду, пока фотография будет готова. Хорошо, если на ней можно будет хоть что-нибудь разобрать и установить личность девушки. Эта симпатяшка так меня занимает, что я хочу знать о ней все от начала и до конца. Только бы она в ящик не сыграла, это было бы досадно — такая стройненькая, симпатичненькая… Я, видите ли, сентиментален и люблю все прекрасное — «Лунную сонату», Деда Мороза, не забывая, конечно, и о девочках из «Фоли Бержер».

Резко вспыхивает свет, и я первое время лишь моргаю глазами, стараясь к нему привыкнуть.

— Не так плохо, — послышался голос Буржуа протягивающего мне еще сырой кусочек глянцевого картона, — взгляните!

Действительно, раненая видна очень хорошо, и рядом с ней — моя милая толстушка. А, кстати, эта дурочка должна была рвать и метать, напрасно прождав меня тогда на месте полуночного свидания. Что ж, всякое разочарование — путь к опыту…

— Недурно, — одобрительно киваю я, — это фото можно послать в Лондон?

— Конечно, почему же нет…

Беру карандаш и надписываю на обороте: «Кто это?»

Прибавьте к этому пару слов о моем прибытии. Да, о передрягах с гестапо, я думаю, лучше умолчать! — замечаю я.

— Не беспокойтесь, — улыбается Буржуа, — приходите за ответом сюда.

— А я вас тут не засвечу, в магазине?

— Бросьте… Позвоните заранее, вот и все. Вы ведь теперь должны фрицев спинным мозгом чувствовать?

— Уж это точно!

Вот и чудесно. Необходимые предосторожности — и дело в шляпе.

Нет, в самом деле, Буржуа — крутой парень! Мы выходим из его шкафа, и я покидаю магазинчик.

Пройдя несколько метров, принимаюсь энергично тереть правый глаз, и вот он уже покраснел и припух. Я захожу в «Оптику».

— У меня конъюнктивит, — объясняю я. — Свет чудовищно утомляет зрение. Нет ли у вас слегка затемненных очков?

Хозяин сразу смекает, что мне нужно, и я выбираю себе очки с простыми, но темными — слегка, чтобы не очень уж привлекать внимание, — стеклами. В ближайшем бистро захожу в туалет и, запершись в кабинке, отрываю каблук у одной из туфель, что существенным образом меняет мою походку — я вдруг начинаю страдать легкой хромотой. Завтра, кстати, у меня уже отрастет щетина, и даже моему фининспектору меня не узнать. Что ж, должно подействовать; к тому же, у фрицев есть мои описания только от случайных людей, а тех двух амбалов, что приходили по мою душу, я пришил… Если держать ухо востро, то особо бояться оккупантов мне нечего.

Покупаю вечерние газеты. Все они, конечно, полны описаниями моего дела и в один голос называют меня убийцей, чудовищем, опаснейшим террористом и так далее в том же духе. Не без интереса узнаю, что я, оказывается, и есть убийца Слаака, тело которого обнаружил какой-то паршивый почтальонишко, и что, по всей видимости, я также вхожу в террористическую группировку, обстрелявшую в Ля Панн ресторанчик «Отважный петух». О девушке ничего особенного не говорится, за исключением того, что она тяжело ранена; ее называют не иначе, как «несчастная жертва», что, естественно, ничего не проясняет.

Разочарованно выбрасываю газету в водопроводный сток и решаю серьезно взяться за это дельце. Перебираю в уме имена подпольщиков — их семеро, и предатель — среди них.

А что, если начать с женщин?

ГЛАВА 10

Одну из них зовут Лаура. Сказав себе, что у киски с таким имечком физия будет явно не как у продавщицы унитазов (прекрасный пол я чувствую, как рыба — воду), решаю начать расследование с нее.

Обитает она рядом с площадью Парламента, на маленькой улочке, серой и печальной — как старая книга с облупившейся позолотой. Но есть в этом и свой шарм — глядя на фасад с зарешеченными оконцами, я чувствую, как теплая волна приливает к сердцу. Поиски предателя, война — все это так мне опротивело, что больше всего на свете хотелось бы сейчас оказаться в уютной такой комнатушке, меж двух белых ручек… Любовь, что ни говори — единственная клевая штука на этой сволочной планете!

Тут, прервав мои умствования, из подъезда выпархивает нечто, похожее на античную богиню. Мой звоночек под кумполом — ну, как те, что на вокзалах дают знать о прибытии поездов — сразу же тренькнул мне, что это карманное издание вселенской красоты и есть Лаура.

На ступеньках она сталкивается с огромной, солидной матроной — не у́же магазинов на Больших Бульварах — и улыбается ей:

— Добрый день, мадам Дёлам.

Хотите верьте, хотите нет, но голосок у нее под стать внешности — встряхивает от него не слабее, чем от удара током.

Кошелка басит ей в ответ:

— Здравствуйте, здравствуйте, мадемуазель Лаура.

О! Что я вам говорил! Нюх у Сан-Антонио хоть куда — чтобы узнать, что к чему и почему, ему совершенно не обязательно забегать к гадалке за углом.

Недолго думая, навостряю за девчушкой лыжи. Ступая по ее не успевающим остыть следам, прикидываю, как у малышки с рельефом местности. М-да-а, когда встречаешь такую кошечку, поневоле задаешься вопросом, сколько же нужно хлопнуть брома, чтобы уже больше не тревожиться по этому поводу!

Сложена эта конфетка не хуже Венеры Милосской: под кофточкой в такт шагам подпрыгивают обольстительнейшие грудки, умопомрачительные светлые волосы спускаются чуть ниже пояса, а ножки у нее должны брать все призы на конкурсе красоты.

Она уверенно вышагивает по мостовой — по походке сразу видать спортсменку. Повиляв немного по улочкам, выходим на огромную площадь, серее и печальнее которой в Брюсселе, наверное, ничего нет. Пташка прямиком летит в кафе и усаживается за один из столиков — я поступаю так же и, скрывшись за газетой, принимаюсь ждать. Не проходит и несколько минут, как какой-то тип подваливает к столику Лауры и опускается на стул рядом с ней. Не спеша оглядываю его. Высокий, худой, довольно приятное лицо, которое, правда, слегка портят бегающие глазки. Явно не ухажер — моя лапочка довольствуется тем, что лишь вяло пожимает его клешню.

Сдвигаю ушки на макушку, стараясь уловить, о чем там базар. Но не тут-то было: треплются они по-фламандски, а этот язык непросто просечь бельвильскому пареньку, из иностранных языков знающему только матерный.

Ничего не остается, кроме как наблюдать, и я не отказываю себе в этом маленьком удовольствии. Странно — когда я смотрю на этого мужика, мне кажется, что я его уже где-то видел. Но — что самое поразительное — это чувство пропадает при первом же взгляде на лицо. Что за черт! Началось это, как только он вошел и повернулся спиной, проходя между столиками. Усердно чешу себе башку вилкой, но ясности от этого не прибавляется…

Голос его мне явно ничего не говорит, жесты тоже… Вот незадача! Это как с именем — на языке вертится, а в голову не приходит.

Стараюсь подумать о чем-нибудь другом, но впустую — этот вопросительный знак пляшет передо мной, как соломинка в водовороте. Где же я видел этого козла, мать вашу?! Случайно опускаю глаза, как бы надеясь отыскать ответ в устилающих пол опилках, и это неожиданно замыкает цепь в моих мозгах.

Лезу в портфель за той фотографией, что была сделана девушкой из Ля Панн. Внимательно ее разглядываю, и мой наметанный глаз лишь подтверждает пришедшую в голову мысль. Кусок пальто, нога в брючине, туфля — вне всякого сомнения, это их я вижу под соседним столиком, они принадлежат тому парню, который болтает с Лаурой. Узнаю клетчатую ткань его пальто, полосочки на брюках, трехслойные подошвы, и даже выбоину на каблуке, видную на фото!

Я торжествую: взял-таки я его за задницу, того чувака, что прихлопнул Слаака и бедняжку с фотоаппаратом. Я его застукал, и теперь он, прежде чем отправиться на каникулы туда, где над землей перед дождем низко летают не ласточки, а ангелы, выложит мне все подробно и обстоятельно, как шеститомный словарь «Ларусс».

Залпом допиваю бокал и выхожу — предпочитаю дождаться своего подопечного снаружи, так он не заметит, что за ним следят. Спрятавшись за фонтаном, я покуриваю отвратительную сигару, дымящую, как асфальтный каток, да и пахнущую примерно так же.

Через четверть часа парочка выползает на воздух; попрощавшись, они расходятся в разные стороны. Я, конечно, отправляюсь за Клетчатым, так как найти Лауру, зная ее адрес — не проблема.

Он двигает к ближайшей трамвайной остановке. Просекаю его замысел и, чуть поспешив, прихожу туда раньше — азбука сыска в том и состоит, чтобы опережать, а не следовать.