Воздушный замок - Дональд Уэстлейк

когда Жан, наконец, пожал плечами и произнёс:

– Ладно. К делу.

***

Несмотря на будний день, бистро «Шагрен» было переполнено. Это заведение на Монмартре неподалеку от района Пигаль[12] предназначалось для рабочего класса и привлекало весьма суровую, немногословную и фаталистически настроенную публику, которой было глубоко безразлично – четверг сегодня или какой-то другой день. Какая разница, а?

Над монотонным гулом разговоров «за жизнь» разносились звуки пианино. Они вновь и вновь складывались в одну и ту же мелодию, затянутую, но усечённую, цепляющую за душу, но нагоняющую тоску, что-то напоминающую, но не подражающую. Само пианино – потасканный инструмент, стоявший в дальнем углу длинной, прокуренной, переполненной людьми комнаты – скрывало музыканта от посторонних глаз.

Пианиста звали Шарль Муль. Невысокий, худощавый и жилистый человек неопределённого возраста, где-то около сорока, с вытянутым костлявым лицом, изборождённым морщинами. В углу рта торчала сигарета, а в тёмных глазах читалась история многих надежд, разбитых во многих бистро по четвергам. Впрочем, по вторникам тоже.

Драка разгорелась вскоре после восьми. Двое мужчин, сидевших за столиком в центре зала, внезапно набросились друг на друга с кулаками. Две женщины за этим же столиком вскочили на ноги, выхватив ножи, спрятанные за поясами чулок. Один из драчунов, сбитый с ног ударом кулака, отшатнулся к соседнему столику, опрокинув кружку пива на колени посетителю. В мгновение ока потасовка переросла во всеобщую схватку. Посыпались удары кулаками, а заодно стаканами, бутылками, ножами, стульями, столами и, порой, даже официантами.

И над всем этим побоищем продолжало звучать пианино. Защищённый вертикальной стенкой своего инструмента и погружённый в свои мысли, Шарль Муль играл, не обращая внимания на крики, ругань, угрозы, стоны раненых, грохот ломаемой мебели и, наконец, нарастающий вой приближающихся сирен: ИИИ-УУУ, ИИИ-УУУ! Нескончаемо бренчала та же мелодия, та же сигарета тлела в уголке рта Шарля, то же отрешённое выражение застыло в его пустых глазах.

В бистро вломились полицейские, размахивая дубинками. Они восстановили порядок, но сперва усугубили хаос – напомнив старую поговорку про омлет из яиц. Однако им не потребовалось много времени, чтобы охладить пыл драчунов, и полисмены начали выводить способных передвигаться на улицу, к автозакам. За теми, кто утратил способность стоять на ногах, прибыли машины скорой помощи. Вскоре в бистро «Шагрен» вновь наступила тишина, не считая этой про́клятой мелодии.

Официанты выбрались из безопасного укрытия на кухне и занялись расстановкой по местам столов и стульев, уборкой обломков и наведением порядка. Бистро погрузилось в некое вымученное опустошённое затишье, а Шарль продолжал играть.

Именно в этот момент появились Жан Лефрак и Рене Шатопьер, словно невзначай проскользнув в зал. Они заказали перно (для Рене) и кассис (для Жана),[13] после чего направились мимо пустых столиков к пианино, облокотились на него, поставив бокалы на крышку, и взглянули сверху вниз на Шарля.

Первым заговорил Жан:

– Привет, Шарль.

Шарль поднял глаза, грустно улыбнулся, затем вновь опустил взгляд на свои пальцы, летающие по клавишам. Музыка не прервалась ни на секунду.

– Привет, Шарль, – добавила Рене.

Не глядя на них, Шарль ответил:

– Привет, Жан. А, Рене, рад тебя снова видеть.

– Я никуда и не исчезала, – сказала Рене.

– C'est la vie,[14] – заметил Шарль, пожав плечами.

– Марон сказал мне, что ты здесь, – произнёс Жан.

– Пианино – лучше не придумаешь, – ответил Шарль, – когда хочешь побыть наедине со своими мыслями.

Оглядев пустой зал, Рене сказала:

– Дела тут идут так себе.

Её раз пожав плечами, Шарль ответил:

– Ну, это же будний вечер.

– И то верно.

– У нас тут недавно была небольшая заварушка.

Жан сказал, решив переходить к делу:

– Слушай, Шарль, не хочешь ли поработать по-крупному?

Шарль снова пожал плечами.

– Естественно, – сказал он.

– Тогда идём.

Шарль задумался, продолжая играть. Наконец, он в очередной раз пожал плечами и произнёс:

 – Ладно, почему бы и нет? – Потом добавил: – Рене, могу я попросить тебя о помощи?

– Всё, что угодно, Шарль, – отозвалась она.

Шарль кивнул на раскрытые ноты на пюпитре.

– Не перевернёшь ли страницу?

– Конечно.

Склонившись над пианино, Рене перевернула страницу. Шарль прищурился на новые ноты и доиграл мелодию до конца.

– C’est fini,[15] – сказал он, вставая из-за инструмента.

(С)

По узкому каналу, отходящему от чуть менее узкого, ответвляющегося от чуть более широкого, вытекающего из довольно-таки широкого, соединяющегося с Гранд-каналом Венеции, скользила гондола с поющим гондольером. Пел он не особенно хорошо, но, по крайней мере, знал итальянские слова.

В гондоле расположились двое. Милая дама из Огайо в сопровождении отнюдь не милого Анджело Сальвагамбелли. Эти представители двух разных миров нежились вместе, нашёптывая друг другу ласковые пустячки.

Навстречу гондоле, надёжно перегородив ей путь по каналу, выплыла гребная плоскодонка. В ней, энергично работая веслом, сидела Роза Палермо. Роза не прекращала грести, пока лодка не врезалась в нос гондолы, заставив её резко остановиться и сбросив гондольера в мутные воды канала, оборвав на полуслове его песню.

Милая дама из Огайо и Анджело Сальвагамбелли прервали свой обмен нежностями, испуганно уставившись друг на друга.

– Что случилось? – почти одновременно воскликнули они.

И столь же одновременно ответили:

– Я не знаю.

Роза поднялась на ноги в своей лодке, взмахнула длинным тяжёлым веслом и во весь голос заорала:

– Червяк!

Милая дама из Огайо и Анджело Сальвагамбелли выпрямились и узрели грозное виденье. Ошеломлённый Анджело выдавил:

– Роза?

– Ах ты! – закричала в ответ Роза. – Наши дети голодают, наша мебель выброшена на улицу, а ты здесь?

– Роза, – сказал Анджело, – какого чёрта?

Милая дама из Огайо вперилась в лицо Анджело.

– Ты что – женат?

Указывая на Розу, Анджело вскричал:

– На ней? За кого ты меня принимаешь?

Гондольер, наконец, вынырнул из воды и попытался вскарабкаться обратно на свой помост в задней части гондолы, что-то крича. Он продолжал кричать и карабкаться, но никто не обращал на него внимания.

– Как ты мог, Анджело? – сказала милая дама из Огайо. – Я не выношу лжецов!

– При чём тут я? – Анджело был потрясён до глубины души.

– Прощай, Анджело, – заявила милая дама из Огайо. – Прощай навсегда.

С этими словами она нырнула в омерзительные воды канала и поплыла прочь, стилем, изученным на курсах Красного Креста.