Иоанна Хмелевская - По ту сторону барьера

— Значит, граф приехал действительно с важным сообщением, тут без обмана. В Париже о нем все как наилучшего мнения, репутация у него там безупречная. Мог, конечно, скрывать... и раз я своими глазами видела его на Елисейских полях у коляски мадемуазель де Русийон, но всего один раз, честно говоря.

— Это еще ни о чем не говорит.

— Возможно. А вот пана Гийома я совсем не знаю. О нем больше может рассказать пани Танская.

— Вот и держался бы за нее! — раздраженно заметила я. — Зачем ко мне приставать?

— Моя дорогая, ну что ты такое говоришь? Во-первых, пан Танский жив-здоров. Во-вторых, насколько я понимаю, вместе с твоей рукой пан Гийом надеется получить все твое состояние, в придачу к нему теперь еще и состояние твоего парижского прадеда. Какое может быть сравнение? Повторяю, я его совсем не знаю, но должна признать: красив, бестия! И чувствую своим женским инстинктом — опасен. И тебя совсем не привлекает возможность укротить дикую бестию?

И первая рассмеялась от души, а я с удивлением вдруг заметила в ней большое сходство с Эвой, которую встретила во Франции сто с лишним лет спустя. Истинная праправнучка своей прапрабабки.

Посмеявшись, я решительно заявила:

— Нет, не привлекает. Нисколечко. Не говоря уже о том, что Арман Гийом не моргнув глазом мог бы меня убить, чтобы одному владеть всеми моими богатствами.

— Да он тебя и сейчас мог бы убить, — вдруг встревожилась Эвелина. — Раз уж мы решились затронуть столь ужасные темы, разреши тебе напомнить, дорогая, что у тебя нет ни детей, ни мужа, а значит, он твой прямой наследник.

На что я с превеликим торжеством возразила:

— А вот и нет! Я только что написала завещание, где все свое состояние оставляю церкви. Костел он не посмеет затронуть. Так что убивать меня сейчас ему нет никакого резону!

Эвелина пришла в восторг от замечательной идеи, а я собралась ей выложить остальное — и о суммах, оставленных дворовым, и о том, что исполнителем завещания назначила ее супруга, о чем они пока не знают. И о Зосе Яблонской. Но не успела. Арман потерял терпение.

Ни один воспитанный человек не ворвался бы нахально во внутренние покои хозяйки, когда она ясно дала понять, что желает побеседовать с приятельницей с глазу на глаз. В будуар не осмелится постучать даже официальный жених, разрешено разве что мужу, отцу или брату и то в чрезвычайных обстоятельствах. А Арман осмелился! Наглость этого человека не знает пределов. Обе мы с Эвелиной окаменели, не находя слов от возмущения.

Другое дело, что хорошо воспитанная хозяйка не оставит гостей на столь долгое время без внимания, не бросит их одних в гостиной, разве что намерена показать свое неудовольствие и намеренно желая обидеть. Обижать барона Вонсовича не входило в мои расчеты, но я знала, что когда у него под рукой неограниченный запас его любимых напитков, он и до вечера просидит без обиды, а потом беспрекословно примет мои извинения.

Как хорошо, что я успела Эвелине открыть правду о моем отношении к Арману Гийому, иначе его вторжение в святая святых она восприняла бы как несомненное доказательство наших интимных отношений, и Арман достиг бы цели, скомпрометировав меня в глазах ближайшей приятельницы.

— Что произошло? — холодно поинтересовалась я. — Опять пожар? Иначе пан не посмел бы нарушить наш тет-а-тет.

А этот наглец, ничуть не смущенный, с улыбкой возразил:

— Не замечать, как бежит время — привилегия прекрасных дам, мы же с паном бароном, лишенные вашего чарующего общества, истосковались беспредельно и я себе позволил...

— Коль скоро пан так дорожит временем, я не задерживаю — можно и распрощаться.

— Ах, о чем вы, графиня! Я весь к вашим услугам, и мое время тоже.

— В таком случае извольте еще немного подождать.

— А не разрешите ли присоединиться к вам?

— Нет! — пришла мне на помощь Эвелина, причем сказано это было таким тоном, что негодяю оставалось только с поклоном покинуть будуар.

Оставшись одни, мы какое-то время молча глядели друг на друга.

— Ну, знаешь! — возмущенно заговорила Эвелина, а я воспользовалась случаем:

— И ты еще подозревала, что я могла выйти за такого! Лучше уж заранее покончить самоубийством. Хотя нет, лучше его убить. Например, отравить.

Светская дама Эвелина тем не менее предложила вернуться к мужчинам, опасаясь, что Арман Гийом может бог знает что наговорить барону.

И наверняка наговорил, потому что барона мы нашли во вздрюченном состоянии. Он весь как-то сник, уже не осыпал меня комплиментами, тут же заявил о необходимости покинуть мой гостеприимный дом, но я задержала гостя, ни минуты не сомневаясь, что мерзкий Арман порешил пересидеть всех гостей и остаться со мной наедине. Вот когда я пожалела, что разрешила Гастону прибыть лишь к вечеру, и тут же порадовалась этому обстоятельству, ведь негодяй Гийом мог бы графа и на поединок вызвать, с него станется. Не зная, на что решиться, я молила Господа о спасении, и Господь внял моим молитвам. Приехала пани Танская. Что могло быть лучше!

Подозреваю, гостья руководствовалась двумя поводами — и охотой за Гийомом, и желанием расспросить меня наконец о новейших парижских новинках. С порога пани Танская принялась сговариваться с бароном о совместной охоте на кабанов, к ним присоединился и Арман. Похоже, охота его и в самом деле интересовала.

Вздохнув с облегчением, я распрощалась с Эвелиной, которая уже давно должна быть дома, и даже не обращала внимания на подробности обсуждаемой охоты и ее сроки. В присутствии Танской Арман не посмел нахально ухлестывать за мной, а я не сомневалась, что теперь она не выпустит его из своих коготков, уж на нее можно в этом положиться.

Распрощавшись с гостями, я опять поспешила к своему секретеру и написала коротенькое письмецо Эвелине, уведомляя о моем завтрашнем к ней визите, ведь мы так и не успели обо всем поговорить. Я и не посоветовалась с ней, и ей не обо всем рассказала. Выслала казачка верхом с запиской, наказав возвращаться с ответом.

Сама же стала думать о Гастоне. Видать, брошенное Эвелиной зерно не засохло, пустило-таки ростки. Ну что я знала о современном Гастоне де Монпесаке? О том, из будущего, знала все. Разведен, теперь свободен, люблю его всей душой и лучшего мужа мне не встретить. А этот? Ладно, в Париже о нем ничего дурного не слышала, но он мог и скрывать свои похождения. Не был женат, но мог иметь кучу любовниц, а уж какую-нибудь куртизанку и содержать, прикипев к ней душой. И телом, молодым людям это свойственно. Возможно, и хотел теперь освободиться от былой зависимости после того, как познакомился со мной, а может, и не хотел. Ведь даже не заговорил о своем намерении жениться на мне, даже не намекнул, всю дорогу речь шла только о его чувствах, не о серьезных намерениях. Те он мог питать по отношению к мадемуазель де Русийон. Меня любил, это и слепой бы заметил, но надолго ли? Можно ли верить ему, как тому Гастону, которого я встретила через сто пятнадцать лет?

И как всегда, додумав до этих ста пятнадцати лет, почувствовала — хватит, иначе спячу.

Сидела я за обеденным столом и размышляла. Кажется, за столом была и панна Ходачкувна, тихо сидела как мышка. Кажется, я что-то ела, хотя мне жутко мешали стук и грохот, разносившиеся по всему дому — это обустраивали мою новую ванную комнату. Вот тоже последствия моего путешествия во времени.

Интересно, как бы я жила, не побывав в будущем? Теперь мне часто приходили в голову такие мысли. Если бы я не перескочила через проклятый барьер времени, если бы не покидала своего времени... ведь я бы была другой. Совсем другой. Что бы я знала о мире? Да совсем ничего, и кто знает, может быть, по своей дремучей отсталости клюнула бы на Армана Гийома, соблазненная его красотой и самоуверенностью, покоренная шокирующей смелостью поведения. Возможно, с ходу поверила бы сплетням о Гастоне.

Не замечала бы неудобств и недостатков жизни в собственном поместье, сидела бы сейчас в корсете под платьем — рубашка и нижняя юбка, на ногах — толстые чулки с подвязками, от которых ныли ноги. Не знала бы, как чудесно может измениться мое лицо от самой малости косметики.

Вспомнив о косметике, вскочила. Гастон вот-вот придет, а я еще не готова.

Еле успела навести марафет, как Винсент доложил о приезде Гастона. Я собиралась принять его в будуаре, как вдруг неожиданно для себя передумала: слишком уж интимно, однозначно, а во мне уже какое-то недоверие поселилось, что ли, сомнение какое-то... Надо же, неужели и на меня повлияли сплетни Армана Гийома, на меня, просвещенную женщину, побывавшую в будущем? Сердце просто сжималось при одной мысли, что это могло быть правдой, что у меня есть две соперницы — неведомая куртизанка парижская и мадемуазель де Русийон. И одновременно злость брала на себя — вот, оказывается, какая я отсталая баба, считаюсь с глупыми приличиями. Да сто лет пройдет и смогу принимать мужчину в любой из своих комнат, хоть в спальне, хоть в ванной, а тут, видите ли, будуар неприличен! Смех! И плевала бы я на все сплетни.