Даниэль Пеннак - Господин Малоссен

– Она была напугана. Онемела от ужаса. Пришлось дать ей снотворное. И в больнице молчат как рыбы.

– Убийство?

– Нет. Врач выдал разрешение на похороны. Король скончался два часа назад. Видишь, ждем, когда привезут тело.

– Самоубийство?

– Тоже нет.

– Давно вы с ним виделись?

– Мы встречались каждый день, последний раз во вторник вечером.

– Вы что-то готовили?

– Покупку и распространение. Очень трудно было все это провернуть. Сложности всякие. Это меня совсем измотало. Международный проект. Все в деле. Американцы, японцы, Европа… Событие всемирного масштаба. Исключительная культурная акция. Творение творений.

– Вы можете мне еще что-нибудь сказать?

Какой-то высокий молодой человек приблизился, держа в руке стакан, в котором пузырилось, растворяясь, лекарство. Рональд строго пригвоздил его к месту:

– Я разговариваю.

Человек исчез. Испаряющийся секретарь.

Рональд взглянул на Жюли.

– Ты знала, что Иов всю жизнь снимал один фильм?

«О боже мой…» – подумала Жюли. И ответила:

– Конечно!

Рональд вспылил:

– Конечно! Как это «конечно»? Даже я этого не знал!

– Только родные были в курсе, мне кажется…

– Родные! Разве семьдесят пять лет дружбы не стоят всех родных вместе взятых!

Несколько голов обернулось. Львиный взгляд вернул их в прежнее положение.

– А какое отношение имеет к этому Король? – спросила Жюли.

– Он нам как раз и продал фильм Иова.

«Ну вот, – подумала Жюли, – так я и знала…» На свой страх и риск она задала еще один вопрос:

– С согласия Иова?

Рональд де Флорентис посмотрел на нее так, будто она с луны свалилась.

– Естественно, с его согласия. Контракт в двести страниц. Глухо со всех сторон, не подступишься. Ты знаешь Иова!

«Вот именно, – подумала Жюли, – я знаю Иова».

– И о чем этот фильм? – спросила она рассеянно.

– Как раз этого никто и не должен был знать до самого просмотра, – отрезал Рональд. – Никто, так записано в контракте. Секретность в данном случае – нерв продвижения на рынке. Если хочешь, чтобы все пришли смотреть, нужно, чтобы никто ничего не знал заранее.

– И вы закупили по баснословной цене фильм, о котором никто или почти никто ничего не знает?

– Прежде чем прийти ко мне, Король уже предлагал его нескольким продюсерам. Три-четыре человека, из тех, кто решает, видели этот фильм. А в нашем деле появление этих четверых говорит само за себя.

– Вы тоже к ним относитесь?

– Нет. Я всего лишь посредник. Я свожу финансирование с тем материалом, который мне предлагают, вот и все. И можешь не сомневаться, меня так и распирает от любопытства. Семьдесят пять лет в друзьях! Уникальное творение! И ничего мне не сказать! Ни показать! И продать все этому…

Но тут он вдруг вспомнил, что находится в доме этого… И ждет, когда привезут тело этого…

Жюли стало его жаль.

– Вы купили нечто, чего вы не видели?

– Да, через посредников. При том – не какая-нибудь мелкая сошка. Открылись все краны легальных денежных потоков. Они хотят превратить это в событие века.

Затем прибыл Король. В гробу. Завинченном наглухо. Напоминавшем его собственный дом. Все стали подходить по очереди. Кроме Сюзанны.

Жюли пошла за ней к выходу.

На улице она шла за ней, на некотором расстоянии.

А потом обогнала ее на лестнице в метро, на станции «Помп».

И, подвернув лодыжку, развалилась прямо перед ней, крича от боли с итальянской несдержанностью.

Сюзанна бросилась к ней.

– Как дети? – спросила Жюли в промежутках между двумя потоками ненормативной лексики из самого сердца Рима.

– Жюли? – удивилась Сюзанна, склонившись над ее лодыжкой.

– Как дети? – повторила Жюли ей на ухо.

– Хорошо, – прошептала Сюзанна, – очень хорошо. Кто-то подкинул кассету матери Бенжамена. По ней определили, что вы невиновны, и запись – тому подтверждение. Но они там не слишком торопятся. Вы их знаете…

– Кассета?

Подошел какой-то прохожий, заявив, что он врач. Но едва он прикоснулся к лодыжке Жюли, как тут же вскочил как ошпаренный.

Жюли подняла страшный крик, сдабривая итальянскую речь перцем ругательств:

– Ma che vvole'sto stronzo? Guarda che me la rompe davverto la caviglia! Aoh!.. A'ncefalitico! Ma vvedi d'anna affanculo! Le mani addosso le metti a quella pompinara de tu' sorella![31]

Целителя смело ураганом римского бешенства.

– Мне пора встретиться с Жервезой, – быстро заговорила Жюли.

– Это просто. Она заходит к нам время от времени. Кажется, она очень привязалась к Верден.

– За вами следят, Сюзанна.

– А за кем сейчас не следят. Вас ведь тоже разыскивают.

– Этот мнимый врач…

– Это был полицейский?

– Или поклонник. Он шел за вами уже десять минут.

– Ну вот, спугнули мою судьбу.

– Сюзанна, мне нужно встретиться с Жервезой. И как можно скорее.

44

Вместе с инспекторами Титюсом и Силистри, шагавшими по правую и по левую руку от нее, Жервеза шла по гулкому коридору женской тюрьмы, сосредоточенно следя за связкой ключей, болтавшейся на бедре надзирательницы.

Надзирательница объясняла:

– Она ни с кем не разговаривает, никогда. С тех пор как ее привезли, она еще ни слова не сказала.

Руки у нее были из тех, что без труда могут повесить быка на вешалку.

– И к тому же опасная.

Надзирательница покачала буйволовой головой.

– Пришлось изолировать.

Жервеза почувствовала нотки страха в ее голосе.

Племянница разделалась с тремя своими сокамерницами. Одной выбила глаз, другой рассекла до кости щеку, третьей сломала руку. Внезапно, ни с того ни с сего, продолжая хранить молчание сфинкса. В камере всё в крови, а на ее розовом костюме – ни пятнышка.

Одиночка.

– Люди Лежандра не смогли вытянуть из нее ни словечка. Уже несколько недель прошло, а они все еще не знают, кто она такая.

При этих словах инспекторы Титюс и Силистри испытывали то, что они называли «маленькими радостями отстранения». Так как дивизионный комиссар Лежандр запретил им проводить допросы, Титюс и Силистри передали карты роботам нового патрона. «Методические допросы».

Лежандр оттянулся на своих методиках. Его инспекторы возвращались, падая от усталости. Очевидно, заключенная никогда не спала. Глаза у нее были теперь как у инквизитора, но в них читалась тщетность допросов, двусмысленность любого предположения. Взгляд узницы возвращал вам ваши же заблуждения. Инспекторы приходили от нее с кругами под глазами и с желанием исповедаться. Они сомневались – методически, конечно, – но уже в собственном методе. С отчаяния дивизионному комиссару Лежандру пришлось прибегнуть к помощи любимой троицы своего тестя. В очередной раз Жервеза вытащила Титюса из объятий Таниты, а Силистри из постели Элен, и все трое шли сейчас за надсмотрщицей-кетчисткой по бетонному полу тюрьмы, который отдавался в ушах обычным тюремным набатом.

– Ты слышишь? – спросил Силистри.

– Что это? – не понял Титюс.

– Эхо наших шагов, слышишь?

– Слышу.

– Именно этот звук сделал меня честным.

Это была правда. Когда Силистри угнал свою очередную машину, папаша Божё сам отвел сопляка в тюрьму, предварительно вздув его как следует. Один знакомый сторож оставил их в тюремном коридоре на целый день. Шестьсу сказал только одно: «Слушай».

– Это здесь.

Надсмотрщица указывала на дверь камеры. Титюс первым приник к глазку. Племянница сидела, как обычно, на краю кровати, прямо, уставившись на дверь, в своем безупречном розовом костюме. Первое впечатление Титюса подтвердилось. Решительно, у нее был накрахмаленный вид тех теток из модных бутиков, которые приходили проверять работу Таниты, его возлюбленной модистки. Светловолосые и загорелые, в шикарных костюмах, с побрякивающими браслетами на запястьях, точеными ножками и сухим тоном, они поучали Таниту, небрежно расправляясь с ее великолепно-ничтожными ситцами, умудряясь превратить легкость шелка в тяжесть свинца. Они требовали, чтобы мир соответствовал их раз и навсегда вырезанным лекалам. Стоя у них за спиной, Титюс показывал, как дает им пинка, каждой по очереди, а Танита тем временем показывала им свои эскизы, с ангельским простодушием выдерживая их каменные взгляды.

Силистри же видел нечто иное в этой женщине, которая вросла в свой костюм, как рыцарь в доспехи: гроза подчиненных, зам по кадрам, распорядительница людских ресурсов, безразличная поставщица безработицы, разделывающая ваше предприятие с той же теплотой, что и мясник тушу в холодильнике. Одна из тех подтянутых дамочек-вурдалаков, о которых Элен вечерами, в приступе философской усталости, говорила: «Нет, все-таки лучше быть женщиной, которую бьют, чем женщиной, которая бьет».

В общем, Титюс и Силистри сходились во мнении, что племянница была совершенно обычной. Каждая эпоха кроит норму по своей мерке. И сегодня эта норма становилась безмятежно убийственной.