Даниэль Пеннак - Господин Малоссен

– Да, ты знаешь, полиция ошибалась. У него, оказывается, остались родственники.

– Правда?

– Один молодой человек заходил к Амару, это был племянник Шестьсу. Он собирается забрать его тело. Он хочет похоронить его в их родном селе, рядом с его собственным отцом, братом Шестьсу.

Клара находила, что это будет очень хорошо, если Шестьсу упокоится в фамильном склепе. Вернуться к своим под землей, после того как на земле он всю жизнь провел в изгнании… Клара полагала, что это хороший способ причалить к Вечности, и потом, Амар тоже хотел быть похороненным в Алжире, и он долго обсуждал это с племянником Шестьсу.

– В наши дни это, можно сказать, привилегия, Бенжамен, иметь фамильный склеп на сельском кладбище, ты не находишь?

Я не прерывал ее, я подумал, что питаться словами – это уже значит насыщаться хоть чем-то; и, пока она успокаивала свою душу, я наблюдал, как автомат проглатывает одну за другой мои монетки: этот монстр набивал себе брюхо чеканным металлом, а я, прильнув ухом к трубке, как к ракушке, в которой бьется сердце моря, лакомился бесплатно даримой мне любовью.

Пауза.

Лежа в гостиничном номере, выходящем окнами на плоскогорья Веркора, мы с Жюли молча опустошаем свои бокалы.

У меня только два слова, о самом главном – неприятностях с «Зеброй».

– Поговорим об этом со старым Иовом, – ответила Жюли.

Занавес.

Пузырьки кларета заполняют наше молчание.

Кларет Ди (пить охлажденным) под шапкой Веркора, нависшего над головой.

Языки заходящего солнца лизали утесы. Мы пили. Классический кларет. Скромное вино с равнин у подножия горного массива. Веселый напиток для мрачного настроения.

Две кровати.

Каждому – своя.

Между ними – тумбочка.

И повсюду – Веркор, крепко севший на мель в наших сумерках.

Я вдруг вспомнил о тех несчастных, которые полагали, что здесь война их не достанет. Одни, на этом скалистом острове, они стоя смотрели на мир. Они забыли, что несчастье всегда падает с неба[25].

Мы оставили закатному пожару добирать крошки скал. Тьма поглотила горы.

Я сказал, чтобы что-нибудь сказать:

– Полиция ошиблась, у Шестьсу осталась семья. Один племянник – уж точно.

– Да здравствует семья, – пробормотала, засыпая, Жюли.

X. АНТРАКТ ОКОНЧЕН

Антракт окончен, милейшая. Пора занимать свое место в общей куче дерьма.

34

– Но чего он ждет, этот племянник?

Бельвильские коллеги передали им описание примет «племянника». Теперь Титюс и Силистри знали, что он непременно придет. Они дежурили всю ночь, сменяясь каждые два часа на посту у Шестьсу, а судмедэксперт Постель-Вагнер спал вполглаза. Но в эту ночь было тихо, и им пришлось выжидать еще целый день, вскрывать, потрошить, производить анализы и зашивать трупы как ни в чем не бывало.

– Где же он шляется, черт бы его побрал?

– А, может, это не хирург. Может, настоящий племянник…

– Был бы настоящий, мы бы его уже знали.

У папаши Божё не было родственников.

– И что?

– А то, открой глаза и смотри внимательно.

– А если он подошлет нам кого-нибудь вместо себя?

Титюса и Силистри изводило вовсе не ожидание, но эта вынужденная роль санитаров, разглядывающих посетителей пристальным взглядом полицейского. С утра заходило уже двадцать семь человек. Все – якобы родственники. Титюс и Силистри вежливо их выпроваживали. Они полагали, что племянник мог подослать кого-нибудь прощупать почву. Бандита какого, например. Этого-то субчика и требовалось вычислить, не спугнув его и не разоблачив себя как полицейских. Целые картотеки преступников пролистывались в голове медбратьев. Эта умственная гимнастика в конце концов довела их до ручки. Даже свежие покойники внушали им подозрение.

– Ладно еще отличить подставного от настоящего, но подставного подставного от настоящего подставного…

– Симптоматичная дилемма нашего времени, – заметил Постель-Вагнер.

Титюс и Силистри понемногу привязались к этому судебному врачу. Когда Постель-Вагнер оставлял их ненадолго, отправляясь в приемную проведать живых пациентов – он между делом еще и импотенцию лечил, – оба инспектора начинали скучать без него и потому встречали доктора с заметным облегчением. Жизнь этого индивида представляла собой постоянное движение от мертвых к живым и обратно, как будто он торопился применить к последним то, что только что открыли ему первые.

– Как же без этого, – признавался судебный медик. – Вскрывать мертвого – значит говорить о будущем с новорожденным.

День прошел.

Племянника нет как нет.

Шестьсу Белый Снег покоился с миром.

– Проморгали, – выдохнул Силистри.

– Учуял нас, наверное, – согласился Титюс.

– Виски? – предложил судебный медик.

Фляга сделала круг.

– Что там сегодня на ужин? – поинтересовался Титюс.

Казарменный распорядок.

Они как раз составляли заказ по меню соседнего ресторатора, когда в дверь кабинета постучали. Это был инспектор Карегга. Он показал рукой на коридор за своей спиной:

– Вчерашний малец, доктор. Пришибленный какой-то.

Карегга посторонился.

Хотя ребенок стоял в другом конце довольно длинного коридора, Постель-Вагнер сразу же прочел весь ужас мира в его широко раскрытых глазенках.

– Тома Палецболит? Что случилось?

– Скорее, доктор, скорее!

Ребенок заикался. Постель-Вагнер направился к нему.

– Ну, что с тобой?

– Это с бабушкой, доктор! Она упала!

Постель-Вагнер остановился.

– Упала? Ударилась?

– Она не шевелится.

Ребенок дрожал всем телом.

– Иду.

Когда он снял с вешалки свой медицинский саквояж, инспекторы все еще разбирались с меню.

– Закажите мне что-нибудь из холодного, кажется, это затянется.

– А вино?

– Шато-Бонбур восемьдесят седьмого.

– А я думал, это был плохой год.

– Для Шато-Бонбур плохих лет не бывает.

Это было совсем рядом – только через дорогу перейти. Постель-Вагнер держал в своей ладони ледяную руку ребенка. Мальчик семенил на прямых ногах неуклюжими шажками, будто у него от страха колени свело.

– Как твой палец?

Ребенок не ответил.

– Ты делал ванночки, как я тебе прописал?

Ребенок молчал.

– Не бойся, – подбодрил Постель-Вагнер, нажимая на кнопку лифта.

Но ребенок боялся.

– Она крепкая, твоя бабушка. Я же сам ее лечил.

Лифт остановился на четвертом этаже. Когда Постель-Вагнер оказался на лестничной площадке, он уже не держал мальчика за руку. Ребенок забился в дальний угол лифта, застыв от ужаса. Постель-Вагнер присел на корточки и стал его уговаривать как можно более мягко.

– Ну хорошо, Тома. Возвращайся в клинику и жди вместе с санитарами. Я скоро приду за тобой. Дай мне ключ от квартиры.

Ребенок отрицательно мотнул головой.

– Ты забыл ключ?

«Нет, – мотнул головой ребенок. – Нет, нет, нет, нет». Как будто он уже не контролировал движения собственной шеи.

Постель-Вагнер протянул руку. Он улыбался.

– Ну же, Тома.

Дверь открылась сама, совсем рядом дрожащий голос произнес:

– Доктор?

Постель-Вагнер обернулся, не вставая. Над ним склонилась бабушка Тома. Очень старая, очень седая, очень хрупкая и очень бледная. В глазах у нее стоял тот же ужас, что и у внука. Постель-Вагнер вскочил на ноги.

Высокая женщина в розовом костюме возвышалась за спиной у старушки. Она медленно позвала ребенка, угрожающе улыбаясь:

– То-о-о-ма…

Ребенок кинулся к бабушке.

– Вот так, – одобрила великанша.

Она резко притянула к себе бабушку с внуком и, пятясь задом, вернулась в квартиру. Она держалась очень прямо в своем английском костюме телесно-розового цвета. Высоченная манекенщица в стиле Коко Шанель с побрякивающими на кистях браслетами.

– Входите же, доктор, – приветливо сказала она, – и закройте за собой дверь.

Постель-Вагнер сделал, как она сказала.

Только после того, как дверь закрылась, он увидел у нее в руке револьвер.

– Да, вот именно, – сказала женщина, – ждешь племянника, а попадаешь на племянницу. Не могла же я быть одновременно и здесь, и в Бельвиле. Полиция делает успехи по части описания примет.

Племянница была высокая, очень, и широкая в кости, с игривой улыбкой на веснушчатом лице, которое озаряли зеленые, необыкновенно ясные глаза. Крашеная блондинка, широкие плечи, удлиненные твердые мышцы, бойцовские кулаки, мускулистые ноги. «Травести? – размышлял про себя Постель-Вагнер. – Нет… бедра, и кадыка не видно: стопроцентная баба», – решил он.

Племянница дотащила бабушку с внуком до небольшой гостиной и знаком велела им сесть на старый диван.

Потом сама рухнула в кресло, скрестив свои длинные ноги, и дулом указала судебному медику, куда сесть.

Когда Постель-Вагнер устроился, племянница посмотрела долгим взглядом на мальчика и наконец произнесла с искренним сожалением в голосе: