Лживые свидетели - Марина Серова

которой он доминировал и которую тиранил точно так же, как и всех остальных домочадцев… так вот, он не мог допустить, чтобы Валентина, как говорится, принесла в подоле. Поэтому Константин объявил, что Виолетта — это наша дочь.

— И что же, девушка считает вас своими родителями? Вас и Константина Вячеславовича? — уточнила я.

— Да, да! Девочка ничего не знает о тайне своего рождения! — вскричала Валентина и встала с кресла. — Пожалуйста, Татьяна Александровна, не говорите ей ничего! Умоляю! Она и так не знала настоящей родительской любви, так теперь еще и это… заклинаю вас всеми святыми, пусть все так и останется!

— Хорошо, только успокойтесь и сядьте на место, — сказала я.

Сестра Пантелеймонова послушно снова опустилась в кресло.

— Скажите, Маргарита Александровна, — теперь я обратилась к вдове, — Владислав тоже не знает?

— Нет, конечно. Я же говорю: Константин приказал все держать в строжайшей тайне. Естественно, никто и помыслить не смел ее нарушить. Что вы! Тут такое бы началось! — с вызовом и иронией в голосе ответила Маргарита. — В общем, только нам троим и было все известно. Мне, Константину и ей.

Маргарита небрежно кивнула в сторону Валентины. А Валентина продолжала тихо плакать.

«Так, ладно. С этим вопросом все более или менее прояснилось, — подумала я. — Теперь стало понятно поведение Валентины, точнее то, почему она так горячо защищала свою, как я тогда думала, племянницу. А на самом деле это была ее дочь».

— Татьяна Александровна, — обратилась ко мне Валентина, — мне необходимо поговорить с вами наедине.

— Хорошо, — согласилась я и предложила: — Давайте поднимемся в вашу комнату.

Мы с Валентиной поднялись на второй этаж.

— Татьяна Александровна, как теперь быть с Виолеттой? — спросила меня сестра Пантелеймонова. — Вы ведь не поверили Маргарите, когда она сказала, что брата убила Виолетта? Ведь не поверили, правда, да?

Женщина с мольбой и надеждой смотрела на меня.

— Виолетта не убивала Константина, правда! Она вообще не могла никого убить! — как заклинание, повторяла Валентина.

— Валентина Вячеславовна, уже известно, что Виолетта привезла эту бутылку с виски, как она сама мне сказала, к общему столу.

— Ну, вот видите, все и выяснилось! — обрадованно воскликнула женщина. — Девочка привезла бутылку, я добавила в нее свое лекарство. Я ведь вам уже рассказывала, что я до такой степени ненавидела Константина, что готова была на все.

— Да, я помню ваши слова, Валентина Вячеславовна. Но ради того, чтобы снять подозрение со своей дочери, вы готовы оговорить себя. Вы понимаете, что я хочу сказать? Я не могу принять на веру то, что виски отравили именно вы.

— Но ведь у Виолетты не было мотива для убийства! — с отчаянием воскликнула Валентина.

— А почему вы в этом так уверены? Ведь ваш брат нехорошо поступил с молодым человеком Виолетты, за которого она собиралась выйти замуж. Это еще мягко сказано. Такая зарубка остается на всю жизнь. Кроме того, когда мы встретились с Виолеттой, она рассказала мне о своих взаимоотношениях с Константином Вячеславовичем. И поверьте, не в очень радужных тонах. Так что у меня имеются большие сомнения насчет невиновности Виолетты.

— И что же вы теперь будете делать, Татьяна Александровна? — тихо спросила сестра Пантелеймонова.

— Продолжать расследование, Валентина Вячеславовна, — ответила я.

Я вышла из комнаты сестры Константина Пантелеймонова и спустилась в гостиную. Проходя мимо кухни, я увидела Григория Ремесленникова.

— Татьяна Александровна, здравствуйте, — поздоровался со мной мужчина.

— Здравствуйте, Григорий Алексеевич, — ответила я на приветствие.

— Вы что-то зачастили в коттедж, Татьяна Александровна, — продолжил шофер Константина Пантелеймонова. — Вы еще не нашли того, кто убил босса?

— Нет, пока не нашла. Ищу, — коротко ответила я. — А вы здесь какими судьбами? Или Маргарита Александровна решила оставить вас теперь уже в качестве своего шофера?

— Как раз по этому вопросу я и приехал в коттедж. Но Маргарита Александровна попросила подождать. Что-то у нее там случилось, даже разговаривала она со мной через дверь.

«Хм… конечно, как бы она вышла с поцарапанной физиономией и синяками?» — подумала я.

— Вот я и решил пока кофейку попить, — продолжал Ремесленников. — Не хотите присоединиться, Татьяна Александровна? — спросил мужчина. — У меня получается хороший кофе, скажу без ложной скромности, — добавил он.

— Что ж, не откажусь, — сказала я и села за обеденный стол.

Наблюдая, как Ремесленников наливает в турку воду и смалывает зерна в кофемолке, я обратила внимание, что мужчина немного прихрамывает. Собственно, это я заметила и раньше, когда разговаривала с ним первый раз.

— Григорий Алексеевич, я заметила, что вы прихрамываете. Это какая-то травма? — спросила я.

— Был случай на ипподроме, — обтекаемо ответил Ремесленников.

— А-а, так вы наездник? Или, как это еще называется, жокей? Принимали участие в скачках?

— Да, было дело, — снова как-то скупо ответил Ремесленников.

— Вы, наверное, очень любите лошадей, — продолжала я диалог в надежде разговорить Ремесленникова.

Мне почему-то показалось, что эти сведения могут быть важными в плане расследования убийства Константина Пантелеймонова.

— Ха! Ну а как же! Если этого нет, то нет и того, что составляет суть конных соревнований, — проговорил Григорий.

И снова мне показалось, что он недоговаривает.

— Вот вы, Татьяна Александровна, спросили о том, люблю ли я лошадей, — вдруг продолжил разговор мужчина. — Однако не все так однозначно… Однажды отец привел меня на ипподром, и я, увидев темно-гнедую Маркизу, уже никого не видел, кроме нее. Маркиза была упрямая, нервная, вредная и взбалмошная кобыла. Она терпела меня, когда бывала в хорошем расположении духа, и сбрасывала, когда была не в настроении. Несколько раз мы с ней вместе падали после препятствия, но каждый раз Маркиза поднималась целой и невредимой. Я и любил, и ненавидел ее одновременно.

— Так хромота — это результат одного из тех падений? — догадавшись, спросила я.

— Да, — подтвердил мужчина. — Недолго мне довелось участвовать в скачках. Но, наверное, это и хорошо, что так все сложилось. Могло быть гораздо хуже. То есть я имею в виду, что переломов могло быть больше. А так — это еще терпимо. Так что можно сказать, что я еще легко отделался. Хотя… после одного падения с Маркизы я практически сразу отключился, потому что совсем не помню, что было потом.

— То есть у вас были не только переломы, но еще и сотрясение мозга? — предположила я.

— Да, как минимум сотрясение. Вы вот еще спросили, был ли я жокеем. Не знаю. Я несколько лет занимался конным спортом, тренеры хвалили, говорили, что есть способности. На соревнования ездил, выигрывал даже. Мне прочили неплохие перспективы, но… Как-то все сошло на нет.

— Но вы ведь могли после того падения вернуться в конный спорт. Или