Марш-бросок к алтарю - Логунова Елена Ивановна

— Его жена обзванивает всех знакомых, разыскивая мужа. Он куда-то пропал.

Мне казалось, я аккуратно подобрала слова, но Тоня перестала жевать и отодвинула тарелку.

— Слушай, мне срочно надо бежать! Опаздываю.

Ясно было, что она просто не хочет продолжать сомнительный разговор.

Я расплатилась по счету, вышла из кафе и остановилась на тротуаре, глядя на красивое здание Законодательного собрания края. Я отчетливо чувствовала, что в моей душе растет и крепнет нехарактерный для меня, абсолютно аполитичной особы, интерес к делам того самого комитета, который три дня назад остался без руководителя.

После работы я поехала в роддом к Катерине и была приятно удивлена, застав у нее Трошкину.

— А мы тут к свадьбе готовимся! Я вот крахмал привезла, — сообщила она, опередив мой вопрос.

— Крахмал для свадьбы? — мне показалось, что я ослышалась.

Кажется, девочки небанально подошли к меню свадебного обеда!.

— Ага! — радостно ответила Катерина, бойко колотя ложечкой в чашке с мутной жидкостью.

Во второй такой же чашке сидел кипятильник, включенный в розетку и производящий нарастающее бурчание. На поверхности воды ожесточенно толкались и лопались пузыри, Трошкина наблюдала за ними так внимательно, словно вела какую-то научную статистику.

— Выключай! — скомандовала Катя.

Трошкина выдернула вилку из розетки, отловила на тарелку кипятильник и взялась за горячую ручку чашки, использовав в качестве прихватки многократно сложенный носовой платок.

— Лей! — велела Катька и протянула ей свою чашку. — Потихоньку, тонкой струйкой!

— Девочки, а что это вы делаете? — спросила я, с интересом наблюдая за этой деловитой возней. — Клейстер, что ли? А зачем? Клеить будете? А что? Или кого? Вроде кого надо мы уже склеили, он уже даже жениться пообещал!

— Вот именно! — веско сказала Катька, плавно размешивая загустевшую массу в чашке. — Мы не клеить, мы крахмалить будем!

— Катя закончила вязать фату, но ее нужно немножко подкрахмалить, — объяснила Трошкина. — Смотри, какое чудо!

Она распялила на руках необыкновенно красивое кружевное полотно, и я ахнула:

— Ка-атя! И ты молчала, что умеешь делать ТАКОЕ?!

— Я заказы не беру! — поторопилась предупредить мастерица. — У меня на заказ никакой красоты не получается.

— Не продается вдохновенье? — сквозь дырочки безумно красивого кружева я с укором посмотрела на Катерину.

— Да правда, не получается! Вот те крест! — Катька перекрестилась чайной ложечкой и окропила себя и нас жидким клейстером. — Сколько раз пыталась связать что-нибудь для других, ничего не выходило! Плела кофточку маме — ей не подошла никак, а мне как раз впору! Сестре двоюродной перчатки вязала — на ней они как на корове седло, а на мне — шик и блеск! Бабуле хотела скатерть сделать — не поверите, в результате получился летний кружевной зонтик!

— Это тот, с которым ты была в Испании прошлым летом? — вспомнила я.

— Да, с Геночкой, — Катерина вздохнула, помолчала и вспомнила еще: — Кстати, я ведь даже для Геночки воротник связать не смогла, а ведь так хотела!

— Ты хотела, чтобы депутат ЗСК носил кружевной воротничок? — хихикнула Трошкина. — Катя! Похоже, ты не слишком разбираешься в современной мужской моде!

— А это была как раз не современная мода! — возразила Катерина. — Геночка под Новый год на маскарад собирался и придумал одеться кардиналом Ришелье. А какой же кардинал Ришелье без одноименного воротника? Я и начала вязать.

— Начала вязать воротник, а получилось — что? — спросила я просто так, без всякой задней мысли.

После эффектного превращения скатерти в зонтик мне было интересно узнать об иных метаморфозах кружевных изделий.

— Получился чудесный корсетик, — Катя потупилась.

— И Геночке пришлось идти на маскарад в образе миледи? — съязвила Трошкина.

— Зачем же? Он был кардиналом, как и собирался. Только костюм ему помощник взял готовый, в театре. Отличный был наряд, очень красивый, а заодно Геночку там же, в театре, загримировали. Такой Ришелье получился — ни одному Людовику от настоящего не отличить! Я, как увидела его, просто заново влюбилась, усики и бородка были ему к лицу чрезвычайно! Геночка потом специально свои собственные усы и бороду отпустил, правда другого фасона, менее театрального.

— Вот, кстати!

Я жестом фокусника извлекла из сумочки распечатанную на цветном принтере картинку — кадр видеозаписи в казино.

— Узнаешь?

— Еще бы! Это же Гена! Конечно, это он! — Посмотрев на распечатку стоп-кадра, кивнула Катерина.

— Уверена?

— Разумеется, уверена! Его лоб, его нос! Его родинка на щеке!

— А брови, борода и усы вовсе не его! — напомнила Трошкина, знакомая с характерной наружностью Ратиборского по снимкам в монументальном альбоме.

— Подумаешь — усы и брови! Усы и брови, чтоб ты знала, в мужчине не главное!

С этим никто из нас спорить не стал, но Катька уже обиделась.

— Вы думаете, я не способна узнать своего любимого мужчину в любом виде?!

Она сердито швырнула в миску с крахмальным раствором ни в чем не повинную рукодельную вуаль.

— Ну, не знаю…

Я честно задумалась. Способна ли Катерина узнать своего любимого мужчину в любом виде? Способна ли на это вообще любая женщина? Например, я сама?

«И в каком это — в любом виде? — отметил неточность формулировки мой внутренний голос. — Одно дело, если мужик в рыцарских доспехах, с головы до ног в непроницаемом железе, и совсем другое, если он в тугом балетном трико!»

Мой внутренний голос тоже полагал, что главными приметами любимого мужчины являются отнюдь не усы и брови. Я снова вспомнила интригующего «Валентина в колготках» и по ассоциации посмотрела на Трошкину. Она с готовностью сказала свое веское слово:

— В «Сказках Шахерезады» есть такая история! Один восточный принц должен был опознать свою возлюбленную среди тысячи других прекрасных девушек!

— И как? — Катерина заинтересовалась и замерла с мокрым кружевом в руках. С вуали с тихим чавканьем потекла крахмальная жижа. — Справился?

— Представь себе, да! — Алка кивнула и потянулась, чтобы аккуратно отжать кружева. — Но процесс опознания затянулся года на два или три.

— Почему же так долго?

— А он методом перебора искал! — фыркнула я, вспомнив сказку. — Добросовестно опознавал по одной девушке каждую ночь. А любимая, по закону подлости, оказалась где-то в последней сотне.

— К этому моменту принц вполне мог позабыть волнующие ощущения, связанные с его единственной любимой, — справедливо заметила Катька и вновь задумчиво посмотрела на картинку с изображением седовласого Ратиборского. — Гм… А когда было сделано это фото?

— Смотри тайм код в углу кадра, — подсказала я.

Катерина отдала мокрое кружено Алке и прищурилась на картинку:

— В субботу? Постойте, но это же просто невозможно! Как раз в эту субботу Гена погиб!

«Ушел в мир иной в своих бровях и усах шоколадного цвета!» — припомнил мой внутренний голос.

Я выдернула из Катькиных рук распечатку.

— Дай-ка… Ну, что невозможного? Смотри на время съемки, это же третий час ночи! А взорвался твой Геночка в тот же день, но позже, уже ближе к обеду! Так что все сходится.

— Все, да не все! — влезла Трошкина, тряся над тазиком «сопливыми» кружевами. — Получается, что ночью Ратиборский играл в казино, с утра пораньше пошел на заседание своего комитета, а перед этим еще успел радикально перекрасить растительность на лице?!

— И изменить форму бороды! — Я задумчиво пошевелила собственными некрашеными и нестрижеными бровями и вопросительно посмотрела на Катьку. — Лично я не знаю в нашем городе круглосуточных парикмахерских и салонов красоты! Может, у твоего любимого был собственный мастер, готовый к работе чуть свет?

— Ой, да не усложняйте вы! — Катерина спустила ноги с кровати, сунула их в тапки и прошлепала к окну. — По-моему, все очень просто.

Вдвоем с Трошкиной они вывесили влажное кружево на просушку, прицепив его английскими булавками к капроновой занавеске.