Людмила Милевская - Жених со знаком качества

Не знаю, сколько времени так прошло, но вдруг я почувствовал, что не один в кровати. Включил ночник и с ужасом обнаружил лежащую рядом Лидию. Потер глаза — так и есть, лежит покойница.

Опять в моей постели!

В который раз за этот день волосы зашевелились на голове. Крик застрял в горле.

Однако, я быстро взял себя в руки, глянул в окно: еще темно, но вот-вот забрезжит рассвет. Надо действовать!

Я помчался в гараж, выкатил машину, подогнал ее к подъезду, вернулся в квартиру, схватил на руки Лидию…

В общем, точь в точь повторил все то, что мы уже проделывали с Заславским. Даже оставил Лидию в том же сквере и усталый вернулся с восходом солнца домой.

Нервы сдавали, меня трясло. Заглянул в кабинет; Кристина спала, свернувшись калачиком. Как ребенок.

“Почему взрослые женщины так часто похожи на детей?” — удивился я, отправляясь в ванную.

К моему удивлению из кранов шла вода. А ведь траншею еще не зарыли. Я воспринял это как чудо, но потом вспомнил, что в моей квартире водой пользовались весь день все, кому не лень, и подивился своей рассеянности. Вымылся под горячим душем. Надел шерстяную пижаму и лег спать на диване в гостиной. Разбудил меня дверной звонок. Глянул на часы: девять утра. Кого принесла нелегкая?

Заглянув в глазок, я заметался. Очень не хотелось встречать знаменитость Мархалеву в помятой пижаме. Отыскивая свои вещи, я то и дело подбегал к двери и громким криком просил подождать.

— Не волнуйтесь, — любезно отвечала мне Мархалева.

Наконец я счел свой вид удовлетворительным и впустил ее в квартиру.

— Как прошла ночь? — с порога поинтересовалась она.

— Превосходно, — солгал я.

— Больше вам не звонили?

“А черт его знает”, — подумал я, усиленно припоминая всегда ли был при мне мобильный.

Не дожидаясь ответа, она оптимистично сообщила:

— Только что наша общая подруга Тамара предоставила мне дайджес вашей жизни. Должна сказать, ничего веселого там нет. Вы правы, сплошная скука, не удивительно, что вы редко смеетесь. Но я нашла и положительное: в вашей жизни нет ничего и трагичного. Следовательно, вы никогда и не плачете.

— А вы когда-нибудь плакали? — сам не знаю к чему, вдруг спросил я. — Речь идет не о двух слезинках, речь о горьких слезах, о рыданиях.

— О, да! — с чувством воскликнула она, тряхнув золотыми кудрями. — Еще как плакала: в три ручья.

— В тот день, когда вас бросил муж?

Она растерялась:

— Что? Муж? Откуда вы знаете? Ах, да, я же вам сама вчера рассказала. Нет. Из-за мужа я не плакала.

Подумав, она добавила:

— Во всяком случае такого не помню. Может и плакала, бог его знает. — Покачала головой: — Нет, не помню, не помню.

Мне стало любопытно:

— Что же вы помните? Имею ввиду причину, вызвавшую ваши слезы. Можете мне рассказать?

Вот спрашивается, что на меня нашло? К чему такое любопытство? Думаю, отрицательно сказалась ночь, богатая на трупы.

— О, да! — воскликнула она и рассмеялась: — Могу. Рассказать могу, хотя, рискую показаться смешной.

— Женщина не должна бояться показаться смешной, — ни с того ни с сего решил я поделиться жизненным опытом. — Смешная женщина выглядит трогательно, словно ребенок.

— Только в глазах мужчины, — улыбнулась она.

— Но я же мужчина.

— Судя по всему — да.

Она смерила меня оценивающим взглядом; я порадовался, что вбил себя в самый лучший костюм.

— Хорошо, вам расскажу, — сказала она, снова тряхнув золотистыми кудрями. — Здесь секрета нет: всякий раз, когда читаю сынишке стишок про зайку, рыдаю неимоверно. Причем обязательно начинаю первой, Санька, мой сын, подключается уже на скамейке.

— На какой скамейке? — закричал я, с ужасом вспоминая Лидию, оставленную в сквере.

— На какой скамейке? — удивилась она, повторяя вопрос. — На той, с которой не мог слезть зайка.

Я нервно сглотнула, а Мархалева задорно рассмеялась:

— Неужели забыли?

С этой Лидией я действительно все на свете забыл и чувствовал себя настоящим олухом.

— Детский стишок, — подсказала она.

Видимо я смотрел на нее изощренно бестолково — просто прототип всех идиотов. Она удивленно хмыкнула и начала старательно декламировать:

— Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка…

Но дальше дело не пошло: слезы блеснули в ее глазах; она смущенно замолчала…

Я был потрясен. И этой женщине Тамара доверила мои проблемы?!!!!!

Нет, я не осуждаю Мархалеву. Чувствительность ее вполне нормальна для писателя и как мужчине мне симпатична, но что скажет эта трепетная женщина, когда узнает, что я всю ночь хладнокровно таскался с трупом проститутки? А я, дурак, пообещал ей полную откровенность. Я привык свое слово держать, но теперь об этом не может быть и речи. Придется лгать…

Лгать, лгать и еще раз лгать, как учит Заславский!

Скрывая свои тревоги, я с деланым равнодушием спросил:

— Почему вы замолчали? Что там дальше? Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка…

Она трагично вздохнула и продолжила дрожащим голосом:

— Со скамейки слезть не смог и весь до ниточки промок. Ой, я не могу! Простите меня! Простите!

И она зарыдала в голос. Зарыдала очень проникновенно. Я сам был близок к тому же, хотя сентиментальностью до этого не страдал. Удивительно, но эта женщина так трогательно сумела выразить беспомощность и одиночество зайки, что я ощутил их как свои. Сердце мое пронзила боль. За зайку. А Мархалева подливала масла в огонь.

— Он такой маленький, доверчивый, беззащитный, остался один, под дождем, на скамейке, — всхлипывала она. — Сердце мое сейчас разорвется от жалости и сочувствия…

Черт возьми! У меня защипало в носу.

— Да-а, — с тяжелым вздохом сказал я, старательно пряча слезу и демонстрируя мужество, — очень жестокая и безответственная хозяйка.

— Такая жестокость граничит с подлостью, — всхлипнула Мархалева, вытирая слезы кончиком своего рукава. — Как представлю эту картину: мокрый, жалкий, одинокий, продрогший зайка доверчиво тянет лапки к хозяйке, а та… Нет-нет, больше не могу. Хватит. Давайте переменим тему.

— Давайте, — с облегчением согласился я, но, неожиданно для себя, начал ее развивать: — Знаю, почему вы так горько плачете, — сообщил я.

Она удивленно посмотрела на меня и спросила:

— Почему?

— Потому что когда-то давно, видимо в детстве, вы были этим самым зайкой. Судя по тому, как красивы вы теперь, в детстве вы были прелестным ребенком. У кого же хватило жестокости вас обижать?

— У моих родителей, — не задумываясь ответила Мархалева. — Им было не до меня. Сначала они ругались и разводились, а потом и вовсе умерли. Да, вы правы.

Удивительно, как я сама не догадалась. Ведь моя мама и есть та жестокая хозяйка, которая бросила меня — свою зайку.

— А я не могла без нее слезть со скамейки, мокла под дождем и многое-многое другое. О, сколько несчастий со мной приключалось… Если бы не бабуля, даже не знаю как выжила бы, — с трагической патетикой воскликнула она и вдруг рассмеялась счастливым смехом: — Послушайте, это чудо! Чудо!

— О чем вы? — изумился я, внутренне констатируя, что мы оба чокнутые. Нашли время развивать темы про зайку. Ладно она, но я-то, со своими приключениями: со зловещими звонками и трупом…

— Настоящее чудо! Ушел из горла ком, — пояснила она. — Ком, с которым жила всю жизнь. Да-да, отступило. Думаю, излечилась. Я больше не буду плакать горько-горько, читая этот стишок. Да-да, больше не буду заражать сынулю своим детским горем. Он уже вырос, но очень любит этот стишок. Признаться, меня это волновало…

— Напрасно. Ему полезно поплакать время от времени.

Мархалева удивилась:

— Да? Послушайте, вы не психоаналитик? Сейчас так модно, все увлекаются.

— Нет, я другим занимаюсь.

— Это хорошо, — обрадовалась она. — Терпеть не могу психоаналитиков. Это страшные люди. Копаться в чужой душе… Бррр! Это не для меня! Впрочем, вру, иногда приходится, но, кажется, я за другим пришла. Неправда ли, мы сильно отклонились. Давайте вернемся к нашему делу.

— Давайте, — согласился я, ломая голову как бы поскорей отказаться от ее помощи.

— Можно? — спросила она и присела на диван.

Я наконец заметил, что мы все еще стоим, и начал извиняться. Она отмахнулась:

— Давайте без церемоний. Лучше подробно мне расскажите как прошла эта ночь. Расскажите все до мелочей.

— Ночь прошла отлично, — не задумываясь выпалил я, усаживаясь в кресло.

Она пристально на меня посмотрела и напомнила:

— Вы обещали искренность.

Пришлось ее убеждать. Я начал что-то мямлить, внутренне ругая себя за малодушие. Почему бы не сказать прямо, что мне ни к чему ее услуги. Плакать над зайкой могу и один.

Наконец я взял себя в руки и решился ей все объяснить, но… раздался звонок в дверь. Мархалева насторожилась:

— Кто это?

— Это Заславский, — предположил я.