Сан-Антонио - Волк в бабушкиной одежде

Я наклоняюсь и целую ее. Эльза в полной прострации. У нее нет сил даже протестовать.

– Хороша крошка, – оценивает Гектор, – если бы кусочек времени, я бы охотно...

– Целомудрие узницы так же священно, как ее жизнь! – возмущаюсь я. – Отваливаем!

Сильно болтает, и я в какой-то момент думаю, что карбюратор объявит развод коробке скоростей, но должен тем не менее признать, что Гектор выкручивается вполне прилично.

– Похоже, что он управляется с этой керосинкой всю жизнь! – признает Берюрье...

– Говорят, "управляет вручную ножным управлением", – исправляю я.

– Говорят так, как знают! – протестует его Толстячество, фыркая.

Чтобы скрыть презрение, он хватает французский еженедельник из бардачка жужжалки. Гектор объясняет, что это газета, которую он купил перед отъездом из Франции. Берю начинает листать ее и вдруг орет как резаный.

Требуем в чем дело и он указывает на маленькую рубрику в разделе брачных объявлений. Я читаю вслух:

"Дама за тридцать в процессе развода, но ненавидящая одиночество, рассмотрит предложения о новом замужестве с мужчиной от двадцати пяти лет, желательно зажиточным. Писать в газету на имя Берты Пуальфу".

– Ну и что? – удивляюсь я. – Тебя-то чем это касается?

– Так это же Берта, моя жена! – багровеет Величайший, у которого от натуги отскакивают четыре пуговицы на ширинке. – Ее девичья фамилия Пуальфу! Ах, с..., она не теряет время! Уже подала на развод и ищет себе голубка! Извините, возраст-то какой: двадцать пять годков! Мадам желает молочного поросенка! Лучше бы я стал папой римским, чем тащить в мэрию этот кусок жира с дерьмом.

– Утихомирься! – успокаиваю я его. – Аппарат и так перегружен. Если ему еще придется тащить на себе твой раж, мы все окажемся на газончике.

Глава двенадцатая

– Господа, это лучшее наше дело, достойное быть записанным в скрижали. Нейтрализация двух таких мерзопакостных банд, как Артуро и Обалдука, произведена в самый нужный момент. Пино, я имею удовольствие сообщить вам, что вы восстановлены в кадрах навечно.

Нужно ли уточнять, что мы находимся в бюробинете Старика и что сам он и квакает?

Старая Рухлядь разражается рыданиями! Восстановлен! Он! Целый год сожалений и упреков тут же испаряется.

Он рожден был легавым, наш Пино. И умереть должен легавым. Отставка хороша для генералов. Гектор, участвующий в разговоре, делает козью морду.

– Очаровательно, – говорит он, – если я правильно понимаю, агентство сваливается на мою шею?

– Оно остается в хороших руках! – сообщает Пинюш. – И потом, я буду помогать вам после работы.

– А почему это Берюрье не с вами? – интересуется Старый Хрыч. – Поскольку он разделял опасности, мне бы хотелось, чтобы он разделил и триумф.

– Он разводится, начальник! Брови Хрыча вздымаются.

– Он!

– Его китиха начинает заново. Такова жизнь. Он был слишком добр и терпелив, когда-то это должно было произойти...

– Храбрый малый, надеюсь он нормально переживет трудное время.

Старик похлопывает пол-листа, лежащие перед ним.

– Жаль, что вы не смогли прибрать и вторую половину, – вздыхает он, – терпеть не могу неразгаданных загадок, но, в конце концов, то, что у нас есть половина, означает невозможность применения формулы, это основное. Господа...

Он поднимается с протянутыми руками. Пожимаем его двенадцать пальцев и эвакуируемся в кабак напротив в надежде застать там Берюрье. Но Берю там нет.

– Да не строй ты морду, – шумит Гектор, – можно подумать, что не получил только что поздравлений от старого Шпрунца!

– Не нравятся мне расследования, которые кончаются столькими вопросами, кузен. Ты же знаешь, у меня тонкий вкус.

– Где ты видишь вопросы? – интересуется Тотор.

– Примо, где вторая половина формулы?

– Ах, признаться...

– Хорошо, я хотел бы еще знать другие вещи: место, где Симмон прятал формулу; почему он покончил с собой, где папаша Фуасса держал свой куш (ничего ведь не нашли), и, наконец, почему команда Обалдука считала его виноватым после смерти дамы Ренар...

– Четыре вопроса, – улыбается Гектор. – Я могу убрать два.

– Что?

– Люди Обалдука знали про Фуасса, так как они следили за ним из павильона на противоположной стороне улицы. Они видели, как он убивал гувернантку, кузен души моей!

– Ты уверен?

– Сам Обалдук рассказал мне во время путешествия...

– Понятно! Осталось три вопроса.

– Минутку, сыщик!

Он выходит, и сквозь витрину я вижу, как он идет к своей "лянчии загато", припаркованной у входа. Берет изнутри коробочку и возвращается. Развязывает ленту, отгибает края картонки...

– Обозревай, душа моя!

Я смотрю. Она набита банкнотами по пятьдесят тысяч. Пиршество!

– Миллионы папаши Фуасса! – бормочу я.

– Да, бэби. Я их надыбал в погребе, когда загрузил туда типа, прибывшего к Обалдуку. Они были в старом шкафчике для провизии, подвешенном к потолочине; забавно, да?

– Почему ты их не сдал? Он загибает края картонки.

– Кому сдавать, Тото? Это мистические бабки, они от команды, которая уничтожена.

– Гектор! – громыхаю я.

– Заткнись! – парирует красавец Гектор. – Эти бабки принадлежат агентству Пино. Теперь, если ты не возражаешь против своей доли пирога, как родственник, я тебе не откажу!

– Я полицейский на службе, и твое предложение может тебе дорого обойтись, родственник ты или нет, увы!

– Ну и хорошо, поделим мы с Пино.

– Это невозможно, – жалуется Пино, – я тоже стал полицейским!

– В таком случае я заглочу его целиком, я уже давно подумываю сменить мою "лянчию" на "мазерати"... Мне государство не платит и в этом деле, господа, я не получил повышения. Случай послал мне куш и я не откажусь от него! О, нет...

Я говорю себе, что в конце концов его точка зрения выдерживает критику. Плохо, но выдерживает.

– Отдай хотя бы часть на нужды полиции, – вздыхаю я.

Гектор кивает головой.

– Договорились. Я отстегну ту часть, которая предназначалась тебе.

Мы заказываем выпивку, чтобы отпраздновать возвращение Пино в ряды. Дух сожаления витает над столом: гигантский дух – отсутствие Толстяка.

– Берю не видел? – спрашиваю я у чудака на букву "м" из бара.

– Нет, господин комиссар.

– Что тебе надо от Берю? – громыхает голос, который я узнаю с закрытыми глазами.

И возникает Берю. Он чисто выбрит. Одет в свежее и, верьте или нет, от него хорошо пахнет.

Широкая дурацкая ухмылка похожа на щедро вырезанную долю тыквы.

– Развод, похоже, пошел тебе на пользу, – признаю я.

– Мы не разводимся! Все уладилось!

– Да ну?

– Я ответил на объявление Берты сам, сечешь? Попросил переписать нашего трактирщика, чтобы она не узнала грамматические ошибки, и послал фото чемпиона по культуризму в спортмаечке. Если бы ты видел, как спешила Толстятина на свидание, которое я назначил. Горшок с геранью на шляпенции и туалет похлеще, чем у королевы шутов! Нахимиченная! Корсет начала века, выходные чулки и копыта с каблуками, как у ходулей овернских пастухов. Я спрятался за шестой страницей "Франс-суар". Наблюдаю, как она вертит фарами, чтобы ущучить своего красавчика. Что вы хотите, у этой Толстятины хобби – котятина. Как у других выпивка, чтиво или киношка. Короче, когда она стала заглядывать в рыло каждому пивососу, я опускаю занавес. О, бедная козочка! Она замирает, как юная дева, встретившая сборщика налогов в глухом лесу. Она вынуждена-с сесть. Пришлось заказать ликеру, чтобы привести ее в себя. "Берта, – сообщил я ей, – это я ответил на публикацию. Извини за ложные надежды, но внутренне я так же красив, как тот тип, рыло которого я послал тебе в фальшивке. Любовь нельзя найти на распродаже, она только в фирменных супермаркетах. Если хочешь, начнем снова коммунальную жизнь. "Две огромные слезины заструились по распухшему лицу Берю. – И она сказала "да", – заключил он. – Вы, ребята, не представляете, что это было.

– Они встретились вновь, были счастливы и народили много детей, – заключил я. – Святой Ионас! Твоя китиха – единственная достойная тебя отрада. Пино хлюпает. Он обнимает соратника.

– У меня для тебя тоже новость, – бормочет тщедушный. – Я вновь принят в кадры!

Шумная демонстрация Берю, который тут же выставляет бутылку. Гектор мрачнеет все больше и больше, несмотря на свои миллионы.

– Человек живет избитой притворной чувствительностью, – провозглашает он, – и со временем теряет ее!

Но эта сентенция нисколько не омрачает радости двух приятелей.

– Мне нельзя опаздывать, – вдруг, сообщает Мастодонт, – я встречовываюсь с зубником, чтобы восстановить мосты.

Он открывает хлебало и показывает нам обломанные зубы.

– Это приключение стоило мне солидной части клавиатуры. Я переведу оплату на счет за премию, не так ли, господин комиссар моей...

Он вынимает из кармана маленький пакет, открывает и показывает два коренных, два резца и один клык.