Иоанна Хмелевская - Невезуха

— Не обязательно увидеть, — пробормотал майор и надолго затих.

Остальные тоже помалкивали, поглядывая то на него, то на меня, как при игре в настольный теннис. Я ломала голову: чем же так заинтересовала полицию моя поездка к Элеоноре?

Майор вздохнул:

— Ну хорошо. Вы знакомы с паном Домиником?

О, черт бы вас всех побрал!

Сначала я хотела отпереться. Отпереться от Доминика, от знакомства с ним, от семи лет моего кретинизма, семи по-идиотски испорченных лет жизни. А одновременно меня разбирало любопытство, мстительное злорадство, дикое желание услышать, какую же беспредельную глупость он ухитрился совершить.

Неодолимая, необузданная жажда окончательно убедиться, что все-таки права была я, а не он!

Я собрала в кулак всю свою силу духа и ответила абсолютно обычным тоном и даже несколько равнодушно:

— Да, была. В прошлом. Настоящее время здесь неуместно.

— И когда вы видели его в последний раз?

Вот тебе и на! Все это было так противно, что я даже выбросила из памяти конкретную дату. Ну, помнила так, более или менее...

— Вам нужно точно? — неуверенно спросила я. — Мне придется покопаться в старых календарях.

— А приблизительно?

— Года четыре тому назад. Сейчас у нас что — конец июня? А это была Пасха. Значит, четыре года и примерно два или три месяца, в зависимости от того, когда тогда была Пасха, сейчас я просто не вспомню.

— А позже? В последнее время?

— Нет. Пан Доминик избегал меня, а я — его, поэтому нам легко удавалось обходиться без каких-либо контактов.

— Но раньше это было довольно близкое знакомство?

Ушки у моей родни торчком стояли на макушках. Я задумалась, вывалить ли всю правду при них или же хоть чуть-чуть сохранить лицо.

Не приняв никакого решения, стала балансировать на грани умеренной правды:

— Да. Близкое. Весьма близкое.

— И вы его так внезапно оборвали, как раз на Пасху четыре года назад?

— Видите ли, об этом можно долго говорить, хотя Пасха тут ни при чем. Мы не руководствовались религиозными соображениями.

Просто в какой-то момент, после семи лет связи, мы оба пришли к выводу, что продолжать нет никакого смысла, и расстались — раз и навсегда.

Он — сам по себе, я — сама по себе. И привет.

— Но вы, без сомнения, могли бы что-то рассказать о господине Доминике?

— Конечно, могла бы, причем чертовски много. Но не сомневайтесь, делать я этого не стану. Должна же быть у человека хоть какая-то порядочность, даже если это человек женского пола. Меня воспитывали на понятиях рыцарской чести и прочих глупостях, поэтому считайте, что я лишилась памяти, впала в идиотизм и ничего не знаю. О господине Доминике лучше расспросите его самого.

— Это несколько затруднительно, — вздохнул майор. — Спиритические сеансы не пользуются в полиции большой популярностью.

— Что?

— Я говорю, что спиритические сеансы в полиции не практикуют...

— Не понимаю, о чем вы толкуете, — раздраженно произнесла я. — Вы что, хотите сказать, что Доминик на том свете? Он что — умер?

— Именно это я и хочу сказать. Пан Доминик мертв.

От изумления я потеряла дар речи. Смерть и Доминик представлялись абсолютно несовместимыми вещами — он всегда был здоров как бык, берег себя с осторожностью недоверчивого кота, вел самый правильный образ жизни, был далек от ипохондрии, прислушивался к своему организму, словно к дорогому и чуткому хронометру, и казался абсолютно несокрушимым. Каким это чудом он мог оказаться мертвым?

— Это невозможно, — сказала я, пребывая в легком остолбенении. — Почему? Что с ним случилось?! А вы убеждены, что он мертв? Я не верю.

— К сожалению, это факт. Пан Доминик мертв.

— И все равно не верю. Как, черт возьми, он мог умереть? У него было идеальное здоровье, ездил он всегда осторожно, избегал всяческого риска... От чего он умер?

— Его убили. В его собственном доме в Лесной Тишине, как раз тогда, когда вы там находились.

Я расстроилась, но это было не самое благородное чувство — полное скорее злости, чем жалости, к тому же с привкусом скандальности.

С ума он, что ли, сошел, всегда так невероятно остерегался, даже цунами боялся, такой предусмотрительный, такой осторожный — и позволил себя убить?! Не иначе как его прикончили из пушки, из дальнобойного орудия или авиабомбой... Видно, достал он кого-то сверх всякой меры!

— Ни в какой Лесной Тишине я не находилась и вообще не знаю, где это, — рассеянно сказала я, занятая своими мыслями. — Интересно, кто же это его кокнул и как?

— По моему мнению, будет лучше, если ты сразу признаешься, — ледяным тоном посоветовала бабуля. — А если проявишь раскаяние, то, думаю, суд примет твое раскаяние как смягчающее обстоятельство.

— Девочка моя, ты действительно убила того пана? — озабоченно спросил дядя Филипп.

— Если уж ваши родственники высказываются так напрямую, то я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос, — любезно присоединился к ним майор. — Вы убили Доминика Доминика?

Должен сказать, что многое свидетельствует в пользу этого.

Да что они все — с ума посходили, что ли?!

— Я даже не представляю, каким образом могла бы его убить, — разозлилась я. — Выстрелить из ружья? С большого расстояния, с телеобъективом.., нет, извините, как его там.., с оптическим прицелом? Или, может, это как-то иначе называется... Но зачем?

— Вот это я хотел бы услышать от вас.

Цель, равно как и причины убийства известны вам, а не нам.

— Ничего мне не известно. Вздор! Делать мне больше нечего, как только убивать Доминика. Кто придумал этот идиотизм?

— А откуда вы знаете, что его убили из ружья?

— А что, так и было? Ниоткуда не знаю, просто другого способа и представить себе не могу. Ножом и с близкого расстояния — исключено, разного вида единоборствами он владел в совершенстве. Яд отпадает, он ел и пил исключительно свое. Из чужих рук и куска бы не взял, точь-в-точь хорошо выдрессированный пес. Что-то ему на башку сбросить.., тоже нет, у него была реакция летучей мыши. Остается только огнестрельное оружие, причем стрелять нужно было с большого расстояния, чтобы он не заметил.

— А вы умеете стрелять?

— В общем-то умею. Но разбирать эти штуки по частям, заряжать, взводить, чистить — это уж нет. Это как с автомашиной — ты ездишь, а сервис ухаживает за машиной. Кому-то пришлось бы это за меня сделать.

— А вы пробовали?

— Нет. То есть да, один раз попыталась засунуть патрон в двустволку, а ещё раз — вытащить что-то такое непонятное из пистолета...

— Не из револьвера?

— Нет, у револьвера — барабан, а пистолет плоский, это каждый ребенок знает. Царские офицеры крутили барабан, когда играли в свою русскую рулетку, да и в кино у всех ковбоев всегда были револьверы, если я правильно помню. Не знаю, кто и когда придумал пистолет с.., вспомнила, обойма! Это называется обойма. Я попыталась её вытащить, но все это так ужасно тяжело ходит, а у меня пальцы слабые. Короче, одной попыткой дело и ограничилось.

— А где вы взяли оружие?

— Нигде не брала, мне его сунули в руку.

— Кто сунул?

Ничего не поделаешь, не могла же я им соврать, все это совсем не трудно проверить, пришлось говорить правду.

— Доминик, — призналась я мрачно.

— Когда?

— Откуда я знаю? Давно. Сейчас, дайте подумать... Лет девять тому назад.

— Где?

— Что — где?

— Где это произошло?

— Где-то в Тухольских Борах, на какой-то полянке, которую я бы ни за что на свете не нашла. Что-то там стояло, какой-то сарай или овин, в этот овин я и стреляла.

— А откуда пан Доминик взял оружие?

— Вынул из машины. Целый арсенал.

Все уставились на меня с ещё большим подозрением.

— Что именно он вынул? — заинтересовался майор.

— Ну, тут вы от меня точного ответа не дождетесь, — вежливо предупредила я. — Разные вещи. Двустволку я опознала по двум стволам, а остального просто не помню, я даже и не пыталась во всем этом разобраться.

— Но длинноствольное оружие от короткоствольного вы отличите?

— Если они заметно различаются, то да.

Но я иногда видела в кино нечто среднее, ни то ни се, так в этом я ничего не смыслю.

— А он какие вынул?

— Больше длинных, чем коротких, а всего их там штук шесть было. Но даже если бы вы мне все это показали на фотографиях или даже живьем, я бы тоже не была уверена. Во всяком случае, все это стреляло.

— А у него было разрешение на все это оружие?

— Он говорил, что да. И думаю, говорил правду, потому что, если бы у него разрешения не было, он вряд ли стал бы возить этот арсенал в машине и показывать бабам. Он всегда избегал выносить на публику какие-либо нелегальные вещи.

— А сколько раз вы стреляли из его оружия после этого?

— Ни разу.

— А из чего стреляли?

— Ни из чего. То есть, да, конечно, из чего-то такого стреляла в тире. Но тоже редко.