Наследники чужих судеб - Ольга Геннадьевна Володарская

Взгляд ее упал на фотопортрет Алены, висящий на стене. Раньше его не было. Снимок был сделан незадолго до смерти тетки, ведь на нем она с рыжеватыми волосами. И она худее, чем Оле запомнилась. «Я всегда худею, когда влюбляюсь, — говорила ей тетка. — Так что знай, если я пышная, значит, равнодушная!» Выходит, Алена не просто от скуки с Димкой Зориным связалась. Чувства у нее к нему были… Или не к нему? Могла влюбиться в кого-то другого после отъезда Оли из Ольгино. Ради него же перекраситься. Странно, что Алена на это решилась, ей всегда нравился природный цвет волос, он делал ее яркой, выделял серые глаза, оправдывал густые брови и небольшие усики.

Оля сняла портрет со стены и подошла с ним к зеркалу. Ей хотелось сравнить себя с теткой. Неужели правда похожи?

— Нет, — тут же ответила себе Оля. — Хотя какие-то общие черты у нас есть.

В детстве она мечтала походить на красавицу Алену. Уже в Москве она мазала копировальной бумагой волосы, чтоб они почернели. Рисовала себе соболиные брови, родинку на щеке. И конечно, сооружала бюст из скрученных носков, но этим грешат все девочки.

Когда Алена подзабылась, Оля перестала видеть своим ориентиром пышногрудых брюнеток. Собственная внешность ей не особо нравилась, но она ее приняла.

— Дурочка, ты сама не понимаешь, насколько хороша, — шептал ей Петр, зажимая в укромных уголках институтского здания. Соблазняя неуверенную в себе девственницу сладкими речами, он не забывал через одежду касаться ее эрогенных зон. — В тебе есть порода…

— Да какая порода? — вяло сопротивлялась она. — Я из рабоче-крестьянской семьи.

— Этого не может быть. В чертах столько благородства… А эти кисти! — Он начинал лобзать их. — Изящные запястья, тонкие пальцы, миндалевидные ноготочки…

Потом он переключался на ее ноги, а они были, безусловно, хороши. И тогда уже его рука залезала под Олину юбку, а там и до трусиков, под которыми горело лоно, легко добраться.

Все закончилось после свадьбы. И ласки, и комплименты. Оля все чаще стала слышать в свой адрес уничижительные прилагательные: тупая, бездарная, костлявая, неуклюжая. И она верила мужу! А как не верить кумиру? Петр так мудр, глубок, невероятен! И все это видят, кроме ее матери, прицепившейся к польскому акценту, будто это недостаток, а не изюминка… И Петр выбрал ее, тупую, бездарную, костлявую и неуклюжую. Он женился на ней, потому что полюбил, и Оля будет делать все, чтобы стать лучше и соответствовать своему блестящему супругу.

Если бы Адам не родился с синдромом Дауна, она, пожалуй, до сих пор бы жила с Петром, потому что сама бы она от него не ушла (тут мама в точку попала!). Но муженек сбежал от проблем, и только несколько лет спустя Оля поняла, что это не беда, а избавление. Она не заметила, как похорошела. Уже не тощая, не ссутулившаяся, стройная женщина с открытым взглядом и приветливой улыбкой. Уверенная в своих силах, умелая, обаятельная. В такую и влюбился Костя. И не мог поверить в то, что до него у нее никого не было (кроме мужа, разумеется). Но когда лучше узнал Олю, все понял.

— Ты редкая женщина, — сказал он как-то.

— Как животное из Красной книги? — хмыкнула она. Легче было переводить все в шутку, чем всерьез воспринимать похвалы.

— Как единорог.

— Еще лучше!

— Нет, правда. — Костя говорил серьезно и желал быть понятым. — Ты исключительная. Мифическая даже. Я думал, таких женщин нет на белом свете.

— Хватит, Костя, — морщилась она. — Ты же знаешь, я не люблю, когда мне поют дифирамбы.

— Это все из-за матери. От нее ты слышала только критику. Научись принимать похвалу и комплименты.

— Я попробую, — натянуто улыбалась она, желая закончить этот разговор. Оля была уверена в том, что ее уже не исправить.

…От раздумий на эту тему Олю отвлек грохот. Она вздрогнула и едва не выронила портрет.

— Кто тут? — вскричала она, поняв, что это что-то ударило по уличному подоконнику.

— Мяу, — услышала в ответ, а затем увидела усатую морду. Кот просунул ее между двумя занавесками, а до этого запрыгнул на подоконник.

— Как ты меня напугал!

— Мяу, — извинился кот и сощурил желтые глаза. Красивый, хоть и потрепанный: ухо надорвано, одного клыка нет, шерсть на шее свалялась.

— Голодный?

Кот посмотрел с укоризной. Сама должна понимать, что да. Бездомный же!

— Ладно, заходи, накормлю.

Тот спрыгнул на пол и стал тереться об Олины ноги. Крупный, довольно молодой, рыже-полосатый. Не яркий, а скорее персиковый.

— Буду тебя Персиком называть, — сказала ему Оля. Кот улыбнулся в усы.

Вдвоем они направились в кухню, где охрип от свиста чайник.

Глава 4

Голова трещала. Михаил и так ее пристраивал на подушке, и эдак, но ничего не помогало. Значит, не в положении дело. А в чем?

— В самогоне, — ответил самому себе Зорин. — Ты его вчера почти пол-литра выкушал.

Тяжко застонав, он открыл глаза. Доспать не получится; значит, надо вставать. Контрастный душ, таблетка аспирина, сытный завтрак — все это должно помочь справиться с похмельем.

— Кока! — закричал он. Голос хриплый, неприятный. Как у алкаша, проснувшегося с бодуна…

Как у отца в период длительного запоя!

Мишаня вспоминал его всякий раз, когда хотел напиться. И это останавливало. Но от хорошего вина он не отказывался. К нему его приучила Карина. Наливала под рыбу или мясо полбокала себе и ему, говорила, прочувствуй, как напиток подчеркивает вкус блюда. Мишаня делал вид, что чувствует. И старался не кривиться, отхлебывая кислятину. А потом привык к сухому вину. Оно стало нравиться. И доза в сто пятьдесят граммов не пьянила, а расслабляла. После нее Зорин отлично спал!

Переехав в Ольгино, он совсем перестал пить. Хорошего вина тут не найти (не доверял он сетевым магазинам, считал, что палью торгуют), да и на его зарплату особо не разгуляешься. Расслаблялся, наедаясь сладким. Немного от него пьянел даже. Из-за этого поправился. Не критично, но над ремнем немного нависало. Крестная считала, что это его только красит. А дед возмущался:

— Разжирел ты, внучек! Годам к сорока отрастишь мамон, и чижик твой уже не будет пыжиться.

— Да у меня не живот, а комок нервов, — отшучивался Мишаня.

— А должен быть пресс. — У Сваи он до сих пор проглядывал. Старик после инсульта сдал, согнулся, накренился, но оставался жилистым, сильным.

С ним Мишаня вчера и пил. Но дед только губы помочил, потом на свой любимый иван-чай перешел. Выдул