Светлана Гончаренко - Прошлой осенью в аду

Осада продолжалась. Седельников помнил, какое впечатление производили на меня в свое время его коронные фокусы, поэтому стал изощряться в самых невероятных и нелепых выходках. Одну ночь он провел во дворе, в кустах, и выл оттуда, как мартовский кот: «Я люблю тебя, Юля!» На проезжую часть он ложился ежедневно. Лег однажды и на трамвайные рельсы, правда, на запасной путь. Он снова совал в мой почтовый ящик нежные записочки и букеты ландышей. Макса я отвела к маме, но и там Седельников мучил ребенка страшными сказками о скорой кончине папочки. Верхом его наглости был приход на именины к Тюфяевым, куда пригласили и меня. Он портил праздник своими воплями и обещаниями умереть тут же, за столом. При этом вращал глазами и прикладывал к груди фруктовый нож. Когда же его попросили угомониться, он схватил хозяйского пекинеса, выскочил на балкон и держал несчастное немолодое животное над бездной (двенадцатый этаж!). Негодяй обещал разжать руки, если я не прощу его и тут же не воссоединюсь с ним. Гости выбежали из-за стола, многим женщинам стало плохо. Тюфяевы упали к моим ногам и умоляли спасти жизнь пекинеса…

В общем, мне надоели выкрутасы Седельникова, и начался у нас период худого мира. Вопреки пословице, он оказался много хуже всякой ссоры. Месяца через два после нашего примирения мне позвонил какой-то дядя и объявил, что Седельников — хахаль его жены. Встречается парочка в его, дяди, гараже, а упившись развратом, отправляется кататься на дядиной машине по какой-то ухабистой местности, в результате чего сел аккумулятор и помято крыло. Дядя категорически требовал, чтобы я возместила ему эти убытки. Стали понемногу объявляться и дамы, на которых Седельников обещал жениться. Обычно я с радостью благословляла эти браки, дамы меня благодарили, и я не знаю, как Седельников потом с ними разбирался и куда девал. Наконец, в один прекрасный день в наш дом явилась девица странного вида. Волосы у нее были бледно-розовые и явно искусственные, губы в зеленой помаде, ногти голубые в зеленый горошек. Девица сообщила, что Седельников является отцом ее будущего ребенка, в доказательство чего она все время держалась за живот. Это стало последней каплей. На следующий день я подала на развод.

Седельников струхнул не на шутку. Он с утроенным усердием возобновил лежанье на мостовой, крики из кустов и не отходил от меня ни на шаг. Помню, как-то заловив меня на Фокинском рынке — а где же еще могли кипеть страсти? ведь мой супруг уже трудился там в ремонтной будке магазина «Все для дома» — он потащил меня к водочному киоску, где, как выяснилось, сидела будущая мать. «Ну, посмотри! — ныл он, — разве могли быть у нас какие-то амуры? Какой ребенок? Ведь это Брестская крепость!» Действительно, киоск был глухо зарешечен, витрины заставлены бутылками, а в небольшое окошечко виднелись только руки с голубыми ногтями и часть живота продавщицы.

— Ты что, за дуру меня принимаешь? — закипела я и ткнула Седельникова пучком редиски (он все лез обниматься). — По-твоему, я решила, что ты обрюхатил ее через эту амбразуру? И что нет других способов? Болван!

Справедливости ради надо сказать, что девица с голубыми ногтями побывала тогда у восьми предполагаемых папаш, и я не знаю, на каком варианте она остановилась, однако интерес к Седельникову она быстро потеряла. И все-таки наш развод состоялся. Седельников страшно почему-то переживал, скандалил и грозил мне страшной местью, которая вскорости и состоялась: он, уходя навсегда, разбил мою любимую чашку и вылил все мои французские духи себе подмышки. Это называлось: «Мы расстались, как интеллигентные люди». Я обещала не чинить препятствий для общения Макса с отцом. Седельников для этого выговорил себе собственный ключ. Он якобы не хотел нервировать меня своим присутствием и обещал приходить к ребенку, когда меня нет дома. Ремонт наших электроприборов и чистку раковин он тоже брал на себя. Ключ я дала, и это было моей ошибкой. Седельников норовил притащиться, когда дома не было ни меня, ни Макса, и не столько унитазы пробивал, сколько опорожнял холодильник — без разбора, подчистую. Унес «Незнайку» и прочие любимые книжки. Иногда исчезали и вещи, не слишком мне, по мнению Седельникова, нужные. Подобные исчезновения означали, что у него тяжелые времена. Я пыталась сменить замок, но этот народный умелец моментально обзаводился дубликатами ключа.

Забыла сказать, что после развода мой женолюбивый супруг даже недели не жил у своих родителей. Его тут же пригрела какая-то женщина. Однако через полгода была уже другая, потом третья, четвертая… Я думаю, добросердечные женщины изгоняли Седельникова, как только он брался за «Незнайку». А я терпела целых пять лет! Стало быть, я самая глупая в микрорайоне Березка, где в основном и промышлял этот сердцеед. Грустно сознавать…

Зато теперь я сразу сообразила, кто уволок баул маньяка и мои вчерашние котлеты. Рассердилась я не на шутку. Я не желала больше терпеть подобные выходки. Я пулей выскочила из квартиры с целью посетить ремонтную будку в магазине «Все для дома». Сотни жгучих, уничижительных слов роились в моем мозгу, и мне хотелось обрушить их на лохматую башку Седельникова. Бормоча обвинения, я мчалась по лестнице, видела перед собой только цель, восседающую на Фокинском рынке, а потому почти сбила с ног кого-то, поднимавшегося мне навстречу.

— Юлия! — произнес этот кто-то утробным голосом брачующегося голубя. Передо мной стоял Евгений Федорович Чепырин. Настолько некстати он тут оказался, что я даже хотела обойти его, как случайного прохожего, но это было бы совсем уже невежливо. Мне пришлось остановиться.

— Я много думал, Юлия, — начал, вздыхая, Чепырин. — Я думал и понял, что у нас с вами только один выход. Нам надо объясниться!

— Не надо! — воскликнула я, но тут же осеклась. Многолетний инстинкт наступил на горло глупому порыву: никуда не денешься, Чепырин оставался вариантом, и нельзя просто так спустить его с лестницы. Я взяла себя в руки и поправилась:

— Конечно, надо! Я только хотела сказать, что у меня сейчас сложились чрезвычайные обстоятельства…

Евгений Федорович задрожал ноздрями и изрек саркастически:

— Понимаю! Снова ваша больная подруга!

— Нет, что вы! Ей сегодня гораздо лучше. Не в этом дело.

— Вас ждет мужчина?.. мужчины?..

Это было сказано нутром, так рокочуще и нечленораздельно, что стало ясно: отныне у нас с Чепыриным настоящий роман. Неизвестные пьяные мужчины, где-то плотоядно якобы ждущие меня, делали меня неотразимой в глазах Евгения Федоровича. Он прежде буквально заставлял себя сблизиться со мною, чутким, понимающим собеседником, — авось ему будет скучно, но надежно. Теперь же я была лжива, мучительна — стало быть, желанна.

— Как вы красивы сейчас! — подтвердил он свистящим вздохом мои догадки. — Я многое, многое могу простить, только не лгите! Он… или они… ждут?

Он так тяжело и жалобно дышал, что мне жаль было его разочаровывать. Не сказать ли, что меня ждут двое страстных армян, с которых делают портреты на кружках? Но я решила не запутывать ситуацию и объявила напрямик:

— Меня только что обокрали!

Евгений Федорович слабо и недоверчиво улыбнулся. Мой рассказ даже мне самой показался неправдоподобным, хотя я не упомянула ни про обморок, ни про ведерко с песком. Проделки Седельникова я тоже не стала особенно расписывать, просто объявила, что он монстр. Чепырин все равно ничему не верил.

— Евгений Федорович, да это судьба, что мы с вами встретились! — вдруг осенило меня. — Пойдемте вместе на Фокинский рынок. Вы поможете мне отобрать украденное у Седельникова. Прошу вас! Мне так нужна мужская поддержка!

— Я, собственно, только хотел объясниться… Правда, я отменил вечерние частные уроки, — замямлил Чепырин. — Я не ожидал, но…

Наверное, он боялся, что монстр Седельников набросится на него и поколотит. Объясняться и дышать в телефон он умел, но физическое взаимодействие с соперником ничуть его не привлекало. Однако и отказаться было неловко, и я под руку свела его с лестницы.

Нечего и говорить, что на скамеечке у подъезда в обществе местных старух сидел не кто иной, как Цедилов, сексуальный маньяк в белом плаще.

Глава 8. Золотая баба

— Я не осмелился подняться к вам. Мне казалось, это вас напугает. Сидел тут, думал, как быть — и вдруг, вы! Конечно, вы не заметили, но я у вас свой товар оставил, — сказал маньяк (или не маньяк? для ясности буду пока называть его маньяком). Он встал со скамейки и направился ко мне с кроткой улыбкой. Попробовал бы он еще раз сунуться в мою квартиру! Плащ он, конечно, немного отряхнул, но в лучах СОЛНЦА тусклой алмазной пылью поблескивал песок на его кудрях, да и лицо было грязноватое. Он улыбался и мне, и Евгению Федоровичу, но последний на улыбку не ответил, только оглядел маньяка с головы до пят и недовольно напряг щеки. Он явно и со вкусом ревновал.