Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

Вы, наверняка, не помните, но у нас и в прошлом, и в позапрошлом годах в этот самый день лил сильнейший дождь. Я как вспомнил об этом, так с полдороги воротился за зонтом. Собирался снова выходить, а тут как раз вы на пороге. Что же, вы, как я вижу, зонта с собой не брали? Напрасно, дорогой Иван Никитич! Да что же мы с вами в дверях стоим? Пройдите хоть в комнаты. Разрешите мне, драгоценный Иван Никитич, вас чаем напоить. Аграфена Кирилловна, супруга моя, чудо какие пироги печет. С вишневым вареньем. А, может, и коньячку желаете? Я почти уверен, что у меня бутылочка прекрасного Шустовского припасена с последнего моего визита в Петербург.

Иван Никитич постоял немного в дверях с оскорбленным видом, но потом великодушно позволил увлечь себя в столовую, где, действительно, чудесным образом, сразу появились и вишневый пирог, и бутылка коньяку.

– А, может, чашечку кофею желаете? Так мы мигом. Аграфена Кирилловна моя сама кофе не пьет: ей наш доктор Лев Аркадьевич не рекомендует. Сердце, говорит, слабое. Но варит кофе она изумительно. Вы должны непременно попробовать.

– Вы мне, любезный Петр Анисимович, зубы кофеечком не заговаривайте, – промолвил строго Иван Никитич, но тут же засомневался, правильно ли будет так сказать, и исправился: – Не заливайте мне зубы кофеечком.

«Нет, «вы мне не заливайте» – это все-таки совсем другое, нежели «не заговаривайте мне зубы». Эх, тяжело писателю в споре, – отметил про себя Иван Никитич. – Чуть неуклюжее что-нибудь ляпнешь, так сразу сам собой недоволен, и все – нету куража».

Он от души опрокинул рюмку, вздохнул, хлопнул смятым газетным листком по белой крахмальной скатерти и спросил, уже без возмущения, а только лишь сокрушаясь:

– Как же это так, Петр Анисимович? Заклеймили неповинного. А я ведь в городе человек новый. Прочной репутации еще не имею. Так ведь и прослыву теперь душегубом.

– Да что вы такое говорите! Тьфу-тьфу-тьфу! – Петр Анисимович принялся отчаянно плевать через левое плечо, а потом стучать по дереву, для чего даже приподнял уголок скатерти, чтобы она не помешала свершиться отведению недоброго. – Я ведь уже сдал в печать специальный номер с опровержением. Аршинными буквами, Иван Никитич, аршинными! будет прописано, что произошла страшнейшая ошибка.

Подали кофе. Под коньячок он показался Ивану Никитичу очень даже недурен. Да и пирог был знатный.

«Надо будет Маланье сказать, чтоб испекла такой. Да только есть ли у нас вишневое варенье? Не припомню, чтобы подавали вишневое. А не посадить ли вишню у дома? Весной в цвету она будет чудо как хороша. Да только будет ли плодоносить?»

Все эти хозяйственные мысли носились в мозгу Ивана Никитича пока он благосклонно выслушивал извинения газетчика.

– А что, Петр Анисимович, вишня у вас своя?

Петр Анисимович заметно распустил озабоченные морщины на лбу, заулыбался:

– Своя, Иван Никитич! Не поверите, своя. Мелкую, конечно, ягоду дает, на стол не поставишь. Но на варенье и на компот в самый раз. Все, конечно, зависит от того, какое лето выдастся. Если дождливое, как, например, три года назад оно было, то почти совсем не уродится. А ежели солнечное, как, к примеру, в прошлом году, то вполне приличные ягоды бывают. А желаете, я вам черенок презентую? Если косточку сажать, то вы до морковкина заговенья ждать будете, а так уже года через четыре, через пять точно снимете первый маленький урожай. Я вам непременно срежу черенков. Там, конечно, есть свои сложности: деревце тепло любит, что и говорить. Я вот свои обе вишни на зиму еловым лапником укрываю.

Иван Никитич сначала живо заинтересовался было выращиванием вишневых деревьев, но потом взгляд его упал на паскудную газетенку, и он снова расстроился и сник.

– Ну скажите, Иван Никитич, как мне просить у вас прощения, – уже совсем по-другому, не суетясь, заговорил газетчик. – Я искренне раскаиваюсь. Что мне сделать? Ну, не увольнять же Артемия!

– Артемий Ивлин, смею заметить, не просто враль и празднослов. Он клеветник и пасквилянт!

– Согласен. Да только вот кто вместо него писать будет? Да, он зол, пронырлив, нагл. Но пишет быстро и легок на подъем. Вот вы, Иван Никитич, хорошо пишете, да не быстро. Да и надо ли оно вам – с утра до вечера бегать по городу, собирая последние новости?

Иван Никитич сделал строгое лицо и вытащил из нагрудного кармана аккуратно сложенный листок.

– А не желаете ли напечатать правдивое изложение вчерашних трагических событий, изложенное глазами очевидца? То есть изложенное устами очевидца все то, что его глаза видели? – Иван Никитич снова запутался в словах, огорчился, потянулся было к рюмке, но та была уже пуста. Петр Анисимович сделал вид, что смущения гостя не заметил, долил его рюмку доверху, взял листок, прочел и молча отложил в сторону.

Иван Никитич хотел было снова начать возмущаться, что его оклеветали и не дают рассказать о том, как все было на самом деле, но ощутил в Сладкове некую перемену.

«Что это ты, любезный, задумал? На что решил меня купить?» – заинтересовался Купря, приглядываясь к газетчику. Такое выражение лица Иван Никитич и сам принимал иногда, когда, провинившись, шел к обиженному человеку, желая восстановить мир и припася для этой цели нечто такое, что заставит собеседника забыть о любых раздорах.

– Смерть господина Карпухина – уже не новость, – заговорил Петр Анисимович, поглядывая то на собеседника, то на свою кофейную чашку, как будто советуясь с ней. – Говорят, пристав это дело считает несчастным случаем. Таким по нашим временам никого не удивишь. Жил человек, поскользнулся, упал и помер. Вот и весь сказ. Нет, дорогой Иван Никитич, тут больше писать решительно не о чем. Тем более с вашим талантом.

Петр Анисимович сделал паузу, но Иван Никитич молчал, и газетчик продолжил:

– Если вы действительно желаете материал для моей газеты написать, то я бы мог вам одну идейку подкинуть. Там, полагаю, не на одну статью будет. Но дело деликатное. И касается одной состоятельной семьи.

– А что же, ваш Ивлин не пронюхал еще об этом деле?

– Артемию это не по зубам. Его в тот дом и на порог не пустят с его-то репутацией разносчика сплетен. А вот вы, Иван Никитич, другое дело. Вы человек уже сделавший себе имя как литератор. Как никак в столичных журналах печатаетесь. С вами образованному человеку интересно будет познакомиться и поделиться новостями и переживаниями. Дело нужно будет описать с учтивостью и с изяществом. Речь ведь не просто об очерке, в котором говорилось бы о нравах нашего городка. Нет, там тайна!