Фергюс Хьюм - Загадка золотого кинжала (сборник)

– Что это?

Он указал на подол ее белого платья. Там, где его коснулась рука мистера Окхерста, виднелось пятнышко крови.

Разумеется, ничего страшного не произошло; она всего лишь слегка порезалась, когда закрывала окно, створка такая массивная! Если бы мистер Деккер не забыл закрыть ставни перед уходом, возможно, этого бы не произошло. В этой реплике было такое искреннее раздражение, такой праведный напор, что мистер Деккер преисполнился сожаления. Но миссис Деккер простила его с изяществом, которое я отмечал ранее на этих страницах. С позволения читателя, мы оставим эту пару в ореоле всепрощения и уверенности в своем семейном счастье и вернемся к мистеру Окхерсту.

Спустя две недели он вошел в свою квартиру в Сакраменто и с привычным достоинством уселся за столик с «фараоном».

– Как рука, Джек? – спросил его какой-то неосторожный игрок и улыбнулся.

Джек поднял спокойный взгляд на говорившего.

– Немного мешает сдавать, но я могу делать это и левой.

И игра продолжилась в чинном молчании, всегда сопровождавшем столики, за которыми восседал мистер Окхерст.

Генри Сетон Мерримен

Неисповедимые пути

И совет сердца устави, несть бо ти вернее его.

Был вечер, и речка Уолкхем, между Хоррабриджем и полуразрушенными кирпичными домами изрядно заросшая по берегам, почти совсем погрузилась во тьму. По колено в воде брел мужчина – больше полагаясь на свое знание русла, чем на зрение. Искусный рыбак, он использовал белую мошку, которую так любит мелкая коричневая форель – быть может, потому, что никогда не отказывается полакомиться у стола своих крупных белых сородичей.

На крючок ему попалась крупная рыба, и, не смея отшагнуть в темноту под нависшим над водою дубом, рыбак предпочел измотать добычу, дав ей выйти на глубокую воду. Через десять минут форель была в сачке, но стоило открыть вершу, как рыбак замер в страхе.

В нескольких шагах от него стоял человек.

Рыбак сдавленно прохрипел слова приветствия.

– Не стану вас оскорблять предложением не бояться, – ответил незнакомец, и его слова были словами несомненного джентльмена. Он стоял спокойно, позволяя реке обтекать себя, как большую скалу. Волосы его были коротко острижены.

Странная мысль медленно рождалась в мозгу рыбака – рыболовы, они вообще скоры на руку, но редкие тугодумы.

– Да-да, – кивнул его мыслям незнакомец. – Я из Дартмура. Полагаю, вы слышали о моем побеге.

– Слышал, – осторожно, чтоб не обидеть чем-то, ответил рыбак.

– И что говорят? Где я скрываюсь?

– О, полиция, как и всегда, на верном пути.

Тот горько рассмеялся, но вскоре смех его перешел в сухой кашель.

– А я был там, в развалинах. Сидел и обдумывал убийство. Я украл у булочника буханку хлеба – но не хлебом единым, а? Ха-ха-ха!

Рыбак молча протянул беглому каторжнику свою флягу. Тот с неожиданным знанием дела открутил необычной конструкции серебряную крышечку, налил себе около стакана и выпил.

– Четыре года не пил! – выдохнул он, возвращая фляжку. – А вы, между прочим, теперь пойдете за соучастие.

Должно быть, рыбак был в курсе таких юридических подробностей, потому что он лишь рассмеялся.

– Знаете Принстаун, а?

Рыбак кивнул, глядя вдаль, в сторону болот.

– Читали правила там на входе? Parcere subiectis[19] над воротами в камне выбито. Бог ты мой!

Рыбак кивнул, и они вместе направились к берегу.

– Вопрос в том, – наконец сказал беглый каторжник, – будете вы мне помогать или нет. Я ведь, господи, я ведь чуть не убил вас, пока вы баловались с этой рыбиной!

– О да, я был уверен, что вам такая мысль приходила в голову. Вас ведь было совсем не слышно, вода так шумела…

Оба собеседника были немалого роста, сейчас они меряли друг друга внимательными взглядами – и в какой-то миг в глазах беглого каторжника блеснула улыбка надежды.

– Значит так: мне нужен ваш плащ, ваши бахилы, зюйдвестка… чехол от удочки и длинная палка – сойдет рукоятка от сачка… Вы откуда?

– Из Плимута. Назад поеду в полвосьмого из Хоррабриджа.

– Обратный билет есть?

– Есть.

– Его тоже.

Рыбак задумчиво разбирал удочку.

– А положим, я скажу «ну, попробуй отними»? – протянул тот.

Беглый каторжник трезво оценил обстановку и ответил:

– Придется крепко подраться. – И захохотал, но резко умолк, очевидно, без всякого удовольствия распознав знакомые уголовные нотки в своем смехе.

– На это нет времени, – ответил рыбак.

И каторжник изумленно выдохнул. Играя по-крупному, он едва надеялся выиграть, но…

…Но тот – неторопливо и аккуратно – отстегнул помочи, снял бахилы и присел, расшнуровывая башмаки.

– Помоги снять, – указал он. – Насквозь промокли.

Беглый каторжник преловко стянул с него мокрые толстые носки и надел поверх своих. Потом натянул грубые рыбацкие башмаки, отдав взамен свои.

– Это я вот это, по-твоему, надеть должен?

– Да, хотя они несколько вышли из моды, – ответил каторжник. – Впрочем, художник сапожнику не судья.

– И впрямь! – согласился рыбак, аккуратно завязывая шнурки.

Повисло молчание.

– Полагаю, вы повидали мир? – неожиданно спросил каторжник.

– Есть малость, – ответил рыбак, роясь по карманам в поисках обратного билета.

– И как думаете, станет девушка четыре года ждать парня, которого, с точки зрения всего света, стоит забыть как можно скорее?

Рыбак был тугодум, но не дурак, а ответ тут мог быть только один, но… что-то заставило его солгать. Наверное, доброе сердце. В общем, что-то такое было в этом каторжнике – и он ответил так:

– Станет, наверное. Девушки – они такие.

Каторжник промолчал, но словно ожил внутренне – должно быть, ложь и правда вышла во спасение.

Не сказав ни слова, даже «спасибо», он забрал макинтош, вершу и чехол для удочки. Теперь, полностью замаскированный, он выглядел совершенно безобидным последователем почтеннейшего сэра Айзека Уолтона[20].

Они постояли, глядя друг на друга. Потом беглый каторжник спросил:

– Не одолжите пятерку?

– Не вопрос. – Рыбак достал кошелек, набитый банкнотами, достал пятифунтовую купюру. – Точно хватит? – уточнил он, усмехнувшись.

– Если вам не жалко – еще пятерку.

Тот дал.

– Благодарю. Можно узнать ваше имя и адрес? Хотел бы вернуть все это вам, если… если возможность представится.

Попытка сказать это равнодушно провалилась.

– Калеб Эс Харкнесс, ВМФ США, фрегат «Боец», сейчас на рейде в Плимуте, – кратко сообщил тот.

– А-а, так вы американец!

– И потому я, выражаясь по-моряцки, хрен клал на ваши законы.

– Мистер Харкнесс, значит… или…

– Я капитан.

Они пожали друг другу руки и на том расстались.

Только прихрамывая в казенных ботах по дороге на Тэвисток, капитан понял, что он сам так и не задал своему знакомцу ни одного вопроса. До города было две мили – и неизвестно еще, ходят ли оттуда поезда на Плимут, дождь лил отчаянно, а без макинтоша капитан совсем промок, но он ни о чем не жалел. Порой по лицу его пробегала улыбка.

У капитана Харкнесса были весьма своеобразные и стойкие взгляды на мир – о чем, впрочем, большинство не подозревало, поскольку он не спешил этими взглядами делиться. И превыше всего он ценил благородную и бесстрашную невозмутимость, которой, как известно, так славна британская аристократия. Не было на свете человека, ни даже толпы людей, которая могла бы напугать капитана Харкнесса. Уж конечно, не боялся капитан и того бедолаги, что оставил его без макинтоша, удочки и бахил.

Все мы стремимся приблизиться к идеалу.

Калеб Эс Харкнесс полагал себя самым невозмутимым человеком в обоих полушариях.

Беглый каторжник его превзошел.

Признать свое поражение?

Проще было расстаться с вышеупомянутыми предметами, не получив никакой гарантии их возвращения, кроме хорошего произношения собеседника.

Два дня спустя он получил посылку. В ней были бахилы, макинтош, отличная английская удочка и две пятифунтовые банкноты.

Америка любит показывать, насколько она ценит своих славных сынов, но не всегда проявляет мудрую умеренность, воздавая им почести. Если бы тем же отличалась Англия, многие из нас были бы милосерднее к своим перьям; но об этом судить британской публике как наиболее пострадавшей стороне.

Продвижение Калеба Эс Харкнесса было неизбежно: во-первых, он был человек непревзойденной дерзости, во-вторых, он отлично знал, что дерзким быть благоразумно.

Корабль его жизни лег на прямой курс вверх по лестнице чинов в действующем флоте – и когда достиг положенного ему предела, повернул к флоту пассивному, сиречь к маленькому уютному дому в Вашингтоне и распростертым объятиям сливок общества сего благословенного города.