Бумажные души - Эрик Аксл Сунд

– Это несправедливо, – говорю я, глядя на Видара. – Надо, чтобы он жил с нами.

Луве откидывается на спинку кресла.

– Я ничего не могу вам обещать, но я сделаю все, чтобы помочь вам и найти другое решение.

– А еще печенье осталось? – спрашивает Видар.

– Хватит, – шепчу я и строго смотрю на него. – Это невежливо.

– Ничего страшного. – Луве встает. – Я принесу. Налить вам еще сока?

Мы, все втроем, киваем, и Луве подходит к завитой лестнице, которая ведет вниз, на кухню. Мне нравится этот дом в доме. Можно пожить в таком месте, а потом вернуться домой. Видар на одном этаже, а мы с Ингаром-Нино на другом.

Я зарываюсь пальцами ног в мягкий ковер под столом Луве. Он соткан из бесчисленных мелких нитей, и я представляю себе, что ковер – это трава между нашими домами в Витваттнете. Летом трава прохладная от утренней росы. Она так сильно пахнет, что я чувствую ее цвет. В дождь наливаются лужи, а иногда трава сухая, ломкая, как сено, и пахнет солнцем.

А в Стокгольме травы мало. Она или жесткая, как камень или асфальт, или скучная, как линолеум.

Вот о чем думаю я, Стина из Витваттнета, когда мечтаю уехать отсюда.

Я поднимаю глаза на голубое небо, видное через окошко в потолке. Да, небо здесь такое же, как там.

Глава 78

Квартал Крунуберг

Жанетт Чильберг выглянула в открытое окно кабинета. В равнодушный гул уличных кафе и по-летнему редких машин время от времени вторгались резкие крики морских птиц. В домах напротив люди снова начали выходить на балконы.

Жанетт, всю жизнь прожившей в Стокгольме, начинала надоедать манера обитателей столицы идеализировать скандинавское лето. А ведь наша осень предлагает такие возможности, думала она. Выйти под дождь, в запах прелых листьев, и предаться размышлениям о смерти. Но мы, едва на улице стемнеет, отгораживаемся от темноты сериалами и начинаем приводить себя в форму к следующему лету. Нам все кажется, что лето – это настоящая жизнь, что смерть далеко, но на самом деле летом смерть куда коварнее, чем осенью. Осенью она честнее, она – понятна. Темно, холодно и сыро, как в могиле.

Запищал интерком. Жанетт закрыла окно, заглушив звуки лета, и включила динамик.

– Здравствуйте, Жанетт, – сказала молодая телефонистка. – Вам звонят из Соединенных Штатов, из Чикаго.

– Так… А кто?

– Она говорит, что ее зовут Стина.

* * *

Встретившись со Шварцем у дверей управления, чтобы отправиться пить обещанное пиво, Жанетт уже могла изложить ему историю, которая отвлекла бы его от вопросов о новой работе – о ней Жанетт не могла и не хотела говорить.

Они выбрали первое же приличное место – маленькую пивную, такую маленькую, что Жанетт раньше не обращала на нее внимания. В дальнем конце бара нашлась пара свободных стульев, а вообще в баре было многолюдно и шумно, хотя дело еще только шло к восьми.

– Обвинение против Квидинга – сенсация мирового масштаба. Сам понимаешь, некоторые слегка слетели с катушек, – начала Жанетт, когда бармен налил им по первой порции светлого лагера. – Но я только что разговаривала по телефону с человеком из Соединенных Штатов, который, кажется, в эту категорию не попадает.

Шварц провел пальцем по шапке на поверхности пива и слизнул пену.

– И с кем?

– Мою собеседницу звали Стина Пирс-Уилсон.

– Стина?

Жанетт кивнула.

– Она живет в Лейк-Форесте, в красивом пригороде Чикаго. Ее назвали в честь прабабушки, которая первой из Квидингов ступила на американскую землю.

Шварц отпил пива.

– Ну-ну… Понимаю, к чему ты клонишь.

– Теперь мы знаем, что было дальше со Стиной-старшей, – сказала Жанетт.

И она рассказала историю, изложенную ей семидесятисемилетней преподавательницей колледжа на пенсии, Стиной Пирс-Уилсон. У женщины сохранились письма, которые писали друг другу во второй половине девятнадцатого века Стина и ее двоюродный брат Аксель.

– Стина воссоединилась с Акселем в Чикаго, – рассказывала Жанетт. – Ей к тому времени исполнилось тридцать, с ней был мужчина на десять лет моложе ее – за него она потом и вышла замуж. Они переехали в Миннесоту, но жили не на собственной земле, а в лачуге в Свид-Холлоу – шведских трущобах Сент-Пола.

Жанетт умолчала об одной важной детали, о которой сообщила ей бывшая преподавательница: Стина встретила свою любовь еще на “Орландо”, когда пароход проходил мимо Стюршё в гетеборгских шхерах. Некоторые представители семьи до сих пор могут похвастаться огненно-рыжей шевелюрой, которой отличался тот молодой человек.

Прямо как в шведской ветви рода, подумала Жанетт и продолжила:

– У пары было четверо детей. Выжили все, “а miracle from God[16]”, в том числе и бабушка Пирс-Уилсон.

Шварц нахмурился.

– И зачем она тебе все это рассказала?

– Она хочет связаться с Пером. Они же все-таки родня. Хоть и дальняя.

– А откуда ты знаешь, что ее катушки на месте?

“Такое всегда сразу чувствуешь”, – подумала Жанетт и ответила:

– Интуиция.

Старая преподавательница рассказала, что знает о своей связи с Швецией: у нее есть знаменитый родственник, только ей не хотелось его беспокоить. Сейчас он сидит в тюрьме, ему наверняка не помешают хорошие новости, вот она и набралась смелости.

“Well, it cannot harm your investigation, – сказала она. – His story can come to an end with a miracle. Who knows? Maybe he becomes a better person? God is all about miracles, you know. My life has been wonderful and I would not exist without Stina Qviding”[17].

Фамилию она произносила протяжно: Куии-динг.

– Я дала ей телефон Рингстрёма, – сказала Жанетт, с улыбкой вспоминая пожилую американку, так искренне верившую в Бога и чудеса.

Саму ее в этом вопросе раздирали противоречия.

Ведь чудо, которое произошло, перестает быть чудом. В дело вступает сухая логика, та самая логика, которая не приемлет феномена интуиции, и в итоге приходишь к выводу, что то, что казалось тебе чудом, на самом деле более или менее очевидное следствие сложившихся обстоятельств.

А чудеса бывают только в сказках.

Глава 79

Ренстирнас-гата

Луве сидел в гостиной с книгой, которую читал хмурыми июльскими вечерами. “No Mercy – Без пощады”. Написала ее Мерси Абиона, девушка, которая когда-то проходила терапию в “Ведьмином котле”. Это было поразительно сильное описание человека, потерявшего себя, человека, который превратился в кого-то другого и мечется в поисках собственного “я”. У нее был тот же, что и у Луве, опыт утраты своей личности, и книга заставила Луве задуматься о детях из Витваттнета, особенно о Мелиссе, которая больше других страдала от того, что ее новая картина мира не совпадает с прежней.

Нино и Мелисса, малыши, жившие среди наркоманов и алкоголиков и ставшие в емтландской глуши Ингаром и Стиной, обрели друг друга, а потом Ингар