Падение Ворона - Данил Корецкий

фразу, как в проходе возник невысокий мужичок лет сорока, в джинсах, клетчатой рубахе и расстегнутой кожаной куртке, явно турецкого происхождения.

— А вот и я! — заявил он, как будто его здесь с нетерпением ждали. — Чуть не опоздал, пришлось в другой вагон залезть…

Маруся сочувственно всплеснула руками, а Молот сделал вид, что дремлет, хотя из-под опущенных век внимательно наблюдал за незнакомцем. Ему сразу не понравилось и его внезапное появление, и внимательный, ощупывающий взгляд, и свойская манера, позволяющая быстро сходиться с людьми. Все это характерно для майданщика[22] на доверии или каталы.[23] Но, судя по прикиду, ему надо ехать в купейном или спальном, там фрайера жирнее. А уж он с Марусей никакого интереса для такого понтовика не представляют, это сразу видно, с первого взгляда. Чего же он к ним клеится?

— Меня Серегой звать. — Он снял с плеча небольшую спортивную сумку и поставил её на верхнюю боковую полку. — Может, в картишки сгоняем?

— А что мне ставить? — Молот открыл один глаз и уже в открытую оценивающе посмотрел на навязчивого попутчика. — У меня все вещи — фер да клещи!

— Н-да… Ну так что, может, за знакомство?! У меня с собой! — Он расстегнул сумку, и достал бутылку дешевой водки.

А это уже прокол — у такого ферзя должен быть коньяк.

— Мы уже спать ложимся! — ответил Молот, нащупывая в кармане брюк свой «браунинг».

— Спать? Ну, ладно… Не буду мешать, как говорится… Пойду тогда в купейные наведаюсь… Там веселей!

Он спрятал водку обратно, забрал сумку и вышел в тамбур. Тут же ворвался грохот колес из межвагонного перехода.

— Свалил наконец, — с облегчением сказала Маруся. — Думаешь, по нашу душу приходил?

— Не знаю, — пожал плечами Молот. — Вначале так и показалось.

Маруся закивала головой.

— Ну да, пуганая ворона…

Он усмехнулся.

— Пуганая ворона триста лет живет!

Маруся наделала в дорогу толстых говяжьих вырезок, хорошо отбитых и прожаренных, приправленных чесноком и специями — словом, очень аппетитных и вкусных. Они с аппетитом поужинали, попили черный, железнодорожный чай, а на станции Федяево проводница привела на боковое место молодого парнишку во фланелевой куртке с капюшоном и рюкзаком. Он был похож на студента-стройотрядника, никакой опасности не представлял и Маруся была бы не прочь с ним поболтать. Но парнишка в разговоры не вступал, бросил рюкзак в ноги, лег и быстро заснул.

Стук колес убаюкивает. Пассажирский «Тиходонск — Мурманск» неспешно, останавливаясь на каждой станции, двигался к конечной цели. Старые вагоны скрипели и раскачивались.

* * *

Дождь недавно перестал, но тучи продолжали угрожающе кружить в небе. Чепушила и Чувырло шли вдоль железнодорожного полотна, собирая выброшенные из поездов бутылки и жестяные банки. Выглядели они, как и положено пьющим бездомным людям без определенных занятий: грязные, небритые, одутловатые лица со следами заживающих синяков и ссадин… И одеты соответственно: вязаные шапочки, ватники, резиновые сапоги… Вещи промокли, худые сапоги не грели, хотелось есть и хотя бы понемногу выпить чего-то горячительного — желательно не одеколона или тому подобного суррогата, а нормальной питьевой водки. Только где ж ее взять? Улов сегодня был плохой: откосы пути были усыпаны бумагой, полиэтиленовыми пакетами, объедками и прочим мусором, а вот того, чего они искали — не попадалось. Что поделать — не сезон, когда тысячи людей едут к морю, пьют пиво, вино, воду да щедро швыряют тару в окно…

К тому же, земля раскисла, ноги вязли и скользили. Чепушила даже упал, вывозившись в грязи с ног до головы, чем очень развеселил напарника. На этой почве они чуть не подрались, но, как обычно, быстро помирились.

— Летом бы уже целый мешок набрали, сдали Тереху, затарились, — мечтал Чувырло, почесывая покрытое чирьями лицо. — И кайфовали бы в шалаше…

— Забудь про шалаш до лета. Лучше думай, как Тереху долг отдать. А то оба без зубов останемся…

— Сарай надо получше найти, наш зимой промерзнет насквозь, — сказал Чувырло, оставив вопрос про долг без ответа и показав тем самым, что долг-то общий, и лично он не знает, где взять целых восемьдесят рублей. Даже в сезон это не хрен собачий, а три мешка бутылок, и то, если примут хорошо…

— Надо бросать эту фигню. — Чепушила потряс почти пустым мешком, в котором сиротливо звякнули несколько бутылок. — Пора серьезное дело поднимать. Можно светофоры разбирать, или цветные металлы сдавать…

— Молодец, хорошо придумал, — саркастически оскалился Чувырло. — Или поезд собьёт, или током убьет… Помнишь, как Весельчака шибануло? А как Круглому ногу стрелкой зажало? А как…

— Чё ты гундосишь?! — хриплым голосом раздраженно сказал Чепушила. — Говорю тебе, там электричества нет, там без нас уже один пролёт сняли. Обожжём кабель, сдадим, нормальной жратвы наберём… Ну, ты чё стал, как ишак?

— Сам ты ишак! Вон, глянь! Одни уже доснимались…

Корявый грязный палец указал вперед, где под насыпью, среди мусора лежали какие-то странные предметы: то ли мешки, то ли пугала с чьего-то огорода. Но скорей всего, это были мертвецы.

Они осторожно подошли поближе.

— Не, этих из поезда выбросили, — возразил Чепушила. И действительно, тела находились метрах в тридцати друг от друга. Первым лежал мужчина в широких рабочих штанах и фланелевой рубахе. Карманы были вывернуты.

— Смотри, весь синий от наколок! — сказал Чувырло. — Видно, блатной… Не пойму, как его?

— Да вот, пятнышко видишь? Шилом или заточкой… Точно в сердце…

Они прошли дальше. Второй труп был женский.

— И у бабы на руке татуировка… И тоже шилом… Интересно, кто они такие?

— Да хрен знает!

— Ну, а за что их, как думаешь?

— Не знаю. У блатных очень просто на перо попасть!

— Ладно, это не наше дело. Если что, мы ничего не видели!

— Ясен перец! Ладно, пошли.

Еще через несколько десятков метров они нашли свернутые в один узел армейский бушлат и какой-то допотопный бабский лапсердак с платком.

— Возьмем? Закутаемся — все теплей будет! — Чувырло встряхнул находки.

— В бабское наряжаться западло! — сказал опытный Чепушила, который оттоптался на зоне год за бродяжничество и считался знатоком блатных правил. — А то